Страница 46 из 69
«Пока воеводу отварами пользуют, пока же ворога не видать, и пути свободны, нужно послать вестников в Рыльск и Путивль, — решила Ольга Глебовна, отголосив уединенно по несчастному мужу и воинству русскому, облегчив слезами душу свою и осушив затем очи, так как слезами горю не поможешь, — чтобы поведать о судьбе князей их, чтобы предупредить о беде надвигающейся».
И послала. Но не мужей-воинов в доспехах бранных, а кротких иноков в черных рясах из храма Николая Угодника, Ефрема и Поликарпа, бывших смердов-оратаев, но волею Небес оставивших соху и взявших монашеский посох. Однако еще не забывших, с какого боку на коня садиться, и что лошадь все-таки впереди телеги бывает, а не телега впереди лошади. Потому и выбрала их, и послала на комонях, помыслив, что так они скорее доберутся, а если и будут переняты половецкими передовыми разъездами, то те «слуг божьих» вряд ли тронут — многие в сторону христианства посматривают. Самое большее, что сделают — это коней отберут. Но у иноков на такой случай и ноги свои имеются…
— Не струсите? — спросила, отправляя к княгиням-подругам. — Дело-то серьезное… опасное.
— Не струсим, — заверили иноки, подтвердив слова крестным знаменем и потрогав затем посошки, изготовленные из поросли бука, крепкие и увесистые, более похожие на боевые палицы, только без шипов. Таким посошком, ежели кого попотчевать, то мало не покажется. — Бог поможет, не даст в обиду. Да и посошком, коли зверь какой либо дурной человек, отмахнемся… — молвили смиренные иноки, потупив взоры. — Доберемся, матушка, не сумлевайся — все как есть княгиням светлым обскажем.
— Тогда с Богом!
Отправляя нарочных, Ольга Глебовна не знала, что и в Рыльске, и в Путивле, и в далеком Новгороде-Северском уже ведали о падении северских стягов на Каяле-реке. Как ни плотно окружали многочисленные враги изнемогших в непрерывных трехдневных боях северских ратников, но двумстам из них все же удалось вырваться из вражеского кольца и добраться на измученных конях до родного Посемья и Подесенья. Они-то и рассказать княгиням Агафье Ростиславовне Рыльской и Ефросинии Ярославне Северской, бывшей с детьми в Путивле, о страшной беде. Только курские дружинники, бившиеся во главе со своим князем до последнего дыхания и почти до единого павшие в Поле Половецком, не смогли вернуться в град Курск. Это они своей храбростью, своей жертвенностью, своей верностью воинской чести и способствовали воям из других дружин в их спасении, оттянув на себя все половецкие силы…
Никто курчанам специально не говорил, что курская дружина пала в Поле Половецком, но горестная весть, словно вода сквозь песок, просочилась мгновенно. Недаром бается, что «хорошая весть, как улита ползет, а дурная — на крыльях летит». Взвыть бы граду бабьим воем, огласить бы окрестности тоской-печалью, густо замешанной на соленых слезах, да не время. Надо думать, как град свой уберечь от ворога лютого, от ворога жестокого, как самим спастись. Потому ограничился он лишь приглушенными всхлипываниями да рыданиями самых несдержанных в пазухи друг друга. А еще суровыми взорами мужей да утешительными словами священников по церквам.
Половцы под Курском появились жарким июньским полуднем. Шли со стороны Ольгова к Прикурью, переправившись через Семь где-то в верхнем течении реки. Было их, как определил посадник Яровит, тысяч так пять-шесть, не менее…
— Однако, не всей силой тяжкой, — сделал он вывод.
— Видно, разделились, поганые, — высказала догадку княгиня, находясь вместе с посадником и начавшим выздоравливать воеводой Любомиром на Угловой башне детинца, с которой обозревалась Прикурская сторона. — Решили растянуть свои сети, не ожидая отпора, как можно шире, чтобы одним махом всех побивахом… Только Бог-то с нами. Не даст в обиду.
От чуть оклемавшегося Любомира она уже знала и о чудном знамении — затмении солнца первого мая над дружиной Игоря, и о первой победе северского воинства на реке Сюурлюй — Комариной. Знала и о том, что молодые князья Святослав Ольгович и Владимир Игоревич, увлекшись погоней за побитыми половцами, загнали своих коней.
«А потому все остальные вынуждены были не отступить назад, а остаться во враждебной Степи до утра, — пояснил Любомир с горечью причину задержки в Поле Половецком. — И к Тмутаракани не пробиться — появление в Поле северских дружин уже не являлось тайной для степняков», — печалился он.
Знала она и о том, что три дня без сна и отдыха, томимые жаждой и зноем, северские дружины отбивались от многочисленных половецких орд, пытаясь уйти за Шеломянь. Но не смогли оторваться от ворога, увязнув в болотистых берегах Каялы-реки.
Знала и о том, как черниговские ковуи, мысля только о собственном спасении, предали их, сократив наполовину силу северских князей и оголив тылы.
«Князь Игорь попытался возвернуть их, усовестить, но только сам оказался отрезан от нашего воинства и попал в полон, — кручинился курский воевода. — Затем пали стяги путивлян и рылян. И только курские гридни со своим князем продолжали ратоборствовать… Но их с каждым часом становилось все меньше и меньше, ибо половецкие стрелы сыпались бесконечным железным дождем. И были ненасытны в поисках жертв…»
Знала она и о том, что любимый супруг ее, милый богатырь русский, не ведая устали, носился на коне своем по ратному полю, словно буй-тур, поражая ворога десятками, если, вообще, не дюжинами, мечом булатным и копием, палицей и топором боевым.
«Вражеские шеломы готские трещали как скорлупа ореха под его богатырскими ударами. И не хватало Буй-туру нашему, Всеволоду Святославичу, оружия — ни палиц, ни копий, ни топоров. Мечники и отроки едва успевали свои подавать! А меч свой он еще в первый день иззубрил — слабоватой закалки меч-то оказался, — сказывал со слезами в очах Любомир. — А вот как он в полон угодил, не ведаю, ибо к тому времени уже порубанным в беспамятстве лежал на сырой земле половецкой».
Знала она и о том, что половцы уже были готовы для похода на Русь.
«Уж слишком много их в одночасье явилось, — объяснял это обстоятельство курский воевода. — Тысяч так тридцать, а то и более… Видимо сами уже о набеге помышляли и приготовились… Да тут воинство наше им как снег на голову — пришлось с набегом повременить, сражаясь с нами. Зато теперь руки у них развязаны. Кинутся непременно. Только вопрос: единым кулаком или же растопыренными пальцами. Ежели кулаком, единой своей поганой силой, то беда. Большая беда всем русским землям… Но если, Божьим промыслом, растопыркой, желая как можно больше охватить, то отбиться от них вполне возможно. Села и веси, конечно, пожгут, не без того, но градов взять не смогут. Не по зубам им грады наши, особенно детинцы».
Так рассуждал израненный курский воевода, так восприняла все это княгиня, высказав догадку, что половцы все-таки разделились.
— Истинно так, княгиня, — поддержал ее во мнении посадник Яровит, погладив дланью, видимо, для солидности, браду свою. — Именно так.
Поддержал и воевода Любомир, кивнув согласно головой. Он был еще очень слаб, но нашел в себе силы встать на ноги и быть при княгине.
— Как мыслите, мужи, отобьемся? — Голос княгини был тих и насторожен.
— От этих, княгиня, отобьемся, — был тверд в оценке посадник. — Их не больше, чем нас за стенами града. Мы-то под защитой стен, а они все на виду. Пока будут по дороге ко граду подниматься, тяжелые самострелы, установленные на стенах детинца, их ряды изрядно прорежут. Собьют спесь. А там и лучники вступят в дело…
— И я, княгиня, того же мнения: отобьемся, — обмолвился и воевода, пристально наблюдая за действиями половцев, оставивших обезлюдевшую слободку в стороне и направлявшихся к мосту через Кур.
— Так там — вои, а у нас — смерды да посадский черный люд… — на всякий случай пытала княгиня мужей ратных, опытных в таких делах. Хотя град в любом случае надо было защищать.
— Ворог грабить да убивать пришел… полоном обогатиться… жук их забодай, божья коровка лягни, — с придыханием ответил на то Любомир. — Курчане же станут дом свой оборонять, жен, матерей, сынов, дочерей от смерти спасать… свою свободу, наконец… — потому будут драться до последней капли крови, до последнего вздоха, не щадя живота своего.