Приказано - спасти...

Наверное, самое страшное чувство — это беспомощность. Так иногда бывает в страшном сне. Когда не можешь шевельнуться, не можешь что-то сделать, просто ощущаешь какой-то ужас заполняющий сознание. Но там можно проснуться. Можно встать и посмеяться над ночными страхами. А что делать, если это уже не сон?

Опыт Фиры говорил, что нужно было бы осмотреть глаза водителя, но страх сковавший все мышцы не давал ей шевельнуться на жестком сиденье. Тягач вдруг качнулся, хотя взрыва не было. Фира осторожно взглянула в верх и в проеме люка с облегчением увидела лицо Семена:

— Семен! — с души будто свалился груз. Раз здесь этот парень, значит, все будет хорошо. Он найдет выход, вытащит всех. Привстав на сиденье, Фира потянулась к нему.

Не обращая на нее вниманья, Чекунов наклонился к Шилину:

— Слушай сюда, Андрюха. Сейчас ты поведешь тягач. Пушку мы отцепили. Напрямую двигай в лес. Тут будет жарко. Твоя задача увезти раненых.

Не открывая глаз Андрей замотал головой:

— Я не могу, Семка! Вижу хреново. Как я смогу вести машину?

— Ничего, — голос Чекунова был также спокоен, как будто и не летала вокруг машины свистящая смерть. — Ты включишь передачу и будешь двигаться вперед. Осторожно, но двигаться. Проморгаешься постепенно. А если нужно повернуть — Фира тебе подскажет.

Наконец он взглянул на Дольскую:

— Ты же справишься, Фирочка?

Дольская только и смогла, что кивнуть. Хотела еще спросить, но Семен качнул головой:

— Некогда. Давайте, двигайте. Вперед, Андрюха! — и исчез из люка.

Шилин, как загипнотизированный, неуверенно пытался рукой нащупать рычаг переключения передач. Фира заставила себя отвернуться от верхнего люка. Раз Семен сказал, нужно справиться. Сдвинула набок санитарную сумку, чтобы не мешала. Положила левую руку на зависшую в воздухе ладонь водителя и направила ее к набалдашнику рычага. Стараясь говорить спокойным голосом, подражая Семену, произнесла:

— Андрей, все хорошо. Давай — первая, вперед!

Когда "Комсомолец", дернувшись, тронулся и, наконец, смог выдернуть прицеп из ямы, с души Семена упал камень. Он глядел из кювета вслед движущейся машине, и внутри него нарастало странное спокойствие. Но прохлаждаться долго было нельзя. Со стороны немецкой засады уж ползли, осторожно будто вынюхивая, два световых луча. Да и характерный рокот намекал о надвигающейся опасности. Чекунов подхватил снарядные лотки, которые успел отвязать от тягача и, пригнувшись, двинулся к пушке.

Орудие уже развернули в нужную сторону, и Анохин возился возле прицела. Для стрельбы прямой наводкой использовалась простая визирная трубка, и, наверное, это было к лучшему — времени возиться с выверкой основного прицела, уже не было. Блики света от фар уже пару раз мазнули по щиту орудия. На счастье расчета, возле их позиции торчал из земли невысокий куст, удачно прикрывавший пушку.

Филиппов суетливо пытался достать из лотка снаряд. Чекунов решительно оттер его плечом в сторону:

— Я сам! Ты, давай, подтащи те лотки, что Анохин бросил.

Капитан, хоть и услышал свою фамилию, даже не обернулся. Только вытянул руку в сторону бойцов:

— Снаряд! Шрапнельный. Будем стрелять на удар. Иван — вставай заряжающим!

Филиппов недоуменно захлопал глазами, но Семен уже выхватил необходимый снаряд из ящика и передал капитану. Анохин рванул рукоять затвора. Массивная железяка отошла вправо, открыв казенник орудия. Обернувшись, капитан принял из рук Семена увесистую чушку, невидящим взглядом мазнув по лицу красноармейца. Поставив кольцо замедлителя в нужное положение, дослал снаряд в ствол. Чавкнул, закрываясь, затвор, а капитан уже снова приник к визиру. Осторожными движениями рукоятей наводки он выводил ствол в нужное положение.

Семен присел за щитом орудия с правой стороны, уперев очередной шрапнельник гильзой в землю. Он успел разглядеть, что в лотке нет бронебойных…

Минометный огонь прекратился, и это означало, что к месту боя уже подтягивается вражеская пехота. Чекунов понимал, что все, что они сейчас могут сделать — это выиграть немного времени. Пяток выстрелов, это срок жизни, отмеренный их расчету. Потом, либо накроют минометным огнем, либо обойдет с флангов пехота. Но, если бросить все и пытаться уйти самим, тогда погибнут раненые и экипаж тягача. Семен бросил взгляд в сторону и чуть не застонал от досады: "Медленно, слишком медленно". "Комсомолец" с прицепом только-только перевалил дорогу и теперь, отчаянно ревя двигателем давил кусты.

Время и жизнь — почему так часто, эти понятия становятся равноценными, ложась на чаши весов Судьбы?

Подбежал Филиппов, приволок еще два лотка. Растерянно заозирался, не зная, что делать дальше.

— Пригнись, — махнул рукой Чекунов, — не торчи как столб.

Рокот и лязг нарастал, но из-за ослепляющего света фар невозможно было определить, что же там надвигается на их позицию. Осталось, наверное, метров сто, и немецкий наводчик наверняка уже видит удаляющийся к лесу тягач… Анохин пригнулся еще ниже, правая рука с зажатым спусковым шнуром пошла назад, выбирая свободный ход…

Пушка прыгнула назад, чуть-чуть не придавив колесом Семена. Вспышка дульного пламени на мгновение осветила дорогу, тут же что-то взорвалось, но Чекунову было не до того.

..Рывком рукояти открыть затвор, увернуться от дымящейся гильзы. Что-то кричит Анохин — но, выхватив из рук красноармейца снаряд, тут же отворачивается… Семен кидается к Филиппову, который уже протягивает следующий унитарный выстрел. Правильно, это снова шрапнель… На секунду у Семена проскальзывает сожаление, что вместо этой пушечки образца 1927 года, у них нет орудия из его батареи из 1944 года. С 57-мм противотанковой пушкой ЗИС-2, немцев не пришлось, бы, подпускать так близко.

Снова рявкает пушка. Сошник лафета, движимый откатом, взрывает дерн. Горячая, (и когда только успела накалиться?) рукоять затвора — на себя! Снаряд — Анохину! На дороге что-то, похоже, горит…

Иван, трясущимися руками, подает следующий выстрел, подтаскивает лотки с боезапасом ближе…

Выстрел! Лязг выброшенной гильзы. Капитан отпихивает подаваемый снаряд, кричит. На белом лице зияет черный провал рта. С трудом, слова пробиваются через вязкий звон в ушах Чекунова:

— Картечь, картечь давай!

Картечь, это плохо. Значит пехота уже рядом… Шаг в сторону, положить шрапнельный на землю, выхватить из лотка нужный заряд, развернуться, протянуть Анохину…

Выстрел!

— Снаряд! — орет Анохин. Затвор уже открыт, не успел Семен. А капитан видать уже в азарт вошел. Выхватывает чушку прямо из рук Чекунова, бросает в казенник.

Выстрел! В небе догорают осветительные ракеты. Что-то немцы перестали их пускать. Опасаются свою пехоту обнаружить?

Выстрел!

— Аа, мать вашу! Не нравится! — капитан, яростно оскалившись, приподнимается над щитом орудия. Семен, плюнув на всякую субординацию, тянет его вниз:

— Капитан, твою не так! Что, жить надоело?!

Анохин пытается отшвырнуть его, приходится повиснуть всем телом, чтобы заставить капитана присесть за щит.

— Капитан, слушай меня, капитан, — Семену приходиться орать прямо в ухо Анохину, — уходить надо! Пока немцы нас минометами не накрыли! Сейчас, еще разок пальнем — и все! Как раз, тягач в лес уйдет!

— Не кричи, не глухой, — неожиданно спокойно отзывается Анохин, отстраняя от себя Чекунова. — Не уйдем мы уже никуда. Вон, посмотри сам.

Не очень доверяя его странному спокойствию, Семен, тем не менее, отпускает капитана. И осторожно высовывается из-за орудийного щита.

На дороге, метрах в семидесяти от их позиции, черным гробом застыл корпус немецкого полугусеничного бронетранспортера. Моторный отсек раскрылся в разные стороны изломанными лепестками бронепанелей — шрапнельный стакан, поставленный "на удар", вскрыл машину как консервную банку. Горючее, вытекшее из пробитого бензобака, весело полыхает вокруг машины, подсвечивая валяющиеся тут и там трупы пехотинцев. Чекунов мысленно присвистнул. Да уж, дал капитан жару.