Страница 65 из 121
Он заговорил спокойным примирительным тоном:
— Ваше преосвященство, я откровенно верю в то, что у господина Хансона слишком богатое воображение. Он говорит об этом много и часто и полон размышлениями о средневековых святых, являющихся к нему по ночам и обещающих ему величие. Вероятно, он увлечен этой девушкой, которая, можно так сказать, очень привлекательна. — При воспоминании о ней по его телу пробежала дрожь. — На вашем месте, ваше высокопреосвященство, я бы проигнорировал рассказы господина Хансона. Ничего плохого не случилось. Теперь мне нужно идти. У меня впереди долгий день работы в архиве.
Он почти дошел до двери, сделав еще одну попытку проигнорировать поцелуй перстня, когда Ламбрусчини заговорил снова. Его слова заставили Бернарда замереть на месте.
— Нет, святой отец, вы неправы. Плохое совершилось. И мы не можем его игнорировать, поскольку оно касается нас обоих. Я предлагаю вам забыть о том, чего вы пытаетесь добиться своей наглостью, и вернуться на место.
Бернард выглядел рассерженным, но взгляд Ламбрусчини не давал возможности возражать. Он сел на свое место и стал ждать. Ламбрусчини продолжил:
— Да, святой отец, мы, возможно, смогли бы и забыть об этом деле, если бы не две неприятные подробности.
Брови Бернарда взлетели вверх.
— Во-первых, святой отец, в Бергене за вами следили. У Альфонса Баттиста есть доказательства, и он готов использовать их против нас обоих.
Бернард прервал его:
— Баттист меня безмерно ненавидит. Он очень мстительный человек, лишенный и смелости, и веры. Я убежден, что, какие бы свидетельства моих действий он ни имел, они не настолько опасны. Я понимаю, что у вас есть враги, ваше высокопреосвященство. Но это такая мелочь. Мы с ней легко справимся, я уверен.
— Возможно, но я должен предупредить вас, святой отец. Это опасное дело. — Голос Ламбрусчини звучал озабоченно. — При том что он мелок и мстителен, Баттист умен и амбициозен. Может быть, вы посчитаете это странным, святой отец, но к этому отвратительному человеку прислушиваются несколько моих врагов. Он может быть опасен, тогда как вы, святой отец, были либо слишком горды, либо слишком безразличны, чтобы заводить полезные знакомства. У вас есть только я.
— А разве этого недостаточно? Я полагал, но, как я понимаю сейчас, ошибочно, что ваше положение здесь непоколебимо. И уж конечно достаточно устойчиво, чтобы выдержать такой незначительный инцидент вроде этого.
— Если бы мы говорили только о ваших тайных действиях в Бергене, то да. Я верю, что мы смогли бы найти решение без лишних потерь. — Он вздохнул и посмотрел в потолок. — Но здесь не все так просто, святой отец. Вы не все мне рассказали. Есть еще кое-что, что угрожает и вашему, и моему будущему.
— Я не понимаю, ваше высокопреосвященство.
Ламбрусчини показалось, что молодой человек выглядел по-настоящему удивленным. Посмотрим.
— Девушка, святой отец. Девушка, которой было видение. Та, с которой вы разговаривали дважды.
— Да, а что с ней?
— Она мертва.
Глаза Бернарда широко раскрылись. Внутри все перевернулось.
— Мертва? — прошептал он.
— Очевидно, она покончила с собой, хотя герр Хансон не уверен в этом, так же как и инспектор местной полиции. Ее тело было найдено на прибрежных скалах во время отлива. — Ламбрусчини замолчал на секунду или две, всматриваясь в лицо Бернарда, прежде чем продолжить: — У нее на шее был чудотворный медальон.
Бернард инстинктивно ощупал свой воротник. Он осмотрелся вокруг, не замечая ничего. Неожиданно ему стало душно. Захотелось выйти. Но он не мог сдвинуться с места, словно корнями прирос к полу. Он слышал только голос Ламбрусчини:
— И это, святой отец, то, что делает это дело трудным для нас. Девушка мертва, священник и был там, и не был. Мстительный отец, пропавшее тело. Чудотворный медальон. И кое-что еще, о чем я вам не рассказал. Ваш Баттист также обо всем этом знает и клянется использовать это против нас. Как я уже сказал вам, я не думаю, что вы рассказали мне все. Но сейчас это не имеет значения. — Он протянул Бернарду письмо Улафа. — Прочтите его, святой отец, и решайте сами.
Ошеломленный, Бернард взял письмо. Слова расплывались перед его взглядом. В течение пяти минут он пробежал глазами каждую строчку, но так ничего и не прочел.
Он посмотрел на Ламбрусчини, который внимательно наблюдал за ним.
— Ваш чудотворный медальон на вас, святой отец? Дайте мне посмотреть. — После чего, глядя в глаза Бернарду, он даже и не пытался скрыть насмешливый тон. — Думаю, что его у вас нет.
Казалось, что Бернард не расслышал сказанного. Он тупо смотрел в стену напротив себя.
— Теперь это не имеет значения. Я должен идти. Теперь ничего не исправить. Никто ничего не исправит. Все кончено.
Кардинал посмотрел на дверь и прошептал:
— Да, отец Блейк, все кончено.
Затем, взяв перо и бумагу, он принялся писать.
Бернард не понимал, куда ему идти и что делать, поэтому он просто шел. Бесцельные шаги то медленно уводили его далеко от нефов и шпилей, то возвращали назад до тех пор, пока он не оказался на внутреннем дворе Бельведера, у входа в музеи и архив. Образы, рождавшиеся в его сознании, не фокусировались. Воспоминания и надежды смешались с видениями смерти и отчаяния. Вчерашние реальности стерлись сегодняшней определенностью того, что завтра не наступит. Боль была невыносимой. Никогда еще ранее не знал он горечи утраты. Сейчас, когда он шел к зданию, в котором размещался архив, тело его стонало по Сигни, а душа горько оплакивала потерю судьбы. Его с Сигни связывала любовь такая нежная, что она казалась ему неправдой. Он покинул ее, оставив плод в ее чреве, где тот и погиб. Вместо того чтобы переделывать мир по своему усмотрению с помощью дитя, зачатого по Божьей воле, он стал никем. Ни настоящего, ни будущего. Он не мог более оставаться здесь. Он направится в свою пещеру, такую далекую. А после того как поговорит с образами, которые всегда так сочувственно слушали его, он примет пилюли. Тогда сразу исчезнут обе боли. Одна — в его голове, другая — в сердце. С усталым видом он зашел в архив и направился в небольшой кабинет, к шкафу, где лежали пилюли.
Секретный архив Ватикана хранил самое обширное собрание манускриптов в мире. Некоторые из них, датированные еще периодом ранней античности, лежали где-то в ячейках и шкафах, бесконечным лабиринтом расположенных в отведенных помещениях. Паоло Нунцатти служил архивариусом уже более двадцати лет, и, несмотря на то что он состарился и растолстел, ни у кого не появлялось и мысли, чтобы заменить его, поскольку его удивительная память не имела себе равных. Его знание собрания было настолько основательным, что говорили, будто он сам брал в руки каждый документ, датированный любым годом любого века. Это было правдой, и Нунцатти нравилось то, как все было устроено. Он отвергал предложения модернизировать архив, сделав его более доступным для церковных ученых. Архивариус сам оценивал посетителей и делал так, чтобы они увидели только то, что он хотел.
Когда кардинал Ламбрусчини лично попросил его оказать молодому доминиканцу максимум участия, Нунцатти возмутился, но, обнаружив, что молодой человек не был любопытным и, что более важно, был склонен к продолжительному молчанию, успокоился. Позже он узнал, что отец Блейк обладал удивительными способностями к языкам. Его собственные знания латыни, древнегреческого и средневекового французского были довольно основательными, но ему порой было трудно определить подлинную ценность более поздних рукописей, написанных по-испански, по-португальски и по-английски. Нунцатти не мог обратиться за помощью, потому что в таком случае пришлось бы признать свое несоответствие, а что еще хуже, ему могли назначить помощника. Отец Блейк изменил ситуацию. Он помогал с переводами, и, хотя Паоло не мог признать, что ему нравился странный доминиканец, но чувствовал, что между ними установилось некое подобие родства. Помимо всего прочего, они ведь не собирались быть вместе всегда. Ламбрусчини сказал, что доминиканец проработает в архиве, пока не отсортирует все, что собрал в отдаленных монастырях, что, нужно было признать, могло занять порядочно времени, судя по количеству материала. Среди собранного Блейком было несколько прекрасных рукописей, и, конечно, он был прав в том, что настоял на личном осмотре каждой из них с последующим решением, где ее расположить. Архивариус ожидал большего сопротивления со стороны этого доминиканца, но тот, напротив, как оказалось, вовсе не проявлял интереса к бесценным сокровищам матери-церкви, которые он принес сюда, чтобы еще больше обогатить прекрасное хранилище знаний, которое являлось его, Паоло Нунцатти, владением.