Страница 33 из 69
— Твоя воля, хан, — отозвался Всеволод. — Однако, думаю, не за тем звал, чтобы укоры да споры вести… Надо полагать, походом своим в земли наши побахвалиться хочешь. Лишний раз напомнить, что я твой пленник… А с пленником чего церемониться: смейся да укоряй. Все стерпит… На то он и пленник, чтобы терпеть. Только я, хан, не простой пленник… к терпению не привычен! По мне лучше смерть, чем глумление…
Курский князь давно понял, что стоит лишь тронуть струны чьего бы то ни было тщеславия, как обладатель их начинал «петь» не хуже, чем звончатые гусли в умелых руках гусляра, повинуясь неприметным движениям перстов.
— И здесь, кинязь, ты прав, — пошевелил усиками-ужиками хан. — Я велел призвать тебя для того, чтобы не «побахвалиться», как ты заметил в сердцах да с обиды, а просто сказать, что поход наш был успешным… что много твоих сородичей повоевали да пленили. Твоим подданным придется большой выкуп собирать, очень большой… Почитай, ранее еще невиданный.
— Так ли хан? — усмехнувшись, тряхнул буйной головушкой Всеволод. — Что-то большой радости я, когда вели сюда, у степняков твоих не видел. Все какие-то понурые, обозленные; у каждого, почитай, печать печали на челе… словно тамгу получили от Мары и Жали — вестниц смерти, горя и печали. Так удачному походу не радуются… так победу не празднуют… Так бывает, когда возвращаются «несолоно хлебавши».
— Смотрю, глазастый ты, — смахнул елейную ухмылку с морщинистого лика хан Роман. — Не успел и десятка шагов ступить, как все рассмотрел. Только полон наш, приведенный из ваших земель, что-то не заметил… Впрочем, скрывать не стану — некоторым воям нашим пришлось раньше срока к Отцу Небесному, Тэнгри, отправиться… Но такова жизнь воина: вчера еще был жив и весел, а ныне душа твоя уж к Тэнгри спешит… ответ держать.
— Ты, хан Роман, вроде бы крещенный, христианин, вон имя христианское имеешь, но упоминаешь все Тэнгри да Тэнгри, а не Христа?.. — не удержался от замечания Всеволод. Впрочем, не для того, чтобы хана позлить, а ради интереса: как в одном и том же человеке уживаются две противоположности веры и духа.
— А, — махнул рукой хан, — Всевышний, как Его не назови — Христом или Тэнгри — все равно Всевышний, один и для всех. Хоть для вас, русских, хоть для нас, половцев… Только, как мне кажется, почитания ему высказываются людьми по-разному, да по-разному справляются обряды… С подачи священников и шаманов. Только, кинязь, я тебя не для того позвал, чтобы о верах наших народов судить да рядить, — наконец-то решил перейти к сути дела хан. — Позвал я тебя для того, чтобы решить, отдавать тебя на заклание — многие в орде твоей крови жаждут — или же оставить в живых.
Сказав это, хан Роман, отбросив улыбки и ухмылки, зорко взглянул в лицо курского князя, став похожим на степного коршуна, уже закогтившего добычу и теперь только выбиравшего место, откуда начать клевать.
— Что молвишь на это, мой прозорливый полонянин? Или в молчанку поиграешь?..
— На все Божья воля, хан, — рек Всеволод спокойно, — чему бывать, того не миновать. Это я в твоих руках, а не ты в моих… Впрочем, не захочет Господь — и волос с головы не падет, а захочет… — он сделал паузу, — не то что моя голова, и народы падут. На все воля Господа…
— Неплох, неплох ответ, — повеселел очами хан. — Этим-то ты мне и нравишься: храбростью да разумом. А потому я постараюсь спасти тебя, кинязь-батыр. Но есть условие… — хан помолчал, словно раздумывая да взвешивая на невидимых весах: стоит ли оглашать условие или не стоит. Потом, после долгой паузы, словно внутренне придя к выводу, что стоит, продолжил: — Ты должен дать мне слово, что не сбежишь до поступления выкупа за тебя, как сбежал твой брат Игорь от людей хана Челбука из Тарголовцев.
— Так Игорь сбежал? — сделал удивленное выражение лица, словно впервые об этом слышит, курский князь.
Впрочем, возможно, ни к какому искусственному удивлению прибегать ему не приходилось: одно дело — бабьи сплетни и совсем другое — слова хана. Всеволод ждал этого сообщения. Ждал и боялся, что услышит из уст хана совсем иное. Но хан произнес то, что так желалось слышать.
— Значит, бежал… Молодец, братец!
— Да, сбежал, — подтвердил с раздражением хан. — Только ты мне не ответил: даешь слово-клятву или нет?..
И по тому, как хан, только что пыжившийся и важничавший, вдруг, пусть и с раздражением, но заговорил о клятвенных обещаниях не делать попыток побега, Всеволод понял, что расправы над ним как сегодня, так и в ближайшее время не будет.
— Что не сбегу до выкупа? — спокойно переспросил он.
— Да. — Не стал и хан «тянуть вола за хвост».
— А выкуп каков? — по-деловому, а не как пленник своему хозяину и господину, вольному распоряжаться жизнью и смертью, задал курский князь следующий вопрос. — Выкуп-то каков?
— Тысячу гривен серебра за тебя да по двести гривен за бояр твоих, — как о деле, давно взвешенном и решенном, выпалил хан.
— Немалый выкуп… — по-мужицки почесал затылок князь, что должно было обозначать крайнюю озадаченность. — Даже не знаю, сдюжит ли княгиня и народец мой курский да трубчевский такой выкуп собрать… Княжество-то мое не велико — не то, что в пригоршне, в жмене уместится. И как там выкуп такой большой собрать, ума не приложу…
— Так выкуп-то за батыра, который много наших воинов положил в поле ратном, — не поняв подначки, как мог, подсластил горечь огромного выкупа Роман Каич. — Выкуп за батыра, — развел он руками, как бы показывая этим жестом, что ничего не поделаешь, иного не дано.
— А за простых дружинников и кметей, попавших вместе со мной в полон, каков выкуп? — поинтересовался Всеволод, чтобы знать хотя бы примерную сумму выкупа.
— За дружинников по сто гривен, а за кметей и того меньше — по пятьдесят, — оскалил хан в хищно-ехидной улыбке два ряда зубов, местами тронутых гнильцой. — Совсем божеская, как говорите вы, русы, цена.
Выкуп был столь велик, что его и за два года было не собрать ни в Курске, ни в Трубчевске. Такой дани и Новгород Великий Киеву со времен Владимира Святославича, Крестителя земли Русской, не платил, ограничиваясь только двумя тысячами гривен да еще некоторой толикой серебра в пользу монастыря Печерского. Видимо, поэтому хан так ехидно улыбался.
«Собьем наполовину, а то и еще больше, — решил Всеволод, — если голова будет на плечах. А не будет головы, то и сбивать цену будет некому». Вслух же молвил:
— Даю слово. Только с условием…
— Каким таким условием? — бросил недовольно хан, поморщившись, возможно подозревая в словах курского князя услышать какой-нибудь подвох. Он судил о князе по своим соплеменникам, которые были большими мастерами по части всевозможных хитростей и подвохов.
— Что сначала будут выкуплены дружинники и кмети, а затем уже — бояре и я, — пояснил Всеволод Святославич.
— Хорошо, — расплылся хан в довольной улыбке, ибо никакого подвоха в словах русского князя не было. Наоборот, русский князь, по мнению хана, был настолько бесхитростен, что заведомо ставил себя в невыгодное положение, оставаясь в плену до выкупа последнего дружинника. — Хорошо, хорошо, — поспешно повторил хан и игриво, словно уличая русского князя в некой хитрости, а пуще того, разгадав эту хитрость, погрозил перстом: — Слово, мудрый кинязь, — хорошо, но клятва, кинязь-батыр, еще лучше. Поэтому лучше поклянись… А то у вас, я знаю, говорят: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». Нам не надо улетающих невесть куда слов. Нам клятва нужна.
Хан явно не понимал смысл русской поговорки, имеющей как раз прямой и единственный смысл крепости слова. Или же просто, как все степняки, вместе с молоком матери впитавшие в себя недоверие к ближним своим, не очень-то верил в силу слова русского князя.
«Слышал звон, да не знает, где он», — отметил это обстоятельство Всеволод Святославич, но вслух произнес:
— Если такому сильному хану мало слова русского князя, то дам клятву. Только вот на чем клясться-то…
— А на чем русские князья могут поклясться, чтобы потом не нарушить клятву? Только не на кресте. Слышно, что такую…