Страница 14 из 69
— Ты это серьезно? — вышел из прежней прострации обозреватель криминальной хроники, мгновенно почувствовав добычу и, как борзая, взяв стойку для старта. — Ты это серьезно? Или опять пустой треп?..
— А я говорю когда-либо несерьезно? — Оскалила Санечка два ряда белых, как первый снег, зубов, обдав зеленой волной русалочье-колдовского взгляда. — Серьезней не бывает. Сама от баб в автобусе слышала.
— А-а, сарафанное радио, — разочарованно протянул Тимур, гася в себе начавший загораться охотничий азарт.
— Пусть и сарафанное, да верное, — стояла на своем Санечка. — Жиличка из дома, что напротив музея, ехавшая в авто с нами, рассказывала. Говорит, милиции понаехало — жуть. Так что, коллега, ноги в руки — и на место происшествия, чтобы, значит, из первых рук и «по горячим следам», как менты любят базарить, когда им что-то удается.
— А как с планеркой? Редактор же — зверь, с дерьмом, как с медом, съест… и не поморщится.
— Подумаешь, планерка, — скривила Санечка в легкой гримаске напомаженные губки. — Тут сенсация, а он о какой-то планерке думает, тем более, субботней, необязательной. Дуй туда, а я, если что, прикрою… своей грудью.
— Щит надежный, — улыбнулся Любимов, бросив мимолетный взгляд на пышный бюст коллеги. — Дала бы хоть раз попользоваться…
— Всем давать — давалки не хватит, как говаривал когда-то наш главный отечественный краснобай и по совместительству с этим еще и премьер-министр Виктор Степанович Черномырдин, — улыбнулась довольная собой и своим бюстом Санечка. — Тут за одно только лицезрение сего, — подмигнула лукаво, — надо плату брать… да не нашими деревянными, а зелеными. Ты же, друг мой ситцевый, бесплатно целыми днями зришь красоту эту… несказанную!
Но Любимов последней тирады сокабинетницы уже не слышал, удаляясь скорым шагом к выходу из редакции, словно боевой конь, почувствовавший зов трубы, или охотничья собака, «ставшая на след».
Когда он прибыл к месту событий, сотрудники музея уже не терлись сиротливо у стен «родного дома», а, впущенные вовнутрь, тихонько сидели по своим кабинетам-коморкам или в залах — кому, где положено. Время от времени отвечали на вопросы наехавшего милицейского начальства, легко узнаваемого не только по большим звездам на погонах, но и по умению со снисходительной властностью держать себя с окружающими.
Если сотрудники обворованного музея, как было сказано, уже не стояли перед зданием, создавая нездоровый, тревожный фон, то теперь милиции понаехало — хоть отбавляй: около десятка милицейских машин, с мигалками и без оных, разного цвета и разного калибра, в зависимости от ранга возимого ими «седока». Но от этого наплыва начальственных авто спокойствия в атмосфере больше не становилось. Ну, разве что общая наэлектризованная ситуация и напряженность вокруг музея не коснулись каменного чуда — конебегемота, невозмутимым сфинксом взиравшего на очередную людскую суетливость.
Любимов, достав служебное удостоверение, попытался, как говорится, с лету попасть в помещение музея, но сержант милиции, стоявший на входе и от нечего делать ковырявшийся огрызком спички в зубах, в музей его не пустил, сославшись на то, что там продолжается осмотр места происшествия и посторонних «не велено» пускать.
— Я — пресса! Свободная российская пресса, — попробовал Любимов давануть авторитетом четвертой власти в стране на стража порядка — всего лишь маленького представителя исполнительной власти. — Имею право… по Конституции…
— А мне — по барабану! — Нисколько не смутился страж. — Будь хоть прессой, хоть прессом, хоть папой римским… Сказано не пускать — и не пускаю. Чтобы следы не затоптали или какой-либо улики не стащили ненароком или под шумок… Тут от своих места свободного нет; видишь, один за другим туда-сюда шныряют… Так еще и ты, словно танк, прешь! Нет, не пущу! И не проси…
— Во-первых, не «ты», а «вы», — загорячился Любимов, обиженный не столько хамством милиционера, сколько срывом предпринятого им мероприятия, — мы с тобой свиней не пасли и на брудершафт не пили. Во-вторых, сам говоришь, что «ваши» уже прошлись там, значит, вполне можно… Теперь сами уже все следы затоптали, если таковые там и были… Знаем. Как говорится, не первый год женаты…
Обозреватель криминальной хроники был прав, причем абсолютно, указывая сержанту милиции на то обстоятельство, что раз милицейские чины набились тесно, то, стало быть, опасаться за уничтожение следов с его стороны уже не стоит. Теперь само милицейское начальство, словно стадо бизонов, пройдясь по коридорам и залам музея, затоптало все, что можно было затоптать. Конечно, если следователь, являвшийся, по всем ведомственным приказам и инструкциям, главной фигурой при осмотре происшествия, во-первых, помнил эти инструкции и свои обязанности, во-вторых, был смел или… глуп до того, что призывал большезвездных руководящих коллег к порядку — тогда другое дело… Но такое случалось крайне редко.
— Так то «наши», господин журналист, — не моргнув и глазом, отозвался страж. — Им можно. А вы, — сделал он акцент на слове «вы», — не наш… Значит, нельзя. Так что отойдите в сторонку, не мешайтесь…
И отвернулся, давая понять, что разговаривать дальше не желает, да и самого корреспондента — представителя четвертой власти в стране — в упор не видит.
Спорить с сержантом было бесполезно. Как и бесполезно было расспрашивать выходящих время от времени из музея высоких милицейских чинов — то важно, то вальяжно шествовавших к своим «железным коням», чтобы тут же, не снимая маски озабоченности с лоснящихся жирком лиц, укатить на них «домой», в большие кабинеты в зданиях на улицах Ленина и Бебеля, точнее, Серафима Саровского, как в связи с новыми веяниями времени стала называться улица Бебеля.
Во-первых, как подсказывали практика и опыт, большие чины ничего путного не знали — им важно было не вникать в суть дела, которое не им ведь раскрывать и расследовать, а лишь «засветиться» на месте происшествия, чтобы генерал Булушев Виктор Николаевич или начальник городского УВД полковник Миненков Николай Митрофанович «шеи не намылил» за нерадивость. Во-вторых, если они что-то и знали, то, как и в советское время, не спешили делиться своей информацией с прессой, ссылаясь на тайну следствия. Поэтому оставалось дождаться, когда разъедутся все высокие милицейские чины, и поговорить с сотрудниками музея, либо увидеть среди милицейских сотрудников первого отдела, лично знакомых Любимову, а таковые у него, как у любого журналиста, занимающегося темой криминала, конечно же, имелись, и «перетереть» с ними по интересующим вопросам.
Как ни странно, но Любимову повезло. Не успел он окончить свой разговор с постовым, как, сопровождая до автомашин очередную группу милицейских чиновников, вышел начальник криминальной милиции Реутов, с которым Любимов был знаком. В одной парной, правда, не парились, но из одного стакана, как говорится в известных кругах, выпивать доводилось.
— Что, не пускает? — Усмехнулся Реутов, наконец-то отделавшись от своего многочисленного милицейского начальства с их ничего не значащими для дела вопросами и подходя к Любимову для рукопожатия.
— Да, не пускает, — пожимая крепкую ладонь Реутова, состроил в ответ кислую улыбку журналист. — Чистый Цербер…
— Служба… — неопределенно отозвался начальник КМ.
— А я что — на дискотеку пришел?.. — огрызнулся Любимов.
— Ну, не горячись, не горячись, — не стал спорить старый опер, не желавший обострять отношения с прессой. — Пойдем, — пригласил, направляясь к входу. — Только поаккуратней, пожалуйста, и не будь назойлив, словно муха по осени, как часто бывают назойливыми твои коллеги… Походи, посмотри, поснимай…
— Постараюсь…
Постовой, в полглаза наблюдавший за их дружеской беседой, теперь и бровью не повел, пропуская обоих внутрь музейного утробища.
Войдя и освоившись, Любимов, оставшийся без опекуна-майора, занятого своими проблемами, осмотрел место происшествия, как до него это сделали следователь и сотрудники милиции: слева направо, по часовой стрелке. Сначала там, где находился раненый сотрудник ОВО, но ничего примечательного не обнаружил. Стол как стол, обыкновенный, канцелярский, однотумбовый, с верхним ящиком и столешницей из деревоплиты. Хотя и изрядно потерт со стороны дивана локтями, рукавами и руками дежурного персонала, но ничего, крепеньткий. Диван как диван, если не считать того, что от частого употребления его как по прямому назначению, так и по прочим, кожа утеряла прежний лоск и яркую однородность окраски. Два стула, стоявшие рядом со столом, могли быть и посвежее, посовременнее, однако крепости конструкции им было не занимать.