Страница 10 из 90
«Теперь придется идти на слом, — узнав ответ горожан, молвил с нескрываемым сожалением Владимир Всеволодович и приказал пешим полкам готовиться к штурму. — В прибрежных рощах рубите жерди и вяжите лестницы. Плетите большие щиты из лозняка и прочего кустар-ника, чтобы укрыть ими тех, кто «бараном» или «соколом»[46] будет во-рота вышибать».
— На слом! — прискакал к своим дружинникам с горящими от воз-буждения предстоящего штурма глазами княжич Святослав. — Князь переяславский объявил штурм города! Готовьтесь! Лестницы там… щи-ты…
— Порты свежие… — не удержался от язвительного намека один из дружинников.
— А это… зачем? — не понял Святослав.
Съязвивший дружинник благоразумно промолчал, зато брат Все-волод, ехидно улыбаясь, пояснил:
— А это, когда с перепугу одни порты обмараешь, чтобы потом чистые надеть, если повезет в живых остаться. — И откровенно рассме-ялся: — Ха-ха-ха!
Но присоединиться к его смеху желающих не нашлось — пред-стоящий приступ на увеселительную прогулку мало походил и на весе-лый лад мало настраивал. Потому многие вои на шутку Всеволода лишь молча хмурились да кисло улыбались.
— Да ну тебя, — с почти детской обидой и долей раздражения от-махнулся от Всеволода Святослав. — Тут о деле, о штурме речь ве-дешь… о славе и воинской удали. А ты, братец, о чем зря…
— Чему ты радуешься, дурашка? — попытался урезонить младшего брата Глеб, остужая его воинственность. — Разве сражение не лучше без сечи выигрывать? Например, город Шурукана… И добыча знатная дос-талась, и вои наши все целы! А ты — «На слом, на слом!». А при сломе этом и живота лишиться недолго. Так что радостного тут мало, братец Святослав, свет Олегович. Посдержанней надо быть, посдержанней… И на Всеволода не обижайся за дурачество его… Он ведь без злобы… так, ради красного словца…
Глеб, как и Всеволод, был рожден от Феофании, правда, двумя го-дами позже. И в нем текла кровь гордых греческих патрициев, но он был мягче, добрее и рассудительнее. Поэтому, «сгоняя» со Святослава излишнюю восторженность, он действовал мягче и доброжелательней, без колкостей и подначек, оберегая юное самолюбие младшего Ольго-вича.
— Да ну вас! — совсем по-детски расстроился Святослав. — Вам хо-рошо о том рассуждать: сами-то не раз в настоящей сече побывали, а мне пока не довелось.
— Успеется, брат, — то ли ободряюще, то ли успокаивающе похлопал его по плечу, специально приблизившийся к нему вплотную Глеб. — Успеется. Еще как успеется!
— Вот именно: успеется, — подтвердил уже вполне серьезно и Всеволод, который был не только на целых тринадцать лет старше Святослава, но почти и на голову выше него и остальных братьев. В нем явно проявилась порода матери, греческой патрицианки Феофании, кровь которой сказалась не только в росте Всеволода и грузности его тела, но в темном цвете волос, продолговатом, с легкой горбинкой носе, больших черных, немного на выкате глазах. Впрочем, больших различий между Ольговичами, несмотря на разность матерей, не было — сказалась порода отца, потомка легендарного Рюрика и Ярослава Мудрого, в детях которого смешалась кровь храбрых русичей и неистовых скандинавов-викингов из рода Олафа Первого, короля шведского.[47]
Одернув меньшого, Всеволод на всякий случай попросил Глеба присматривать за Святославом, когда тот отъехал от них:
— Горяч наш жеребчик, не объезжен еще, как бы беды с ним не случилось! Глаз да глаз за ним нужен! Сам присматривай и воеводам о том прикажи.
— Присмотрим, — заверил Всеволода Глеб. — Сам присмотрю и дру-жине прикажу. Что же до воевод, то Петр Ильин, воевода отца, как тень, постоянно возле него. Видно, наказ батюшки исполняет.
— Воевода Петр — это хорошо, но и ты не забывай, — еще раз преду-предил Глеба Всеволод, ставший в походе для младших братьев «в ме-сто отца».
Город по приказу переяславского князя был взят в кольцо русски-ми отрядами и постоянно осыпаем со всех сторон стрелами с горящей паклей, прикрепленной у наконечников.
«Шурш! Шурш!» — срываясь с тетивы тугих луков, раз за разом тревожно шуршали в тусклом небе стрелы, чертя дымные следы, кото-рые, как в большой и жирной точке, сходились в осажденном городе. Обычно стрелы летят с легким шорохом или же свистом, эти же летели с шуршанием и шипением, наводя дрожь и тоску на осаждаемых. Воз-можно, потому эти стрелы русичи и называют загадочным словом «шершерами», вроде бы ничего не значащим и не объясняющим, лишь в своем звучании напоминающем звук полета зажигательных приспособ-лений. Как ни боролись защитники города с огнем, он вскоре запылал, подожженный во многих местах. Языки пламени и дымные столбы, взметнувшиеся за крепостными стенами, послужили сигналом для на-чала штурма.
— На слом! — клинком обнаженного меча указал Святополк Изясла-вич в сторону города.
— На слом! — повторили русские князья, оставив отрокам-слугам своих коней и встав в пешие ряды штурмующих колонн, чтобы личным примером воодушевлять дружинников и простых ратников.
— На слом! — скомандовали воеводы и повели пешцев, несущих вя-занки хвороста, лестницы и щиты, к воротам и стенам города.
— На слом! — тысячеголосо завыли русские полки, волной накаты-ваясь на город, заглушая этим криком собственный страх и возбуждая ярость перед боем.
— На слом! — вместе со всеми, надрывая голосовые связки и багро-вея лицом, кричал юный князь Святослав, размахивая мечом над сереб-ряным своим шеломом, но его голос вряд ли был слышен в общем реве русского воинства.
Несмотря на упорство половцев, в короткой, но жаркой сече рус-ские дружины овладели крепостными стенами и городскими воротами, после чего уже неудержимым и почти неуправляемым потоком хлынули к центру, яростно сметая на своем пути все живое и движущееся. Не многим сугровцам удалось спастись, попав в плен, большинство же из них были посечены разъяренными сопротивлением и гибелью своих товарищей, а потому почти что озверевшими от вида крови и мертвых тел русскими дружинниками.
— С боевым крещением тебя, братец! — поздравил первым Свято-слава Всеволод, когда бой в городе был полностью завершен, и князья, и ратники, стали отходить от горячки сражения, приводя себя и свои доспехи в приличествующий вид. — Молодец, что уцелел! Не ранен?
— Не ранен, — хмуро отозвался Святослав, как-то обмякший и посе-ревший, растерявший за время боя весь пыл и восторг, испытываемый им поначалу, перед сражением.
— Ну, какого-нибудь ворога срубил? — пристал со следующим во-просом Всеволод. — Или сам едва отбился? Признавайся!
— Срубил, — однотонно отозвался Святослав. — Возможно, не одно-го…
— А что тогда такой кислый? Где восторг победы?..
— Оставь, братец, его в покое, — вмешался сердобольный Глеб. — Разве не видишь, муторно человеку… Так всегда бывает по первости… когда человека жизни лишишь. Со мной, помнится, то же…
— Ну, и неженки вы, братья! — искренне удивился Всеволод. — Так то враги же!..
— Враг — тоже человек, — тихо, но упрямо молвил Глеб.
— Тебе бы, Глебушка, с такими мыслями не ратоборствовать, не в витязи идти, а к монахам в монастырь, — поддел Глеба Всеволод. — Как братец наш двоюродный, тезка твой, Святослав, свет Давыдович, наре-ченный в крещении Николаем, а прозванный Святошей… Забыл славу ратную, сменил княжеское корзно на рясу монаха, а меч на крест.
— Каждому свое, — все также упрямо мотнул головой Глеб, дав по-нять брату, что в монастырь он не собирается, но и от своего мнения не отказывается. — Каждому свое! Человек располагает, а Господь опреде-ляет…
Святослав в пикировке братьев не участвовал, ему действительно было как-то не по себе: мутил вид мертвых искалеченных тел и притор-ный запах крови, а еще больше запавший в душу взгляд молодой полов-чанки, сверстницы его супруги, сраженной им в горячке боя. Этот взгляд, полный ужаса и смертной тоски, преследовал молодого княжича как какое-то наваждение. Кажется, из-за всех углов, из всех щелей смотрят на него ее застывшие от ужаса глаза.
46
«Баран», «сокол» — название тарана, изготовленного из крепкого дерева, которым выбивались ворота или разрушались стены.
47
Женой Ярослава Мудрого была Ингигерда, в крещении Анна, в схиме Ирина, дочь шведского кроля Олафа Шётконунга и от этого брака были его сыновья, в том числе Святослав Ярославич, отец Олега и дед Святослава Олеговича.