Список Мадонны

— Ну давай, щенок. Мы сейчас не на «Буффало». Ну давай!

Мартин ждал, внутри него все кипело. Он смотрел за кулаками Блэка. Интересно, как чувствует себя человек, когда его бьют кулаком. Он такого еще не испытывал. Сначала, наверно, будет сильно больно, потом пойдет кровь. Его кровь. Он закроет глаза и закачается. Да, так оно и будет, он закроет глаза.

Мартин затаил дыхание, выжидая, когда Блэк подойдет ближе. Он уже мог разглядеть змея на перстне, надетом на указательном пальце правой руки своего противника. Он был большим и раскачивался, как кобра, вместе с угрожавшим Мартину кулаком. Пора! Он закрыл глаза и выбросил тело от поясницы вперед, разрезая кулаком воздух. Он повторял это снова и снова, ожидая удара в лицо. Ничего не произошло. Набравшись смелости, он открыл глаза. Чудо из чудес! Блэк остановился и опустил руки по швам. В его голосе звучало уже меньше бравады:

— Пусть будет по-твоему, придурок. Если она с тобой, то она — дешевка, правда, ребята? — Он жестом обратился к стоявшим за его спиной зевакам, число которых значительно уменьшилось. Затем он подошел ближе, настолько, что Мартин ощутил перегар из его рта.

— Ты заплатишь за это, ублюдок. Клянусь всеми чертями, ты поплатишься. Александр Блэк никогда ничего не забывает!

Блэк ушел неуверенной шаркающей походкой. Коллин взяла Мартина за руку и отвела на скамью из грубых досок, стоявшую под эвкалиптами. Она почувствовала, как дрожали его руки, и принялась успокаивать его тихим голосом. Она говорила о выигрыше, о том, как ей удалось потрогать Дядю Антуана за ухо, когда его расседлывали. Затем в ее голосе появилась твердость, и она сказала, что сегодня прекрасный день и нельзя позволить пьяным идиотам портить его. Им нужно попить чего-нибудь холодного и вернуться к конюшням. Она разговаривала с Хьюиттом о пегом жеребчике по кличке Братец Мик. Хьюитт сказал, что стоит поставить на него шиллинг. Но им нужно поторапливаться. Затем она взяла его за руку и, проведя губами по его щеке, прошептала:

— Ты был великолепен, Мартин. Я никогда не чувствовала к тебе такой любви, как там.

Мартину стало так легко от ее слов, что он не чувствовал ни жары, ни грубых досок скамейки и не видел толпы вокруг них. Несмотря на то что его сердце все еще бешено колотилось, сам он замер от ее слов. Он тоже никогда не любил ее так сильно, как тогда, когда она дала решительный отпор его заклятому врагу.

Когда они вернулись в конюшню и подошли к стойлу, в котором стоял Братец Мик, Мартин сжал руку Коллин, ласково поглаживая ее указательный палец. Он чувствовал пот, струящийся по спине, с голубого неба шел жар не слабее, чем из печи. Хьюитт, Блэк и Дядя Антуан! Его посетил ангел-хранитель, и две тяжести свалились с него на эту сухую пыльную землю. Он посмотрел на Коллин, на ровную линию ее подбородка, на округлость груди. Как странно, что все это происходило с ним в месте, которое его друзья по несчастью прозвали землей тысячи скорбей. Да, это был прекрасный день. Если хорошо подумать, то самый лучший из всех.

Глава IV

В комнате было удушливо жарко, матрона Нэнси Эдвардс трудилась над письмом. Выцветшие желтые шторы за ее головой висели неподвижно, а из широко открытого окна доносился треск цикад, заглушавший тиканье огромных часов в футляре красного дерева, стоявших в углу. Матрона Эдвардс давно привыкла к цикадам и не обращала на них никакого внимания. Она прищелкивала языком, помогая перу, с трудом пробиравшемуся по бумаге. Хотя накануне Рождества у нее была масса дел, а сама мысль о написании писем всегда заставляла ее расстраиваться, она понимала, что выбора не было. Епископ Полдинг был последним шансом для Мэри.

Несмотря на все ее протесты, они хотели избавиться от этой девочки. Они всегда хотели этого. Ее начальник считал, что Мэри дорого обходилась приюту, да и помимо всего прочего она не имела к нему никакого отношения. «Для чего кормить девушку-аборигенку, которая все равно когда-нибудь убежит назад в буш?» — говорил он. Мэр города также полагал, что девушка является угрозой добродетели жителей Парраматты. Если следовать его пожеланию, то Мэри пришлось бы упрятать в сумасшедший дом. Только вчера он сказал ей, что после Рождества ее туда и упекут. Все это заставило матрону сесть и написать отчаянное письмо. Она понимала, что произойдет с Мэри в сумасшедшем доме. Она будет там чужой. Она была чистым, простым ребенком. Детей нельзя запирать в сумасшедшем доме. Детей нужно защищать. Было бы хорошо, уйди она в буш. Но она не уходила. Ей нравилось жить здесь. И так бы все и было, если бы за Нэнси Эдвардс было решающее слово.

Несмотря на то что Нэнси Эдвардс писала епископу Полдингу, она хотела, чтобы ее письмо прочитал отец Блейк. Хотя, конечно, он и не нравился ей. То есть совершенно не нравился. У него были такие странные дикие глаза. Но девочки, без сомнения, любили его. А уж его истории и подавно, хотя Нэнси Эдвардс одобряла не все из них. У отца Блейка был свой подход к важным персонам. Если бы он смог поговорить с Мэри. Если бы он сумел посоветовать ей самой, как безошибочно действовать. Но лучше всего, если бы он смог походатайствовать за нее перед мэром, тогда все было бы хорошо. Она была в этом уверена. Нэнси Эдвардс хранила в секрете то, что она была католичкой. В противном случае она не получила бы этой работы. И хотя за долгие годы она не прочитала ни одной молитвы, священники по-прежнему оставались для нее предметом благоговения. Особенно такие священники, как отец Блейк, который так отличался от всех остальных. Он выглядел таким одиноким, словно был не от мира сего. Ее мать рассказывала ей, насколько ужасен Божий гнев. Отец Блейк напоминал ей о том, каким должен быть этот гнев. Да, именно он мог спасти Мэри от тех, кто хотел ей зла.

Кукабара разбудила Ламар своим утренним хохотом. Она чувствовала себя хуже, чем обычно. Она подумала, не значит ли это, что сегодня все и случится. Борясь с тошнотой, она поднялась со своего ложа в тени деревьев и умыла лицо прохладной речной водой. Ей хотелось бы смыть неприятное чувство. Ата наблюдал за ней с нижней ветки и, когда она закончила, прыгнул ей на плечо и уселся в ожидании, когда она его погладит. Его крыло зажило, и он снова мог летать.

Поглаживая пальцами черную шею ворона, Ламар пошла по берегу реки к своему тотемному дереву. Она чуть не наступила на своего друга, маленькую плащеносную ящерицу, перебежавшую ей дорогу, и дважды споткнулась оттого, что кружилась голова. Она вспомнила, какой была боль в последний раз, когда голова болела настолько сильно, что она чуть не свалилась в реку. Тогда приходила Курикута.

Корни дерева были в воде, и дерево погибало, но Ламар не знала об этом. Высокое дерево с корнями, закрывавшими ее тотем, было хорошим знаком, и она хранила здесь свои священные чуринги. Сегодня она собиралась позвать сюда Курикуту, хотя и знала, что та не придет, поскольку здесь не рос камыш и не обитали утки.

— Когда придет Курикута?! — воззвала она к небу. — Когда придут Ганабуда?!

В утреннем воздухе не было слышно цикад, только птицы пели вверху на эвкалиптах. Ламар подождала, пока солнце не заиграло на листьях верхушки тотемного дерева. Потом она потянулась к вилкообразной впадине, находившейся на уровне ее головы, и вынула оттуда икону Девы Марии. Она прижала ее к себе и что-то тихо зашептала.

— Ты не направляешь меня, Курикута. Неужели духи разгневались? Неужели Ламар рассердила их?

Неожиданно Ата слетел с ее плеча, поднявшись ввысь, словно дух, отправившийся во Время сновидений. Опираясь на ствол дерева и держа Пресвятую Деву свободной рукой, Ламар смотрела на ворона, устремившегося к солнцу. Потом он исчез. Она терпеливо ждала, кусая губу, а небо вращалось и вращалось над ней. Солнце поднялось на ноготок выше, прежде чем он появился вновь точечкой на небе, которая затем приняла какую-то черную форму, пока наконец снова не превратилась в ворона. Ата опять уселся ей на плечо. Клюв его был слегка раскрыт, а глаза блестели, как черный дождь на солнце. Ламар погладила его спину и прошептала слова благодарности. Курикута подсказала ей, куда идти. Она будет идти ночью к утреннему солнцу, туда, где никто не увидит ее и где она найдет камыши и уток. Она остановится там и станет ждать Курикуту. Она осторожно положила Мадонну назад ко всем остальным чурингам и отправилась кормить животных. Когда солнце начало спускаться к синим холмам, за которыми жили даруги, глаза Ламар просветлели и духи в ее голове успокоились. Она знала, что не ошибается. Курикута должна была скоро прийти.