Шемячичъ

— Смотри мне! — показал воевода жилистый волосатый кулак. — Коли что не так — не сносить вам всем головы…

— Что будем делать? — воззрился князь в бородатое лицо воеводы.

— Если сей черт не врет, — ткнул в сторону разведчика рукоятью плети Клевец, — то крымчаки из свирепых охотников превратились в беззаботную дичь. И у нас, княже, есть возможность этим моментом воспользоваться.

— Эх, неплохо бы!.. — загорелся Василий Иванович. — Как правило, загонными отрядами управляют знатные татары, возможно, даже близкие родственники хана.

Так уж устроен человек: когда ему больно — плачется, но стоит боли хоть на мгновение отпустить, как уже мыслит о своем насущном. У князя самым насущным же было освобождение из плена родителя. Вот он, едва избавившись сам от беды, а, может, и не избавившись, лишь только убедив себя в этом, уже думал, как помочь отцу.

— Случается… — оправил взъерошившуюся бороду воевода.

— Потому будем преследовать.

— Быть посему, — согласился воевода и призвал сотников:

— Братцы, надо ускорить движение. Будем догонять чамбул. Да смотрите, чтобы татарове нас не обхитрили да по кругу не пустили, забежав к нам в хвост. Тогда дичью станут не они, а мы.

— Мы уж побережемся! — заверили сотники.

— А мне как быть? — подал голос вестник разведчиков-следопытов.

— А ты скачи к своим и от имени князя вели нагнать чамбул по следу. А нагнав, не выпускать его из виду, вовремя передавая нам новые вести. Да чтобы самих не обнаружили, — еще раз предостерег Клевец об осторожности.

Разведчик больше не стал ждать понуканий. Пришпорив чалого жеребчика, вихрем умчался в степной простор, держа путь туда, где цепочка светло-лиловых степных холмов сливалась с лазурью небес.

Как ни долог майский день, но и он стал тихонько клониться к вечеру. Еще немного, и, проклевав закатный окоем, по небесной лазури распушит свой огненный хвост вечерняя зорька. Чувствуя сей скорый час, заспрашивали друг друга невидимые в траве перепела: «Фить-пию? Фить-пию? — Спать пора? Спать пора?» Некоторые уже и утверждали, что действительно «спать пора». И как раз в это время пришло очередное известие от разведчиков, «севших на хвост татарам», что чамбул стал станом в одной из дальних балочек.

— Шатер ставят и костры развели. Ночевать будут…

— Это хорошо, — тихонько, едва ли не шепотом обмолвился воевода, боясь излишней радостью спугнуть удачу. — Пусть повечерят да дрыхнуть улягутся. На сытную утробу и сон будет крепче. Мы же потерпим… Нам не привыкать и на пустое чрево воевать. Злее будем. — И приказал сотням, следуя за разведчиками, скрытно окружить балочку. — Перед рассветом, когда сон особо сладок, по моему сигналу ударим дружно, чтобы ни один не ушел!

— Каков сигнал? — задал кто-то вопрос.

— Подряд три крика совы.

— А ответ?

— Два хохотка неясыти, когда с делом будет покончено, — наливаясь злостью, съязвил воевода. — А теперь — с Богом!

Замысел князя и воеводы удался. На рассвете спешившиеся полусотни, тихо подкравшись к вражескому стану, по команде Клевца дружно метнули в едва различимые силуэты по три-четыре стрелы из луков и арбалетов. Затем, уже не скрываясь, подбадривая себя боевыми криками, стали сечь саблями, колоть копьями, валить топорами очумело заметавшихся, ничего не понимающих со сна вражеских воев. Дело, начатое пешцами, довершили конные полусотни, с гиком ворвавшиеся во вражий стан.

Если кому и удалось уцелеть в этой кровавой сече, то единицам. И то пешим да малооружным. Большинство же осталось лежать на окровавленной траве.

Пленных оказалось немного — всего три десятка человек. Но среди них, как выяснилось позже, был родной племянник хана Менгли-Гирея, двадцатипятилетний Ших-Ахмед. Среди живых была и черноокая да многокосая наложница Ших-Ахмеда, чудом уцелевшая от стрел, копий и сабель в складках смятого шатра. Себя она назвала валашской княжной Розалией, якобы похищенной из родительского дома крымчаками в один из их набегов два года назад.

Князь Василий знал, что в Валахии ныне правил ставленник Османской Турции Бессараб Тинар. Но были ли у него дочери, похищались ли они, то было неведомо. Нередко в русских землях Валахией называли по привычке и Молдавию, где правил Штефан, прозываемый Великим.

— Значит, ты дочь господаря Бессараба Тинара? — спросил он через толмача Януша перепуганную девицу в прозрачных голубых с блестками шальварах и легкой до воздушной невесомости тунике нежно-зеленого цвета. — Или, может быть, все же дочь господаря Молдовы Штефана?..

В черных глазах девицы, кроме общего испуга от пережитого, после перевода Янушем вопроса, мелькнул новый страх. Это не укрылось от глаз князя. «Странно, — подумал он, — но почему-то ее пугают невинные вопросы». Однако Розалия уже справилась с мелькнувшим страхом и, состроив заискивающую улыбку, что-то быстро залепетала Янушу.

— Что лопочет? — воззрился на толмача Василий.

— Что-то о том, что она не дочь этих господарей, а дочь иного небогатого князя… Кажется, Стефана Герды… Впрочем, может и врет… — уже от себя добавил Кислинский. — Все Евины дочки и внучки без вранья не проживут и дня. Я бы ей не очень доверял…

— Ладно, сейчас недосуг истины добиваться, — оглядев без стеснения стройный стан Розалии, поспешил закончить допрос Василий Иванович. — Передай, чтобы не пугалась. Она под моей княжеской защитой.

Януш послушно перевел на татарский слова князя. Выслушав, Розалия одарила рыльского властителя благодарной улыбкой.

Немало вражеских коней стало добычей удачливых ратников рыльского князя. И хотя разведчики ошиблись в численности чамбула, не превышавшего и полутора сотен, но коней в чамбуле было голов триста-триста пятьдесят. Часть коней было убито стрелами, часть сбежала в суматохе. Однако около трех сотен стали военным призом. Но ни кони, ни княжна, даже если она была таковой, не тешили так душу Василия Ивановича, как плененный племянник Менгли-Гирея.

«Теперь переговоры о выкупе родителя пойдут куда успешнее», — возбужденно блестел глазами князь, размышляя над превратностями судьбы.

Его отряд, отяготившись добычей и пленниками, выставив боевые охранения, продолжал путь к родному Посеймью. По-прежнему держались берега реки. Но уже не Днепра — Десны. И не самого берега, а бесчисленных лесов, тянувшихся вдоль левого берега вперемежку со степными вкраплениями. Это позволяло, в случае возникновения опасности, мгновенно укрыться в лесной чаще. А туда и крымцы, и ордынцы не любили совать нос.

«Татары могут смертным боем бить друг друга, когда рвутся к великому ханскому престолу, — рассуждал далее Василий Иванович, размеренно покачиваясь в седле в такт конской рысцы. — Тут им, как, впрочем, и нам, русским, не до родства. Но когда вражды между ними нет, они, в отличие от нас, друг за друга горой стоят. Никаких денег не жалеют, чтобы выкупить родича из полона. Станут выручать из плена Ших-Ахмеда, а я им: «Только в обмен на батюшку!» Никуда не денутся, согласятся как миленькие».

— Князь! — отвлек его от мыслей голос воеводы Клевца, — Чернигов обочь, ошуюю, — уточнил кивком головы. — Не будем сворачивать… к переправе?

— Не стоит, — с неохотой отвлекся от радужных мыслей Василий Иванович. Но недовольства и раздражения не показал. Наоборот. Проявил рассудительность: — Надо до родных стен скорее добраться… Ныне недосуг гостить в Чернигове. Да и там, думаю, не до нас… Даже если Андрей Иванович, мой тесть, и Семен Иванович спаслись в той ужасной сече.

— Тебе виднее, — не стал настаивать воевода и придержал своего коня, чтобы дождаться замыкающей отряд полусотни и поторопить ее.

«А что делать с Розалией? — метнулись мысли рыльского князя в иное русло, едва воевода Клевец покинул его. — Что с ней-то делать?.. Может, и не породиста, — оценил, как лошадь или охотничью собаку, — но красива, стерва! В наложницы что ли взять?!. Слух идет, что валашки да мадьярки — самые горячие в постели бабы… — невольно облизал он потрескавшиеся на степном ветру и солнце губы. — Это после татарина-то?.. — сразу же заточил червь насмешливого сомнения. — Чужим обмылком пользоваться?.. Надкусанным плодом русскому князю довольствоваться?..»