Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 58 из 60



- Ай да, Шевчик! Правильно придумал!

- Вот так дед! Вот это голова!

Шевчик за всю свою долгую, но полную невзгод жизнь не привык к всеобщему вниманию, к таким похвалам, и он смутился, шмыгнул в толпу.

Чернобай зло поблескивал глазами из-под рыжих бровей. Руки его дрожали, губы закусил до крови. Он порывался что-то сказать, но не мог разжать судорожно стиснутые зубы и сквозь них вылетало только глухое рычание. Он стал медленно пятиться назад, пока спиной не уперся в стену. Его схватили сильные, твердые руки и потащили на площадь.

Звенигора показал на замерзший труп Гамида.

- К этому и вяжите! Они друг друга стоят!

Чернобай выкатил налитые кровью глаза, что есть силы уперся ногами в жесткий снег. Метелица ударом наотмашь сбил его на землю, прижал коленом к задубевшему телу спахии. Казаки быстро связали живого с мертвым крепкой веревкой. Молодой запорожец подскакал на коне, запряженном в постромки. Секач ухватил валек, накинул на крюк петлю веревки, крикнул:

- Вйо!

Конь дернул - с треском оторвал примерзший к земле труп Гамида, поволок к воротам вместе с привязанным к нему предателем. Чернобай как-то высвободил из-под веревки руку, стал хвататься ею за шероховатый снег, сдирая до крови кожу, закричал дико:

- А-а-а!..

Метелица перекрестился, плюнул:

- Собаке - собачья смерть!..

* * *



Прошло три дня. Всходило холодное зимнее солнце. После сечевой рады, которая снова избрала кошевым Ивана Серко, запорожцы долго, за полночь, пили, гуляли, веселились вовсю и теперь спали по куреням как убитые. В утренней тишине громко заскрипели петли крепостных ворот. Они открывались медленно, словно нехотя. Из них выехали три всадника: Звенигора, Роман и Ненко. Да, Ненко!.. Он навсегда распрощался с именем Сафар-бея и ехал начинать новую жизнь. Ненко плохо представлял, как это будет, однако твердо знал, что возврат к старому невозможен, как невозможно вернуться во вчерашний день.

Всадники миновали сечевую слободку, что начинала куриться легкими утренними дымками, миновали широкую слободскую площадь, на которой высился красивый посольский дом, и по крутому берегу Чертомлыка поскакали в безбрежную белую степь...

Доктор исторических наук В. Д. Королюк

ПОСЛЕСЛОВИЕ

к книге "Фирман султана"

Вот перевернута и последняя страница книги. Счастливая развязка должна, казалось бы, снять то огромное напряжение чувств, с которым читается от начала до конца весь роман. Мужественные и благородные герои Владимира Малика, пройдя через горнило невероятных страданий, овеянные ратной славой, сумевшие в самые трагические моменты жизни сохранить верность долгу, дружбе, слову, возвращаются к мирной жизни.

И все же мне, как и вам, должно быть, дорогие читатели, как-то грустно расставаться со ставшими бесконечно близкими сердцу Арсеном Звенигорой, Романом Воиновым, Мартыном Спыхальским, гайдуцким воеводой Младеном и его дочерью Златкой, турком Якубом и даже Ненко - Сафар-беем, только в самом конце повествования нашедшим путь возврата к родной семье, к Болгарии.

В этом сила художественного таланта Владимира Кирилловича Малика (Сыченко), украинского писателя и поэта (род. в 1921 году), впервые выступившего в печати в 1957 году. Роман "Посол Урус-Шайтана" является его самым крупным произведением. На Украине он был издан в двух книгах: первая - "Посол Урус-Шайтана" - вышла в 1968 году в издательстве "Молодь", вторая - "Фирман султана" - появилась в следующем году в том же издательстве. Обе книги нашли самый живой отклик в читательской среде, очень тепло приняла их и критика, сравнивая - и не без основания - творчество В. Малика с историческими романами прославленного Александра Дюма. Мне, впрочем, кажется, что свойства таланта украинского писателя как автора исторического романа ближе к писательскому мастерству Генриха Сенкевича. Дело, однако, разумеется, не в сравнениях.

Роман Владимира Малика действительно написан в блестящем историко-приключенческом стиле. События следуют друг за другом с неимоверной быстротой. За трагическими сценами, как правило, наступают короткие разрядки, тут же сменяющиеся новыми картинами борьбы и страданий. Благодаря тому, что рассказ почти не прерывается авторскими отступлениями, читатель все время находится в напряжении. Автор стремится к тому, чтобы историческая действительность XVII века была воспринята читателем не через его, авторские, рассуждения, не через программные заявления государственных деятелей и полководцев, а непосредственно через поступки и мысли героев простых людей, рядовых участников исторических событий. Историческое прошлое, увиденное глазами этих простых и искренних людей, пережитое вместе с ними читателем, воспринимается как настоящая человеческая правда, а не основанная на документах научная схема.

Это не значит, что художественная правда романа противоречит правде исторической. Владимир Малик хорошо, по источникам, знает эпоху. Даже образ Арсена Звенигоры - образ реальный. Такой казак-разведчик (к сожалению, имя его не сохранила история) действительно был, как была и осада Чигирина турками и битва на бужинском поле в 1678 году, закончившаяся победой русско-украинских войск.

В данном случае речь ведь идет не только о формальном соответствии художественной и исторической правды. Писатель волен дополнять воспринятую из исторических материалов картину воображением, вводить вымышленные, но типичные для эпохи персонажи, описывать типичные, хотя и не зафиксированные источниками ситуации. Главное достоинство романа В. Малика как произведения исторического заключается в правильном понимании писателем духа эпохи, смысла и значения изображаемых им больших исторических событий. Автор нисколько не преувеличивает пагубные последствия для исторического развития Украины, России и Польши татарских набегов. Десятки тысяч здоровых и сильных людей почти ежегодно теряли эти страны в результате разбойничьих вторжений крымчаков. Нет никаких преувеличений, сознательного сгущения красок и в описаниях судьбы пленников в турецкой неволе. Трагические последствия турецкого завоевания Балкан, порабощения дунайских княжеств Молдавии и Валахии - достаточно подробно изучены в исторической литературе. Турецкое завоевание не только затормозило их нормальный исторический прогресс, но и деформировало структуру их экономического и политического строя, подчинив его нуждам Оттоманской империи, превратив целые страны в поставщиков продовольствия и других товаров в столицу и армию, собирая с покоренного населения жестокую подать людьми - мальчиками для пополнения янычарского корпуса. Больше всех страдало при этом население горячо любимой автором Болгарии, оказавшейся в положении главного бастиона турецкого господства в Юго-Восточной Европе.

Объективности ради нельзя не отметить, что, рисуя ужасные, но типические, исторически совершенно обоснованные картины турецко-татарского гнета, автор вместе с тем не скрывает ни крепостнических взглядов российских князей и бояр, не щадит жестокое, презирающее трудовой люд польское магнатство, не скрывает, что и в среде борющегося с татаро-турецкой агрессией украинского народа были отвратительные предатели, душонки мелкие и подлые. Историческая объективность автора в еще большей, пожалуй, мере сказалась в выборе им героев романа. Горячая любовь автора к Украине и России, его увлечение героической борьбой болгарского народа за свободу не помешали ему сделать героями повествования, наряду с украинцами, русскими и болгарами, поляка Спыхальского и турка Якуба. Можно было бы сказать даже больше того: подлинными героями романа В. Малика являются все обездоленные и угнетенные, независимо от их национальной принадлежности. И это будет, по-видимому, точнее. Правда, с одной только оговоркой: обездоленные и угнетенные, но с гордым и мужественным, а не заячьим сердцем, с открытой и доброй, а не трусливой и подлой душой. Именно потому, что автор бесконечно верит в единство и братство всех, кто борется за национальную свободу, против социальной несправедливости, многие страницы его романа дышат подлинным интернационалистским пафосом. В книге это не пафос слов, а пафос борьбы, страданий и победы. Выше уже подчеркивалось, что особенностью творческого метода писателя является отказ от авторских отступлений, от многословных программных высказываний высших государственных и военных деятелей.