Список Мадонны

Мартин чувствовал, как в нем рождалось приятное возбуждение. Никто из тех, кого он когда-либо встречал, не осмелились бы поставить всю принятую систему веры под сомнение. В сравнении с ним дядя Антуан выглядел застенчивым. Христос, поведенный по ложному пути, самозванец? Это слишком! Но он также понимал, что с Церковью определенно было что-то не то, поскольку она обещала безжизненное блаженство за равно бездуховные деяния, представлявшиеся как страсти. И если это, долгое время выдававшееся в мрачных церквях за конечную цель, конечной целью не являлось, тогда он каким-то образом освобождался от оков, которые держали его так долго. «Много хорошего случилось с тобой». Да, так оно и было. Он вспомнил о Коллин. Отец Блейк не знал о лучшем из того, что случилось с ним. Очень скоро он скажет ему об этом.

Священник поднялся и заходил по примятой траве вокруг Мартина, который продолжал следить за ним взглядом.

— Судьба навязывает себя, Мартин. Я знаю о своей судьбе. Я прошу твоего участия в ее развертывании. Когда придет твое время, ты будешь посвящен. Когда направление предопределено, твой путь также прояснится. — Глаза Бернарда все еще горели, и Мартин не заметил, как в них неожиданно закралась хитрость. Вместо этого он почувствовал желание вытереть слюну, спекшуюся в уголке рта священника. — В обмен на твою преданность я дам тебе свободу и место в моей судьбе.

Впоследствии он понял, как это было легкомысленно с его стороны. Тогда он не обратил внимания на то, что основам веры противопоставлялось откровение одного человека о заблудшем Христе. Зато очень привлекало обещание скинуть навсегда бессмысленную зависимость от простых понятий и мрачных призраков на небесах. Его не просили клясться в верности делу, которое он не поддерживал, и не давали поручений, которые были обречены на провал. Не было никаких видений, воодушевлявших его. Был только этот странный, великолепный, дерзкий человек, который осмелился поставить под сомнение неоспоримое. Его друг просил, нет, требовал обязательств, которые до сих пор никогда не давались. Он мог бы поклясться плотью и кровью делу, которое воодушевит его. Да, он обожал этого человека, как никого на свете. Он мог отдать отцу Блейку свою преданность, как мог отдать свою любовь Коллин. Это был момент его собственного становления, момент, когда выбор и случай слились в одно. Преданность и вера были тем, что ему хотелось отдать, и он хотел истратить их на людей, а не на идеи.

Мартин протянул руку.

— Вы говорите о судьбе и верности, святой отец. Слово «судьба» мне не понятно. Верность — это то, что я начал ценить только в последнее время. Я отдаю свою верность вам.

Дело было сделано.

Бернард пожал протянутую ему руку. Тон его ответа удивил Мартина, и не то чтобы они неожиданно превратились в незнакомцев, но между ними установилась дистанция как между учителем и учеником, а не как между товарищами.

— Судьба дарована. У нее нет хозяина. Верность обязывает платить свою цену. Каждый равно уверен.

Кукабара разорвала наступившую тишину. Мартин рассмеялся первым. Бернард широко улыбнулся в ответ.

— Твоя очередь разводить костер, мой юный друг-художник. Я приготовлю вино. Мы ведь не пили его вчера вечером, правда?

Епископ Полдинг слушал молодого священника внимательнее, чем обычно. В политическом смысле его предложение имело глубокий смысл, но только в случае успеха. Каторжная система уже дышала на ладан, но многие в колонии не верили в то, что здоровое общество могло когда-нибудь создаться на основе испорченного человеческого материала. При большом спросе на землю и на работу и ужасном состоянии экономики, каждый отпущенный на свободу каторжник нарушал права предполагаемого свободного поселенца. Инстинкт говорил ему, что для канадских патриотов было бы лучше отбыть срок своей ссылки до того момента, когда освобождение гарантировало бы им возвращенке в Канаду. Только одна трудность с языком усложняла для большинства из них получение стоящей работы в Сиднее, несмотря на то что их профессиональные навыки и мастерство были гораздо выше уровнем, чем у большинства местных жителей, как каторжников, так и свободных. Ходатайство перед губернатором о предоставлении одному из патриотов статуса отпускаемого по увольнительной, по всей вероятности, не будет решено удовлетворительно. Хотя в этом случае имелись смягчающие обстоятельства. Заключенный, которого имел в виду Бернард, прекрасно говорил по-английски и, что еще важнее, был великолепным художником.

Именно за него он уже ходатайствовал о временном разрешении на работу, и, кажется, Бернард подружился с ним. Полдинг посмотрел на молодого доминиканца, сидевшего напротив него, и подумал, что он выглядел очень взволнованным. Бернард изменился; ненамного, но достаточно, чтобы стало заметно Полдингу. Он выглядел счастливее, ступал немного увереннее, но что самое главное — стал лучше относиться к обязанностям священника. Если увольнительная для безобидного, но талантливого политического заключенного могла сделать из отца Бернарда Блейка хорошего священника, то тогда игра стоила свеч.

— Да, Бернард, я согласен. Я сделаю все, что смогу. Молодой человек подает большие надежды, и, учитывая его талант, я уверен, что губернатор отнесется к этому с одобрением. Сейчас их в заключении пятьдесят восемь человек. Давай посмотрим, как один из них справится со свободой. Я уверен, что у него уже есть работа.

Бернард улыбнулся.

— Спасибо, монсеньор, за ваше внимание. Теперь пособие можно будет закончить гораздо раньше. И, конечно, я договорился насчет его работы в отеле «Герб Бата». Господину Нейтчу нужно расписать свое помещение как внутри, так и снаружи. Мартину Гойетту найдется немало работы. А учитывая, что лагерь находится поблизости, разговоров в народе о статусе увольняемого будет значительно меньше.

Бернард поднялся. В его ушах звенело, но этот звон был мелодичен. Да, он был счастлив. В какой-то момент он почувствовал поднявшуюся в нем волну благодарности к Полдингу.

Как только об этом стало известно из письма, доставленного лично комендантом Бэддли, выглядевшим по этому поводу чрезвычайно официально, вокруг началась веселая кутерьма. Патриоты набились в барак к Мартину с радостными возгласами и криками. Франсуа-Ксавье от счастья подкинул свою шляпу в воздух. Они шлепали Мартина по спине и ворошили его волосы, в довершение пронеся его на руках по площадке. Потом пошли вопросы. Когда он уходит? Есть ли у него работа? Где он будет жить? Не значит ли это, что вскоре всех отпустят на свободу? Вместо того чтобы отвечать на каждый вопрос, Мартин пустил письмо по рукам. Его статус увольняемого вступал в силу на следующий день после получения этого письма. Он будет работать у господина Нейтча в отеле «Герб Бата» и там же будет жить.

— Ты сможешь нас часто навещать! — оживленно сказал Туссон.

— И приносить нам новости и пищу.

— Но самое главное, ты сможешь доказать им, что нам можно доверять и что мы можем усердно работать и жить честно. — Это было сказано Шарлем Хуотом. Он крепко сжал руку Мартина. — От тебя многое будет зависеть, мой друг. Они будут наблюдать за тобой. Сделай так, чтобы мы все гордились тобой.

— А что, если у него не получится? — спросил Шарль Руа. Многие хотели задать этот вопрос, но промолчали.

На него ответил Луи Бурдон:

— Тогда мы будем гнить здесь долгие годы.

Стало тихо. Мартин почувствовал тревогу, неожиданно возникшую среди его товарищей.

— Я не знаю, поможет ли вам мое досрочное освобождение, но я могу обещать вам одно.

Все глаза смотрели на него в ожидании продолжения фразы.

— Я не стану причиной проявления к нам неприязненных чувств.

Тишину разорвал Франсуа-Ксавье:

— Троекратное ура Мартину Гойетту, первому патриоту, выходящему на свободу на земле тысячи скорбей!

Когда громогласное ура разорвало воздух, Мартин улыбнулся и подумал: «Нет, Франсуа-Ксавье. Земля тысячи радостей».