Страница 21 из 52
Со стороны "Комсомольца" доносится лязг, мат и машину окутывает облако пара. Однако Данилова уже не обращает на это никакого внимания. Она прислоняет винтовку к колесу прицепа, неверными шагами отходит от дороги и опускается на землю.
Одежда тут же начинает пропитываться влагой от сырой травы. Но это уже не имеет никакого значения. Капли дождя сыплются с серого неба на осенний лес. Такой же лес, как и тот, что стоял возле бараков. Но, все же, уже не такой.
Этот лес — за рекой, за шоссе. Это его видели во время ночного боя красноармейцы группы капитана Данилова. Освещаемый сиянием взлетающих ракет и всполохами разрывов. Черная зубчатая линия, видневшаяся на фоне такого же черного неба. Такая желанная и такая далекая. Настолько далекая, что многим не хватило всей оставшейся жизни, чтобы дойти до него. Леша… Почему? Почему ты?
Вот они здесь. Смогли, дошли. Лес вне линии окружения. Пускай, даже и он находится в немецком тылу. И еще так далеко до линии фронта. Но первый шаг по дороге к своим сделан.
Дождевые капли стекают по лицу сидящей среди мокрой травы женщины, смывая подсохшую кровь. Наверное, именно поэтому влага на губах имеет такой соленый вкус…
Красноармеец Семен Чекунов костерил себя последними словами: "Что думал, куда летел? Ну ладно, через шоссе нужно было быстрее проскочить. А дальше то, куда мчался? У тебя же люди в прицепе. А подвеска там жестковата. Это ж тебе не джип, как те, которые по телевизору показывают. В них мощности столько — что таких "Комсомольцев" пяток будет. А тягач беречь надо, как зеницу ока беречь.
Хорошо хоть гусеницы не порвал. Ладно, остынет движок немного, воды долью и дальше двинемся. До темноты нужно подальше в лес уйти. Да, подальше… Вот потому и гнал. Как в спину толкало — быстрей, быстрей. Я же тоже не железный. Появились бы немцы и — все… Пулемет то только вперед стреляет — не отобьешься".
Семен еще раз осмотрел пышущий жаром мотор тягача. Самодельная герметизация проводки из смолы местами оплавилась и потекла черными тягучими слезами. Попадая на выпускной коллектор, они скатывались вниз, оставляя на раскаленном металле черные росчерки.
Семен покачал головой. Нужно быть аккуратнее. Не пацан уже, чтобы так машину рвать. Хотя, это как сказать. Ведь теперь он снова стал молодым:
— "Вот только думать теперь надо за двоих. За себя и за того парня. Семку, то есть".
— Семка! — донесся крик со стороны прицепа. Чекунов вскинулся, стукнувшись танкошлемом о поднятый капот:
— Чего?
— Помоги скорее!
Семен подбежал к заднему борту прицепа и обнаружил там Андрея и Фиру, которые помогали спуститься на землю Сивакову. Военфельдшер поддерживал левой ладонью запястье правой руки и скрипел зубами. На лице его набухал здоровенный кровоподтек. Фира, придерживающая его за плечи, выглядела не лучше: разодранный ватник с выбивающимися из прорех клочьями ваты и торчащие во все стороны волосы. Косынка же ее исчезла невесть куда.
— Что случилось? — Чекунов помог Сивакову слезть с прицепа. Красноармейцу ответила Фира:
— По-моему, Борис Алексеевич руку сломал. Когда прицеп тряхнуло, мы все попадали кто куда, вот ему и не повезло.
— Так, а Анастасия Ивановна где?
Андрей мотнул головой в сторону леса:
— Да вон она, сидит.
Семен встревожился:
— А с ней что? Тоже ранена?
— Да не знаю я. — Шилин вытер с лица пот. — Нет, вроде. Она меня чуть не пристрелила. Выскочила из-за прицепа с винтовкой, глаза бешеные…
Чекунов мельком глянул на самозарядку, прислоненную к колесу прицепа и обратился к Фире:
— Как раненые?
— Смотреть надо.
— Фира, оставьте меня — подал голос и Сиваков. — Ничего со мной не сделается, потерплю. Осмотрите раненых, возможно, кому-то нужна помощь. — А вы, Андрей, позовите Данилову.
— Стой — остановил Семен дернувшегося было Шилина. — Помоги здесь. Я сам схожу.
Хлюпая промокшими ботинками, Чекунов подошел к санитарке. Женщина сидела возле дерева, глядя невидящим взглядом. Ссадины на ее лице ясно говорили, что гонка по лесной дороге и для нее не прошла бесследно.
— Анастасия Ивановна! — позвал Семен. Женщина не шевельнулась, как статуя, застыв под холодным дождем.
— Анастасия Ивановна!! — уже громче окликнул красноармеец. Санитарка нехотя повернула голову. В глазах медленно проявилось узнавание:
— А, это ты Семен. Чего тебе?
— Борис Алексеевич вас зовет, надо раненых осмотреть. Да и у него, кажется, рука сломана.
— Да, надо — невпопад ответила женщина, продолжая думать о чем-то своем. — Всем что-то надо. А вот мне уже ничего не нужно.
— Как это — не нужно? — осторожно поинтересовался Семен. — Всем нам, пока мы живы — что-то необходимо…
— Живы?! — санитарка уперлась в него тяжелым взглядом. — Ты знаешь, что я уже умерла тогда, когда сгорел танк моего мужа?! Зачем мне теперь жить?
Чекунов тихо вздохнул. Они находятся в немецком тылу. До линии фронта еще несколько десятков километров. Тринадцать раненых ждут помощи и надеются, что их не бросят. У тягача греется двигатель и подклинивает тормоз правого фрикциона. А ему предлагают поговорить о смысле жизни. Еще в той жизни, старшине Чекунову приходилось видеть как "срываются с нарезки" даже опытные бойцы. Но они были мужиками, и разговор был прост и краток: есть приказ и его нужно выполнить, а все остальное — после войны. А как разговаривать с женщиной сейчас?
Ровным голосом он обратился к Даниловой, стараясь достучаться до ее сознания:
— Анастасия Ивановна, успокойтесь. Все будет нормально. Реку мы пересекли. Потихоньку и до своих доберемся. Только раненым надо помочь…
— Никогда уже не будет нормально — перебила его санитарка. — Ты понимаешь, Семен, никогда?! Эта проклятая река! Почему у тебя получилось, почему не тогда?!
Она уже почти кричала ему в лицо. И Семен понял. Понял, что случилось. Сердце женщины разрывала горечь потери любимого человека. Горечь и обида, на несправедливый мир. Обида на других. Ведь другим все же удалось сделать то, что не смог ее муж и его бойцы, даже ценой своей жизни.
Теперь они здесь, за рекой. Задача выполнена. Но капитана Данилова уже не вернуть. Никогда…
— Анастасия… — проговорил Семен…. И по какому-то наитию добавил:
— Настя… Ты прости нас, Настя…
Женщина, замерев, изумленно уставилась ему в лицо, ища в нем что-то известное только ей одной. Губы на лице, исхлестанном дождем, задрожали. Потом некрасиво искривились, и Данилова, бросившись вперед, зарыдала в голос, спрятав лицо на груди Семена.
Чекунов глядел на дорогу, где застыл тягачом с прицепом, поверх мокрых волос женщины. Под его руками содрогались от рыданий плечи санитарки, а он думал: "Все повторяется. Опять, как и тогда, в сорок шестом. Как и Женькина мать… Проклятая война. Сколько же еще человеческих судеб будет искалечено. Сколько будет боли. А поддаваться слабости сейчас нельзя".
Семен осторожно отодвинул от себя санитарку. Взглянул сверху в заплаканное лицо женщины:
— Настя, все будет хорошо. Я обещаю. Ты мне веришь?
Тридцатипятилетняя вдова смотрела в глаза восемнадцатилетнего парня. В глаза, где плескалась такая же боль. И где было понимание и печаль. Наверное, такие глаза бывают только у стариков.
Анастасия Ивановна мелко закивала головой, зашмыгала носом, вытирая слезы рукавом бушлата.
— Пожалуйста, помоги Борису Алексеевичу. Фира одна не справится. Да и раненым без тебя плохо.
Женщина еще раз кивнула, опустила глаза и, неловко разомкнув кольцо рук Чекунова, шагнула к дороге…
Осмотр раненых показал, что поездку по лесной дороге все пережили относительно благополучно. Ссадины, синяки и порезы не в счет. Больше всего, как ни странно, досталось "здоровым". Болтаясь в раскачивающемся кузове, как горошины в погремушке, военфельдшер и санитарки еще и пытались удерживать лежащих людей, защищая от падения с нар. Хуже всего пришлось Сивакову — перелом запястья правой руки вывел его из строя как хирурга. У Даниловой по левой скуле расплылся здоровенный кровоподтек. Глаз заплыл и только угадывался в узкой щелочке. Фира щеголяла всего парой ссадин на лице, однако болезненно кривилась всякий раз, когда ей приходилось нагибаться. Зато ее бушлат выглядел, по словам Андрея: "как если бы его собаки рвали". Свою долю "боевых ранений" получил и Семен. Красноармеец обжег руку горячим паром, доливая воду в радиатор работающего двигателя.