Пекинский узел

Представляя свои будущие отношения с русским «наблюдателем», как барон Гро и лорд Эльджин окрестили его про себя, они видели в нём провинциального зрителя, впервые попавшего в оперу или в театр. Они не переставали играть роль могущественных политиков, прекрасно образованных и поднаторевших в плетении словесных кружев, с помощью которых уже не раз достигали поставленных перед собой целей. Их успешное подыгрывание друг другу повышало не только дипломатический статус их государств, но и собственное материальное благосостояние, что отнюдь не маловажно: большие деньги – это ещё и большое влияние при дворе. Одним словом, они те, кто снисходит до вежливых бесед с профанами. Если русский посланник об этом не догадывается, тем хуже для него – пусть тешит самолюбие возле чужих столов. Возможно, что его удастся приручить, сделать своим; угодливо-послушным. Если им правильно руководить, он сможет воспринять внушаемые ему взгляды на жизнь и – чем черт не шутит! – невольно втянет Россию в вооружённый конфликт с Поднебесной. А это, что ни говори, крайне уместно. Англия тогда погреет руки.

Лорд Эльджин посмотрел на оживлённо разговаривавшего с его секретарём Игнатьева и оценил безмятежность гостя, как свойство недалекого ума. Сказать по совести, ему бы хотелось видеть представителя России унылым и подавленным, осознавшим свою роль третьего лишнего, но… быть может, это и неплохо: жизнерадостный кретин всегда понятен. Управляем.

Вскоре к Игнатьеву подошёл посол Франции в Китае господин Бурбулон с женой – миловидной глазастой шатенкой, державшей свою голову так, что все невольно любовались её статью и причёской, украшенной чудесной диадемой – бриллиант на бриллианте. Игнатьев, со своей безукоризненной осанкой и богатырским разворотом плеч, в парадной генеральской форме с орденами, был почти на голову выше всех и выглядел от этого ещё моложе. Было видно, что госпоже Бурбулон льстит внимание молодого русского посланника. Молодость прекрасна сама по себе, а молодость дипломата всегда обворожительна. Жена французского посла протянула ему руку для поцелуя и смешливо заметила, что на фоне лорда Эльджина все дамы меркнут.

– Сколько я его знаю, – весело защебетала она, слегка жеманясь и отвечая на приветствия знакомых, – он всегда был поразительно умён, хорош собой и вёл себя, хотите этого иль нет, как откровенный баловень судьбы.

– Причём безнравственность его могла шокировать и даже восхищать натуры слабые или же явно склонные к пороку, – с ревнивой неприязнью в голосе заметил Бурбулон. – А коль уж так устроен мир, что худшее всегда скорее находит отклик в душах и сердцах, нежели чувство добродетельное, отбоя от поклонниц всех возрастов у него не было.

– Он пользовался этим беззастенчиво, – сочла нужным заметить жена Бурбулона и отчего-то погрозила пальцем мужу.

– Да и чего стыдиться, – мрачно оказал тот и недовольно покосился на супругу, явно заигрывавшую с молодым посланником России. – Лорд Эльджин всегда хорошо знал цену всем, с кем приходилось знаться, вольно или же цинично уступая обстоятельствам.

– Да, да! – поправила на своей открытой шее бриллиантовое ожерелье госпожа Бурбулон. – Лорду Эльджину приписывают слова, известные в дипломатических кругах. – Она стыдливо прикрылась рукой и вполуоборот к Игнатьеву сказала: – Прежде чем заниматься политикой, научитесь заводить любовниц или любовников, если вы стремитесь к более успешному развитию своих насущных или далекоидущих дел…

– … а может, и своих естественных наклонностей, – многозначительно подмигнул Бурбулон и повлёк супругу за собой.

– Это не я сказала, – засмеялась госпожа Бурбулон и пошевелила пальцами в воздухе, как бы давая знать, что они ещё встретятся и поговорят откровенней. – Это лорд Эльджин сказал.

Николай почувствовал, что покраснел. Лицо заполыхало.

– Я рад: нас замечают, – шепнул Вульф. – Это удача.

– Чтоб стать любимцем короля, надо сначала добиться у него аудиенции, – сказал Игнатьев и жестом показал адмиралу Хопу, что приветствует его. Жесткое обветренное лицо старого моряка просветлело. – Как говорит барон Гро, – продолжил он, обращаясь к Вульфу, – чтобы стать любовником влиятельной маркизы или фаворитки короля, надо уже быть любимцем всех, уже прослыть угодником и ловеласом. Другими словами, иметь заглазное ручательство своей неординарности.

– Ну что ж, – приосанился Вульф. – Постараемся всех обольстить.

Татаринов щелкнул крышкой карманных часов. Спешить было некуда, и он рассеянно взглянул на циферблат: поинтересовался временем чисто машинально.

Лорд Эльджин и барон Гро поджидали китайцев: уполномоченного Си Ваня и генерал-губернатора Шанхая, чьё имя ни тот ни другой не удосужились запомнить. Вокруг них толпились белокурые англичанки и черноглазые француженки. Лондонская роскошь, парижский лоск. Съехались, сочли за честь прибыть на бал, засвидетельствовать своё почтение, познакомиться и представиться, протежировать и шельмовать, доносить и сплетничать, строить прогнозы и разрушать иллюзии, возводить напраслину и с упоением интриговать. Вся история мировой дипломатии – одна нескончаемая интрига. Помпезность и пышность нарядов поражали взор. Когда на званом вечере много красивых женщин, это говорит о том, что жизнь чудесна, и тот, кто пригласил к себе весь этот шумный рой красавиц, понимает, для чего живет. Молодые сотрудники посольств, морские и сухопутные офицеры сразу же столпились в бальной зале. Каждый выбирал глазами ту, которую нашёл самой красивой. Пусть в одном месте сойдётся хоть тысяча пленительных жеманниц, всё равно захочется отыскать среди них ту, которой вы бы с легким сердцем и без колебаний отдали пальму первенства.

Барон Гро покручивал на пальце перстень. Его раздражало, что к мнению лорда Эльджина прислушиваются буквально все: и ветреные хохотушки, и люди серьезные. А ведь ничего сверхъестественного он им не говорил. Обычный набор фраз, как у цыганок. Главное, смотреть в глаза, не отпускать руку и сообщать доверительным тоном, под видом страшной тайны, какую-нибудь благоглупость, сродни той, которую обычно говорят мамаши своим взрослым дочерям: «Я могла бы умолчать о многом, но ради твоего душевного спокойствия, родная, вынуждена сказать правду». «Правда» всякий раз была одной: сиюминутно-устаревшей.

Несомненно, в свое время Жан Баптист-Луи, барон Гро, был одним из самых блистательных молодых дипломатов Франции, но и теперь, когда прошло немало лет, он держался с той снисходительной величественностью, какая свойственна лишь избранным аристократам.

Рядом с ним стоял аббат Де ля Марр – католический священник с тяжёлым двойным подбородком, терпеливо перебирающий чётки и бросающий исподлобья взгляды на оголённые плечи красавиц, делавших вид, что им душно, и вынужденных беспрестанно обмахиваться веерами, входившими в моду.

Локоть к локтю со священником заметно смущался выпавшим ему соседством бледный и напряженный секретарь французского посольства барон Меритенс, с которым Игнатьев успел познакомиться в день своего первого визита к французам. Высокий, стройный, аристократичного вида, он произвел хорошее впечатление приятной доброжелательностью в разговоре.

Когда прибыли китайцы, Николай демонстративно направился к Уарду – он знал, что маньчжуры поощряют действия американца по формированию отрядов самообороны среди жителей Шанхая и, восхищаясь тем, что он вооружает наёмников для борьбы с повстанцами за собственные деньги, постоянно напоминают европейцам о благородстве американцев, об их бескорыстном мужестве. Уард крепко пожал руку Игнатьеву и вернулся к прерванному разговору с каким-то португальцем.

– Мы готовы, – говорил он, – относиться ко всем с равной мерой уважения, но, поскольку у Соединенных Штатов самые дружественные отношения с Китаем, мы намерены обсудить финансовые вопросы и всемерно развивать торговлю и промышленность в Шанхае, чтобы насытить жизнь других территорий.

«Молодцы, – мысленно похвалил американцев Николай, – не теряют времени зря».