Рейд БТ

Степан, очень ярко представил, как БТ с разгона нырнет в кювет, и "лоб" танка под углом врежется в откос канавы. Инерция движения поднимет корму танка, опрокидывая его вверх катками. Если бы у лейтенанта было хоть немного больше места для торможения, или времени для принятия решения, или…

Все что смог сделать Степан, чтобы увиденное в сознании, не стало реальностью — поставить руль прямо, отпустить педаль тормоза и снова нажать газ.

Когда танки БТ поступили в войска, командование танковых частей любило демонстрировать армейскому руководству прыжки "бетушек" через препятствия. Сочетание мощного авиационного двигателя, небольшой массы танка и длинноходной подвески, казалось, позволяло этим машинам игнорировать законы тяготения. На фоне более медленных Т-26, "бетушки" казались олицетворением скорости и натиска. И теперь, старый БТ-2, наверное, вспомнил тот полигон Харьковского завода, где танк проходил испытания. Куча сырого песка, на краю площадки, сыграла роль трамплина. Машина взвилась вверх и, на какой то миг зависла в воздухе, вращая опорными катками. Проплыла под корпусом танка, залитая черной водой полоса кювета. А затем, полотно дороги с размаху ударило танк снизу, скручивая балансиры подвески, и Степана бросило вперед, на деревянный обод руля. Дыхание перехватило, из глаз посыпались искры, но лейтенант инстинктивным движением руля выправил машину. Танк понесся по дороге, к уже видимому мосту, соединявшему берега небольшой речушки. Лейтенант ожидал, что вслед раздастся стрельба, но грохота пуль по броне, он так и не дождался.

Двигатель тихо пощелкивал остывающим металлом. Со смачным шлепком, плюхнулся на землю кусок грязи, отвалившийся с подкрылка танка. Степан выбрался из танка, сорвал с головы танкошлем и вытер им потное лицо. Кинул шлем на броню.

— Приехали. Только куда?

После странной встречи возле моста, Степан всерьез засомневался в своем психическом здоровье. Неизвестные машины, ярко освещенный электрическим светом навес, на том месте, где, как помнил Паничкин, был редкий березовый перелесок — неужели, это успели построить немцы? Бетонный мост, на том месте, где полагалось быть бревенчатому настилу. Все это никак не сходилось с воспоминаниями Степана об окрестных дорогах. К тому, же, когда стало светать, стало хорошо видно, что дорога покрыта давно уложенным и местами выщербленным асфальтом, чего никак не могло произойти за последний год, что Степан не был в своей деревне. Хотя и река и холмы оставались на своих, хорошо известных Паничкину местах. Количество загадок росло и множилось с каждой минутой, и когда точно в нужном месте показался поворот на Занинку, родную деревню Степана, руки водителя не колеблясь, повернули рулевое колесо влево.

Ехать прямо в Ивантеево становилось слишком рискованно. Необходимо было разобраться в обстановке. Как говорил преподаватель тактики в танковом училище: "провести рекогносцировку". То есть узнать: где свои, а где чужие. И, где еще можно разжиться и помощью и советом, как не в родной деревне?

Танк свернул на узенькую, но хорошо накатанную дорогу, что, извиваясь, тянулась через густой ельник. Лес, вокруг дороги, ничем не отличался от того, каким его помнил Степан. Дорога, вроде бы, стала поуже. Или, это только казалось уставшему водителю?

Не доезжая до деревни пару километров, лейтенант, все же, решил проявить осторожность. Паничкин свернул в подходящую прогалину леса и, остановив, танк на небольшой поляне, закрытой от дороги плотными зарослями хмызника, заглушил двигатель. Пожалуй, будет полезным перестраховаться, и, срезав угол по лесу, выйти на деревню со стороны огородов, из-за оврага. Из-за последних встреч, лучше держаться от дорог подальше. И никому не попадаться на глаза. Подумав, Степан снял ремень с кобурой и портупеей и бросил его, вместе с танкошлемом, на водительское сиденье — кобура сразу выдает в нем командира, а "уши" танкошлема будут заглушать все звуки. Револьвер, же, переложил в правый карман шинели, а запасные патроны ссыпал в левый. Все семь.

Дорога по лесу заняла больше времени, чем думал сначала Степан. Мелкий ельник рос плотной стеной, через которую приходилось пробираться с трудом раздвигая упругие ветви. При этом, потоки воды с сырых елок, сыпались за шиворот и так промокшей шинели. Да еще и мокрая паутина неприятно налипала на лицо и волосы. Уже окончательно рассвело, когда Паничкин спустился в узенький овражек, по дну которого протекал ручей. В деревне этот ручей называли Банным, так как он протекал позади бань и впадал в реку. Оставалось только подняться наверх, пройти по краю оврага вдоль огорода, который принадлежал дальним родственникам матери, Верениным. А там, нырнуть в кусты и выйти к своему дому, со стороны выгона. Там никто не увидит, как он подойдет к дому. И к лучшему, в деревне встают рано — могут и заметить.

Степан плеснул в разгоряченное лицо чистой воды из ручья, смывая липкую паутину. Утерся рукавом, и, подтягиваясь за ветки кустов, полез наверх. Не так он представлял себе возвращение в свою деревню. После окончания училища он надеялся приехать в деревню уже как командир РККА, пройти по улицам при всем "параде", поскрипывая необношенной кожей сапог и амуниции и отсвечивая лейтенантскими "кубарями". Покрасоваться перед друзьями и подругами. Зайти в школу и "утереть нос" вредному завучу Ивану Аполлинарьевичу, который предрекал, что из шалопая Паничкина ничего путного не выйдет. Но — не получилось. Сразу после присвоения звания, вместо отпуска, пришлось отправиться в часть. В воздухе уже отчетливо носилось предчувствие беды. И война не заставила себя ждать. Да и оказалась она не такой, какой представлялась молодым командирам-танкистам. Вот и приходится, теперь, красться к себе домой, как по вражеской территории. А вдруг, в деревне уже хозяйничают немцы?

С такими невеселыми мыслями, лейтенант вылез наверх оврага, прислушался — вроде тихо.

— Тихо, да. Слишком тихо. Паничкин понял, что казалось ему настораживающим в окружающей обстановке. Пока он пробирался через кусты и ельник, это так не ощущалось. Теперь же, тишина давила на нервы. Не может быть так тихо возле человеческого жилья. Собачий лай, крик петуха, мычание скотины во дворах, все это составляет обычный сельский звуковой фон, подтверждающий, что жизнь в деревне продолжается обычным порядком. Ожидая самого худшего, лейтенант, осторожно раздвинув кусты, выглянул наружу.

И замер. Поводил головой влево, вправо. Потряс головой. Протер глаза. Ничего не изменилось. Деревни не было. Нет, она не была сожжена или разрушена бомбежкой там, или артобстрелом. Не было видно ни развалин, ни воронок, не забивал воздух запах гари. Деревня, почти в тридцать домов, исчезла — как если бы, никогда и не бывала. Вместо домов и огородов, перед Степаном простиралось широкое поле, заросшее высокой, местами уже полегшей травой и бурьяном. Кое-где, по полю были разбросаны заросли мелкого хмызника. На месте, где должен был быть, родительский дом, из земли, торчали уже пожелтевшие кусты. Только на дальнем краю поля, была видна насыпь, поднимавшаяся над уровнем травы. Видно, там и проходила дорога, с которой лейтенант съехал пару часов назад. Степан втянул воздух сквозь зубы: — этого просто не должно, не могло быть. Как могли бесследно исчезнуть дома, огороды, деревенский пруд, наконец?

На том месте, где должна была быть школьная изба, над колышущейся от ветра травой, поднимался выделяющийся светлый прямоугольник. Перебежками, от куста к кусту, Степан добрался до прямоугольника, оказавшегося, вкопанной в землю бетонной плитой, окрашенной серебристой краской. Плита была огорожена трухлявым штакетником, когда-то выкрашенным в зеленый цвет. Со стороны, обращенной к дороге, штакетник упал, и ржавые гвозди торчали из гнилых слег. К плите была привернута черная металлическая пластина. Белые буквы на черном фоне гласили: "На этом месте находилась деревня Занинка. Сожжена немецко-фашистскими оккупантами в марте месяце 1943 г."