Страница 41 из 52
К рассвету Семен стал воспринимать окружающее короткими урывками. Вот он балансирует на скользком стволе, пытаясь перебраться через небольшое болотце, а вот, двигается по песчаному холму, заросшему мелкими соснами, и в ботинках хлюпает уже нагревшаяся влага…
В очередной раз, Семен пришел в себя возле маленького лесного ручья, что извивался по дну неглубокого овражка. Заросли высокого дягиля здесь были вмяты в землю и перемешаны с черной грязью. Казалось, что какой-то неуклюжий великан пытался подняться, случайно упав в мелкий ручеек. Пытаясь зацепиться за скользкий берег, он бился, не в силах найти опору на сырой земле, клочьями вырывая дерн и втаптывая в жижу молодые деревца и кусты. В результате, русло превратилось в большую грязную яму, из которой торчали раздавленные стволы деревьев с содранной корой. Вялое течение было не в силах преодолеть возникшее препятствие, и мутная вода постепенно заполняла образовавшуюся котловину, грозя образовать небольшой бочаг.
Сверху доносились голоса, и Семен различил на общем фоне звенящий дискант Фиры. Разговор шел явно на повышенных тонах. Чекунов потер лицо руками, пытаясь согнать сонную одурь. А когда это не помогло — зачерпнул пилоткой воды и вылил себе на голову. Обжигающе холодная влага потекла по лицу, затекая за воротник, так что Семена даже передернуло в ознобе. Но сон немного разогнало. Красноармеец нахлобучил сырую пилотку, и особо не разбирая дороги, пошагал через овражек, с хлюпаньем вытаскивая ноги из размешанной грязи.
На склоне небольшого холма, среди невысоких сосен, замер "Комсомолец". Машина имела вид усталой, загнанной клячи. Наверное, такое впечатление создавалось еще и потому, что как охромевшая лошадь, тягач накренился на одну сторону. И как отлетевшая подкова, гусеничная лента расстелилась черными траками среди смятой травы.
Перед машиной стояла группа людей в напряженных позах, но Семену бросилась в глаза только Фира, которая яростно жестикулировала, что-то доказывая остальным. Над ней нависал, здоровенный боец, в котором Чекунов узнал артиллериста, приносившего снарядные лотки вместе с сержантом — командиром орудия. Андрей Шилин пытался вклиниться между этими двумя, оттирая Дольскую плечом назад, но Фира отпихивала его в сторону, почти крича на артиллериста. В пылу спора никто не заметил, как Семен подошел почти вплотную, так что стали различимы слова спорящих:
— Я вам еще раз говорю, что раненых в деревне оставлять не буду! Я должна вывезти их к своим. Им нужен врач, нужно лечение — вы это понимаете или нет?!
— Ты говори, да не заговаривайся, пигалица. Тоже, нашелся мне начальничек. Что, хочешь, чтобы все здесь загнулись? — артиллерист смачно выругался. — Ты, дура, хоть понимаешь, что с таким грузом нам фронт не перейти? Сколько мы еще сможем вашу железяку на своем горбу по лесу волочь? Пока сами не сдохнем, или немцы голыми руками нас не возьмут?! Сначала один командир, заставлял с собой пушку волочь, теперь ты еще…
Боец сделал движение, вроде как пытаясь замахнуться кулаком, но тут же напротив него оказался Шилин, отбросивший Фиру себе за спину. На фоне артиллериста, Андрей не выглядел опасным противником, но в его руке была зажата монтировка, и вид увесистой железяки явно отрезвил красноармейца.
Чекунов подходил к группе сзади, и первым его увидел именно Андрей. По расширившимся глазам Шилина, артиллерист понял, что ситуация как-то изменилась и шагнув назад, быстро оглянулся через плечо.
Увиденное, явно не добавило ему радости. Видимо, он решил, что вслед за Чекуновым из леса появится и капитан Анохин, поэтому его взгляд быстро-быстро заметался по сторонам. Однако, по мере того, как Семен подходил ближе, а капитан так и не показался, испуг во взгляде артиллериста постепенно исчезал, сменяясь раздражением.
— Ты где шлялся? — выкрикнул здоровяк, когда Чекунов почти уперся в него. Семен молча смотрел ему в лицо. Глаза артиллериста снова забегали.
— А где был ты? — произнесено это было почти шепотом, но в наступившей тишине вопрос услышали все.
Чекунов не обвинял, не уличал, он просто спрашивал. Но, видимо здоровяк услышал в вопросе что-то такое, понятное только ему одному. Лицо его побагровело, кулаки сжались:
— А ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!
Семен промолчал, все так же глядя в бегающие глаза.
— Командир, что ли? Так нету у нас командиров. Сами мы теперь! Или покомандовать хочется? Вон, той пигалице — артиллерист мотнул головой назад — тоже хочется! Не много ли командиров то будет?!
У Чекунова от его крика шумело в ушах, усталое тело просило отдыха, но отступать было нельзя. Медленным движением Семен спустил с плеча ремень винтовки. Упер оружие прикладом в землю и оперся на него, перенеся часть веса тела на произведение конструктора Симонова:
— Ты хочешь оставить раненых, — это было утверждение, произнесенное спокойным тоном. На этом фоне крик бы показался уже смешным, и артиллерист был вынужден убавить тон:
— Я предлагаю, оставить их в ближайшей деревне. После такой заварухи, немцы не дадут нам уйти спокойно.
— Значит, без раненых, немцы нас отпустят… — голова болела все сильнее, но Чекунов держался. — А что будет с ними? — Семен хотел кивнуть головой в сторону прицепа, но не рискнул, опасаясь расплескать боль, накапливающуюся в голове.
— Ничего с ними не сделается. Нет смысла немцам с увечными воевать… — особой уверенности в этом заявлении, хотя и произнесенном резким тоном, не было.
— Все так думают? — Чекунов медленно провел глазами по окружающим его лицам. Почему-то, никто в открытую на него не посмотрел, все глядели в разные стороны… Не отвели взгляда только Шилин, что так и стоял сжав в руках монтировку, и Фира, яростно сверкавшая глазами из-за его плеча.
Странно смотрелась наверное эта картина со стороны. Худой мальчишка в грязной шинели, с трудом держится на ногах, опираясь на винтовку как на костыль. Стоящие вокруг люди, с оружием в руках, напряженно стараются не глядеть в его сторону.
Кто-то должен был сказать слово, поддержать либо Семена, либо артиллериста. Однако, люди предпочитали молчать, ожидая что другие возьмут на себя ответственность.
Скажи что прав Чекунов и санитарка — и придется двигаться дальше, волоча за собой обузу в виде тягача с прицепом и его беспомощным грузом. И, тогда, шанс выжить — становится очень маленьким, ведь немцы будут идти следом. Прав артиллерист? Да, тогда появляется возможность исчезнуть, раствориться в глубине лесной чащи, куда не сунутся пришельцы в мышастой форме. Но…
На каждом человеке висит груз обязанностей. Добровольно принятых или навязанных со стороны. Казалось бы, сбрось их, стань свободным! Почему из-за них нужно погибать. Может, я лучше, тех других, которых вынужден тащить на себе? Может, мне суждено свершить что-то великое, а не сдохнуть под тяжестью ноши? Почему — "я обязан"? Каждый свободен в своем выборе…
Вот только, под красивой оберткой, просматривается гниловатая сердцевинка: "каждый — сам за себя". Разве — нет? Ты равнодушен к другим. Но и другим — безразлична твоя беда. Можно бить по одному, на выбор, как в тире… Никто не прикроет, не поддержит и не встанет рядом.
Семен выпрямился во весь рост. Взглядом остановил Фиру и Андрея, что качнулись было вперед, подхватить его под руки…
— Знаешь, наверное, ты прав. Здесь и сейчас, ты прав. Оставим раненых, уйдем в лес, прорвемся к своим. Будем драться с врагом… Но потом… А сейчас отступим, оставим товарищей… Вот только, война когда-то кончится, пусть даже через несколько лет. И тогда, ты — герой с орденами и медалями, вернешься с фронта и встретишься с матерями и женами этих раненых. Ты сможешь посмотреть им в глаза?
— Да на кой черт мне твои побрякушки, — рявкнул артиллерист. — что ты меня агитируешь, будто политрук! Какой "конец войны"? Мы, может, завтра сдохнем!
— Все сдохнем, — согласился Чекунов. — Кто раньше, кто позже. Костлявую еще никто не обманул… Но и сдохнуть надо — человеком.