Сплетение судеб

– Ежели прибиться некуды, к сродственнице моей ступай, – обрадованно выкрикнул старик, заворачивая монеты в платочек. – Нюркой её кличут. Нюркой Рукавишниковой!

– Спасибо, – буркнул на прощание Барков. – А тебя-то как зовут, раб Божий?

– Меня Семёном кличут. Тожа Рукавишников я! – отозвался старик, оттолкнувшись веслом от берега. – Ежели что, дык наведывайся зараз. Дорогу поди не запамятуешь!

Барков воспользовался советом рыбака и встал на постой к его сестре, милой пожилой женщине, которая в прошлом году схоронила мужа. Нюра жила одна, если не брать в расчёт внуков, навещавших свою бабушку чуть ли не ежедневно. Но капитана дети не касались. Они побаивались чужака, суровое лицо которого из-за постоянных головных болей выглядело мрачнее тучи.

Болезненные приступы никогда не продолжались у Баркова долго. Но в последнее время они повторялись всё чаще и чаще. И тогда капитан становился более угрюмым, раздражительным и молчаливым. Тщетно Нюра уговаривала его обратиться к местному лекарю.

– Проживу, сколько наверху, в небесах отпущено, – мрачно отговаривался Барков.

– Почто эдак к себе относишься? – удивлялась женщина.

– Да так я. Сразу не помер, знать, ещё долго жить буду, – уходил от ответа Александр Васильевич.

Вдруг он неожиданно рассмеялся. Но от его смеха хозяйку дома бросило в дрожь.

Хотя капитан и отказывался от посещения лекаря, участившиеся боли и необходимость лечения заставили его обратиться за помощью к знающему толк в лечении болезней человеку уже на следующее утро. Всю ночь Барков стонал и метался по постели. Дикая боль сжигала голову. Он страдал и мучился, мучился и страдал. У него было такое ощущение, как будто мозг превратился в раскалённый свинец и перетекал внутри головы, словно ища выход наружу.

Лекарь Пахом собирался уходить. Его ожидала тяжелобольная старушка, которая ни дня не могла обходиться без его помощи. В дверь кто-то сильно и требовательно постучал. Пахом сразу догадался, что к нему пожаловал человек, раньше не обращавшийся за помощью.

– Заходьте, заходьте! – громко сказал лекарь, поставив корзину со склянками на стол.

Дверь открылась. В избу неуверенной поступью, покачиваясь, вошёл незнакомый казак. Лекарь повернулся к нему и жестом указал на стул:

– А ну садись.

Казак сел.

– Помоги мне, доктор! – прошептал незнакомец, морщась от боли.

– Подсоблю, ежели хворь твою разумею, – ответил Пахом, ставя стул рядом. – Говори, что стряслось с тобой, а я покумекую, коим снадобьем тебя попотчевать!

– Башкой о землю вдарился, – ответил казак, тяжело дыша и обливаясь потом.

– Живой, крепкий, руки-ноги целы, хоть завтра в поход, – пошутил лекарь, ощупывая посетителя.

– Да я хоть сейчас, – пытался отшутиться казак, но вздрогнул от приступа боли, застонал и, страдая, зажмурил глаза.

Пахом сердито мотнул головой.

– Очень в поход хочется?

– Уже нет, – прошептал казак.

– То-то же. Сюда ступай.

Он уложил посетителя на лавку и взял его за руку.

– Что такое? – спросил тот смущённо.

– Сердечко как-то с перебоями колотится, – бормотал под нос Пахом, осматривая больного. – Бледное лицо. Могёт быть, и жарок имется. И давно ты съерашился головушкой о землицу-мать?

– Уже недельки три как минуло, – нехотя ответил хворый.

– И ты эдак долго терпишь боль? – воскликнул лекарь возмущённо. – Да ты…

– Надеялся, что пройдёт, а оно вон как, – простонал казак и, приоткрыв глаза, виновато улыбнулся.

– И чего ты здесь лыбишься, дурья башка? Нужда была муку эдакую терпеть? – затараторил Пахом как-то бестолково и слишком громко. – Возрадуйся, что живой ещё. Сейчас… Сейчас я тебя попотчую снадобьем знатным, а уж опосля будем судить-рядить, насколько тяжела хворь в твоей удалой головушке.

Барков добросовестно влил в себя все настойки, предлагаемые лекарем. Он тихо сидел, когда тот проверил его глазницы, нос, уши. Заглянул в рот. Когда дверь приоткрылась и в щель просунулась мохнатая шапка ещё одного посетителя, капитан напрягся. Лицо его вытянулось от неожиданности. Он увидел одного из тех, кто…

– Пахом, ты шибко занят? – спросил, не входя в избу казак.

– Обожди, Гринька, – прикрикнул на него лекарь. – Не зришь что ль бельмами своеми лубошными, что хворый у меня на осмотре?

Гринька с пониманием покачал головой и осторожно прикрыл дверь. Барков проводил его полным ненависти взглядом.

Пахом подал капитану мешочек с каким-то серым несъедобного вида порошком:

– Пей вот это снадобье каждодневно до еды три раза. Из избы носа не высовывай. Тебе теперь только покой зараз нужон. Ко мне тожа ни ногой. Я сам приходить буду!

– И как долго мне отлёживаться? – спросил Барков, изо всех сил стараясь, чтобы речь его не отличалась от говора яицких казаков.

– Это только одному Господу ведомо, – развёл руками лекарь. – Может, до конца лета, а может, и больше проваляешься. Уж больно шибко головушку зашиб.

– А ежели я того… Наплюю на всё это?

– Тогда в лучшем случае ты помрёшь. В худшем с ума спятишь. В башке твоей сейчас не мозги, а каша.

Барков встал, попрощался с Пахомом и, нахлобучив на самые глаза шапку, направился к выходу из избы.

– А ты чей будешь? – догнал его вопрос лекаря. – Где тебя сыскать, коли что?

– Из Оренбурга я, – ответил капитан не оборачиваясь. – Сейчас у Рукавишниковых живу.

– У Нюрки что ли?

– У неё самой.

– Тогда я за тебя спокоен. Нюрка – она баба порядочная и к людям уважительно относится. Ну ладно, ступай себе с Богом.

Предостережение яицкого лекаря крепко запало в душу Баркова, но последовать его рекомендациям капитан позволить себе не мог. Лечиться и соблюдать режим, у него не было времени.

Вместо того чтобы вернуться в избу Нюры Рукавишниковой и завалиться в постель, капитан завернул за угол дома Пахома и присел за плетень. Казак, который пришёл на приём, был один из тех, кто делал подкоп под шляпный салон графа Артемьева, а позже, вместе с другими, топил его в реке. И сегодня он будет первым, у которого Барков собирался «обспросить» сведения о Машеньке и о Флоране, которого капитан очень хотел найти, увидеть и безжалостно убить!

Притаившись за собачьей конурой, капитан почёсывал за ухом совсем не злобного пса, приговаривая:

– Хороший пёсик, хороший… Жизнь твоя собачья гораздо лучше, чем у меня сейчас. Можешь не верить, но мы с тобой чем-то схожи…

Когда лекарь с казаком Гришкой вышли на улицу, собака потеряла интерес к вжавшемуся в плетень Баркову. Она завиляла хвостом и жалобно заскулила, пытаясь привлечь внимание хозяина.

Вскоре Гришка и Пахом распрощались. Один, держа коня за уздечку, лениво пошагал куда-то в сторону реки, а другой отправился в обратном направлении. Капитан, пригнувшись, поспешил следом за Гришкой.

Страдая от головной боли и скрежеща зубами, Барков настырно крался за своим врагом. Когда представился подходящий момент, он в два прыжка настиг зазевавшегося казака и, захватив левой рукой его за шею, правой приставил к горлу остриё ножа.

– Как я рад тебя снова увидеть, Григорий! – прошептал он в ухо опешившему казаку, изо всей силы прижимая его голову к своей груди. – А ты, как я погляжу, вовсе не ожидал меня увидеть.

– К-кто ты? – прохрипел казак, пытаясь выровнять дыхание.

– Я тот, кого ты топил в Яике, – зло прошептал Барков.

– Дык ты не утоп разве? – удивился Гришка, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Я выжил, а ты сейчас подохнешь, – пообещал, злорадствуя, Барков, – если не расскажешь мне, где искать Егора Бочкова и девочку!

– Не знаю. Ни сном ни духом не ведаю, – задыхаясь, натужно хрипел казак.

– Тогда Царствие тебе небесное, горюшко ты луковое! – прошептал зловещим шёпотом Барков и надавил на рукоятку ножа, слегка поранив горло Гришки. – Учти, я не намерен шутить, бестолочь. Я и сейчас вижу, как ты дубасишь меня тяжёлым веслом по голове. Усёк?