Страница 34 из 69
— Крестную…
— Да-да, — подхватил хан подсказку Всеволода Святославича, — крестную клятву они часто нарушают.
— Ну, не то чтобы часто, однако бывает… — не совсем соглашаясь с ханом, уточнил Всеволод. — А где того не бывает?
— У нас, — кичливо изрек Роман Каич.
— Да брось ты, хан, — с откровенным недоверием к словам Романа Каича усмехнулся курский и трубчевский князь. — У вас, как и у нас, не все и не всегда держат клятвы. Впрочем, если крестное целование тебя не устраивает, то, может быть, подойдет тогда клятва на мече, — подсказал Всеволод, полушутя, полусерьезно; при этом лик его по-прежнему был строг, хоть икону пиши. — Эта клятва древняя, — пояснил он, устраняя последние сомнения у хана и «забывая» при этом сказать, что со времен крещения Руси таким способом соблюдения верности слову уже никто не пользовался. — На мечах клялись русские князья еще со времен Олега Вещего и Святослава Великого, когда ходили походами на Царьград. Меч — символ воинской чести. А честь — она везде честь.
— Да-да, давай, на мече, — ухватился за подсказку хан, не чувствуя тут никакой хитрой уловки русского князя, для которого такая клятва по большому счету силы не имела, но могла дать в его руки сам меч, следовательно, некую уже силу. — Конечно, на мече! Клянись на мече, батыр.
— Можно… только меча-то у меня и нет, — развел руками курский и трубчевский князь, лицедействуя.
— Найдем, — засмеялся с язвинкой превосходства хан. — Мои воины после той сечи много русских мечей подобрали. Любой дадим!
— Но нужен не просто любой меч, а мой, княжеский, меч, — продолжил игру Всеволод. — Только на нем клятва силу имеет.
— И твой найдем… уже нашли, — поправил себя хан с нескрываемым самодовольством.
— Надо посмотреть, — голосом и мимикой лица проявил недоверие Всеволод, — тот ли… Или, быть может, иной какой… похожий. Мой меч был приметный. К тому же — подарок брата Святослава Всеволодовича, князя черниговского.
— А мы вот и посмотрим.
Хан, довольный собой, громко хлопнул в ладони, и на его зов в шатер немедленно вбежали двое нукеров, застыв позади Всеволода в ожидании приказа.
— Принесите меч князя, — приказал нукерам Роман Казич и, подманив движением пальца одного из них поближе к себе, что-то тихо сказал ему — по-видимому, сообщил место, где находился меч.
После этого оба нукера, поклонившись в знак повиновения и исполнения, покинули шатер, а через некоторое время вернулись уже с мечом.
— Твой? — вскинув голову, усмешливо спросил хан, явно знавший, что принесенный меч принадлежит князю.
— Мой, — приглядевшись к мечу, молвил с явным удивлением Всеволод, ибо принесенный воинами меч был действительно его. — Удивительно даже, что сохранился… Правда, весь иззубренный… то о шеломы ваши харалужные, от готов, авар да хазар доставшиеся.
— Раз твой, то бери и клянись.
Всеволод взял из рук половецкого воина свой меч. Длань десницы, почувствовав такую привычную, почти родную, шероховатость и ребристость рукояти, невесомую тяжесть разящего клинка, напряглась… Оживая, задрожали невидимой дрожью, забугрились под рукавами рубахи мышцы. Понятный только вою потек по раменам зуд, заставляя их автоматически идти на разворот, для замаха…
— Кинязь, не балуй, — чутьем опытного воина определил хан состояние пленника. — Не балуй, — повторил он. — Лучше произнеси клятву.
— Фу! — выдохнул, остывая и обмякая, курский князь. — Право, наваждение какое-то…
— Это не наваждение, — изрек хан значительно. — Это дух настоящего воина в тебе говорит. Не у всех есть этот дух, а у тебя, кинязь, имеется.
— Тебе, хан, виднее, — отозвался, остывая, Всеволод.
Перехватив меч за лезвие, он произнес клятву, обязуясь до уплаты выкупа за последнего своего дружинника, а также и за себя не пытаться совершить побег.
— Вот и хорошо, — сверкнул очами хан. — Вот и хорошо. Теперь верни меч моему вою.
Один из нукеров, повинуясь взгляду хана, протянул руку за мечом, но Всеволод отдернул меч к себе:
— Как же, хан, я отдам его, если на нем клятва свершена. Отдавая меч, я отдам с ним и клятву свою, — нашелся он в мгновение ока. — Так, мудрый хан, я с себя клятву сниму и передам ее тому, у кого будет мой меч, а сам стану волен делать… что угодно.
— Хитришь, хитришь, кинязь, — усмехнулся хан Роман, возможно, частично разгадав замысел Всеволода оставить меч при себе, а, возможно, и по присущей всем степнякам недоверчивости. — Да бог с тобой, оставляй меч, мне твоего слова клятвы достаточно, а еще и ножны к нему возьми. Принеси ножны, — повелел ближайшему нукеру. — А то клинок без ножен, что камень без огранки либо женка без мужа — и драгоценен, да не совсем… с некоторым изъяном. А нам изъян ни к чему. Верно говорю?
— Верно.
— Хитрый ты, кинязь-батыр, — проявил показное добродушие хан. — Ой, хитрый. Меч выморочил. Теперь, может, и шелом свой золотой попросишь.
— Шелом пока ни к чему. Попозже выкуплю…
Решив, что дело улажено так, как желалось, хан Роман, разом подобревший и повеселевший — даже взгляд его прищуренных очей помаслянел — приказал своим слугам учинить достархан — пир, на который были созваны ближайшие родственники и лучшие воины. Потом, подобрев окончательно, поведал то немногое, что знал о побеге Игоря, которому помог половец Овлур, крестник Игорев.
— А что ж стража? — спросил Всеволод хана Романа по ходу рассказа. — Как допустила? Или тоже в сговоре была?
— Стража была опоена кумысом. Уснула. Проспала!
— Вот как!
— Больше не проспит… Казнена. Бескровно. Придушена. Другим в назидание, чтобы повадно не было спать тогда, когда надо было бодрствовать. Согласен?
— Согласен.
Сбылось то, о чем лишь думалось: из разговора с ханом было узнано достаточно.
Во время пира принародно было объявлено о клятве, данной Всеволодом не бежать из плена, и о том, что отныне Всеволод Святославич не просто пленник, а и личный и почетный гость хана. Поэтому обида князю — это обида хану. В знак того, что ханское слово понятно, пирующие цокали языками, кивали кудластыми головами, гладили бороды жирными руками.
После пира урядились о том, что в Курскую землю за выкупом для первых княжеских кметей и дружинников идет вместе с ханскими посланцами Всеволодов сотник Ярмил Лыко.
— Увидишь княгиню Ольгу Глебовну, поклонись ей поясно от меня, — наставлял курский и трубчевский князь Ярмила, — скажи, что жив и здрав. Обо мне пусть не тужит — могло быть и хуже, да Бог милостив… Пусть озаботится полонным сбором — для выкупа несчастного воинства русского. За тебя пусть сразу же выкуп отдаст — от тебя свободного проку куда более будет. Потом вместе пошукайте еще по градам и вотчинам, особенно боярским — бояре народ прижимистый, запасливый, у них завсегда много чего есть… — А еще надо как можно больше пленных половцев отыскать, чтобы не гривнами да кунами, а ими обмен производить. Я с ханом о том договорюсь… — После небольшой паузы добавил: — Передай княгине, чтобы из охочих людей хоть малую дружину да собрала бы — княжество надо оберегать… и от друзей и от недругов. Алкающих поживиться за чужой счет всегда хватает, а сейчас, когда нет князя, тем паче — пояснил тихо, заглянув сотнику в очи, чтобы убедиться, понял ли тот всю остроту наказа. Не удержавшись, переспросил: — Ты все понял, сотник?
— Все понял! Все исполню, как велишь, батюшка-князь, — в предчувствии скорой свободы со слезами на глазах пообещал сотник Ярмил.
Еще час назад он и думать не мог об освобождении, а теперь приодетый мало-мальски для дальней дороги — хан Роман повелел выдать ему старенькую одежонку — готовился к отправлению в край родной.
— Все исполню.
— Тогда с Богом! — Князь осенил сотника крестным знаменем.
Вскоре небольшая кавалькада всадников, среди которых был и сотник-полонянин Ярмил, неспешной рысью тронулась из вежи Романа Каича, держа путь на полуночную сторону. Всеволод Святославич, взойдя на холмик, долго провожал эту кавалькаду взором, до тех пор, пока дрожащее марево окоема не скрыло ее.