Шемячичъ

— Так то не я каверзы делаю, это на меня нелепы и поклепы возводят, — стал оправдываться Василий Иванович. — Я же смирен, яки агнец божий.

— Вот потому и честь тебе, — улыбнулся ласково да медоточиво митрополит, а великий князь согласно главой кивнул. — А супротивнику твоему опала государева: в его земли государевы люди наместниками поехали. Будут следить, чтобы он кому-либо худа не сделал…

— Я готов с ним глаза в глаза встретиться и все его неправды высказать… — ободренный ласковым приемом, продолжил Шемячич. Но митрополит перебил:

— Всему свое время, всему свое время… Ты, князь, яства пробуй да государя благодари.

Рыльскому князю ничего не оставалось, как пробовать подаваемые яства да сердечно благодарить великого князя и митрополита.

Потом был свод «глаза в глаза» с доводчиками князей Пронского и Черниговского, на котором Василий Иванович Шемячич полностью обелился. И доводчики супротивных князей ему были выданы головой.

— А где же сами князья-обидчики? — поинтересовался Шемячич у великокняжеских дьяков, проводивших свод.

— В Москве, — ответили заучено те, — но хворыми сказались… — И подмигнули игриво. — А тебя великий князь и государь всея Руси на пир приглашает.

Званый пир у государя был еще великолепней, чем у митрополита. За столом прислуживали дети боярские — стольники и чашники. Все — в парчовых, шитых золотом одеждах, в красных сапожках, в шелковых рубашках. Все — светлорусы да голубоглазы. А главное, молчаливы да исполнительны: стоит великому князю бровью повести, как они уже возле него кружат, стоит моргнуть — как вина да яства с государева стола на стол того или инога пожалованного князя либо боярина несут.

В великокняжеских палатах от свечей во множестве подсвечников светло как белым днем да при ясном солнышке. Сам великий князь во всем своем царственном уборе восседает на златом троне. Если у гостей посудка серебряна, то у самого государя — золотая. Так и горит, так и сверкает, так и переливает огнями семицветными!

Но вот пир закончен, и пора рыльскому князю домой возвращаться. Тут к нему и подошел государев дьяк Елизар Суков и вручил с ехидной улыбкой грамотку, согласно которой грады Путивль, Малый Ярославец, Каширу, Кременец и Радогощь необходимо было временно отдать на кормление государеву брату Дмитрию Иоанновичу.

— Скудно ныне князь Дмитрий живет, — оскалил щербатый рот государев служка. — Помощь надобна…

— Спасибо государю за честь, оказанную мне, — скрывая за вымученной улыбкой гнев, поблагодарил рыльский князь сюзерена. — Рад оказать ему посильную помощь, коль казна скудновата.

А что оставалось делать? Не с кулаками же набрасываться на дьяка — вестника дурных новостей. Он-то тут при чем? Ему приказано — им исполнено. Правда, с наглецой не по чину и роду…

— Да ты, князь, особо не расстраивайся, — подмигнул нахальный дьяк. — Один из твоих супротивников вообще удела лишен, в другой, князь черниговский, остался без Стародуба, без Гомеля и без Любеча. Да и Чернигова не нынче-завтра лишится… Так что ступай с Богом да впредь будь разумен… Помни государеву милость.

— И тебе, добрый человече, спасибо, — дурашливо, на манер польской шляхты, научившейся у французских дворян, поклонился Шемячич, махнув у ног сорванной с головы собольей шапкой. — Век не забуду…

Дьяк хихикнул и удалился.

В расстроенных чувствах возвращался рыльский князь в родной удел. Душила обида на московского государя, а еще больше — злость на Василия Семеновича. «Я не я буду, — решил он, — а злыдня со свету сживу. Если не войной пойду, то чародеев-чернокнижников найду, но обязательно в могилу сведу. Нет нам вдвоем больше места на Северской земле… Кто-то должен уйти. И этим кто-то будет черниговский князь».

Кто знает, исполнил ли свою угрозу о чернокнижниках Василий Иванович Шемячич, но «злыдень», князь черниговский, вскоре после возвращения в удел занедужил. И, промаявшись около полугода, отошел в мир иной. Не успели его похоронить в одном из храмов Спасо-Преображенского монастыря, как черниговский удел отошел к великому князю. «То-то же, — позлорадничал рыльский властитель, — не рой яму ближнему, сам в нее угодишь».

Жалости к рано умершему соседу у него не было никакой. Как говорится, околел Иероним да и черт с ним… А вот боль по утраченному Путивлю и прочим градам и весям, отошедшим к государю, разъедала душу, как ржавчина разъедает клинок даже самой острой сабли, оставленной без присмотра со стороны ее владельца. Она усилилась стократ, когда стало известно, что его воевода Дмитрий Настасьич остался наместником в Путивле, служа уже князю Дмитрию Иоанновичу. «Неблагодарный раб, — серчал Шемячич, — я тебя вывел из грязи в князи, а ты отплатил черной изменой. Но берегись!..»

Донесли ли доброхоты княжеский гнев до бывшего воеводы или нет, неизвестно. Только Дмитрий Настасьич ни в Рыльск, ни в Новгород Северский ни ногой…

Эти напасти, вдруг свалившиеся на плечи уже немолодого рыльского князя, заставляли его все чаще и чаще высказывать в кругу семьи недовольство действиями московского владыки. И с тоской в глазах вспоминать вольное житье при Казимире и даже Александре — великих князьях литовских.

— Поберегся бы, князь-батюшка, — предостерегала княгиня Ксения. — Попридержал бы язык свой: до добра не доведет…

— Так я среди своих, — отмахивался Василий Иванович от супруги, как от назойливой мухи. — И вообще — это не бабье дело… — гневался он. — У баб волос долог, да ум короток.

Княгиня обижалась, надувала губки и, квашня-квашней, уходила на свою половину. Там ее уже ждали дочери, мамки и няньки, боярыни и боярышни, сенные девки со смешками, щипками, болтовней. Там она царствовала, и сама могла унижать кого угодно.

В 1521 году по Рождеству Христову, 13 февраля, на Федоровой седмице, в Угличе умер Дмитрий Иоаннович, брат великого князя. Тело покойного было привезено в Москву и погребено 23 числа в церкви архангела Михаила возле Дмитрия Ивановича Донского. Узнав об этом, Василий Шемячич воспрял надеждой: «Московский государь, помня былые мои заслуги, вернет Путивль под мою руку. И уж я тогда со всеми изменниками поквитаюсь, а с Настасьичем — в первую очередь», — мыслил он, потирая руки.

Но Василий Иоаннович Путивля не вернул. Даже намека на это не сделал. Наоборот, отобрал Курск и Льгов, как никогда не входившие в Рыльский либо Северский удел. А еще, не спрашивая совета, прислал во все окраинные земли Московского государства своих воевод и полки московских служивых людей: «Оберегать порубежье от степняков и литовцев». Впрочем, с крымским ханом Махмет-Гиреем, сыном Менгли-Гирея, вскоре был заключен мир. И крымчаки русские окраины не беспокоили. Им было выгоднее вместе с московским государем воевать с Литвой и Польшей.

Без рыльского князя московские полки, поддержанные ордами татар, дошли до Вильны, взяв Логгеск, Минск, Красное село, Молодечну, Марково. Лебедево, Крев, Ошмяну, Медники, Меделю, Коренск, Березовичи, Вязы, Борисово и много иных градов и сел. Русские войска из Москвы водили воеводы: князь Василий Васильевич Шуйский, князь Иван Михайлович Воротынский, князь Федор Васильевич Оболенский-Лопата, князь Василий Андреевич Микулинский, бояре и окольничие Андрей Васильевич Сабуров, Андрей Никитич Бутурлин, Юрий Иванович Замятин. Из Новгорода и Пскова — князь Михаил Васильевич Горбатых, князь Даниил Бахтияров, князь Иван Васильевич Оболенский-Каша, боярин Иван Васильевич Колычев, боярин Дмитрий Григорьевич Бутурлин и другие. Из Стародуба Северского — наместник и князь Семен Федорович Курбский, князь Иван Федорович Оболенский, боярин Петр Федорович Охлебнин и другие.

А о рыльском князе в Москве словно забыли: на рать не звали, хранить порубежье не наказывали.

Предоставленный самому себе Василий Иванович, хоть и имел возраст немалый — шесть десятков разменял, — от безделья чах. Ему бы саблю в руку да в бой полки повести, а он то целыми днями по дворцам своим слонялся, то с горы Ивана Рыльского, стоя часами на крепостной стене замка, бесцельно всматривался в засеймские луга и долы. А что высматривал, и сам не ведал…