Точка Зеро

— Я подзаборная кошка, — сказала я, не оборачиваясь. — У меня было четверо мужчин, и с каждым из них мы легли в постель в первый день знакомства. Нет, с одним на второй. Но только потому, что в первый я была здорово пьяная. Да, я никого не любила. И меня тоже никто не любил. Потому что сложно любить женщину, которая настолько себя не уважает, что готова лечь под первого встречного. В надежде, что из этого вдруг вылупится вечная любовь.

— Не говори глупостей! — Люська со звоном поставила чашку на блюдце.

— Это не глупости, Люсь. Ты не представляешь, как я тебе завидовала всегда. В тебя влюблялись, тебя звали замуж. А ты только ныла и страдала: ах, какая я толстая, ах, я никому не нужна. Иногда серьезно хотелось тебе наподдать.

Люська подошла ко мне, встала рядом.

— Надо же, дождь пошел, — сказала она. — Ты же знаешь, я тоже всегда тебе завидовала. Завидовала, что ты такая красивая, фигуре твоей. Что ты умеешь держать себя в руках. Что ты способна увлечься чем-то настолько, что забудешь обо всем на свете. Что мама у тебя такая замечательная. Даже сейчас завидую. Ее нет, но она все равно рядом с тобой. А моя хоть и жива, но… Знаешь, у людей бывают очень странные причины для дружбы. Я как будто тянусь к тому, чего мне не хватает. И ты, наверно, тоже.

— Наверно, — пожала плечами я. — Если мы дружим столько лет, видимо, это не самая худшая база.

— Главное — признать, что ты болен. Светка, ты боишься не того, что у вас с Тони ничего не выйдет. То есть, может, и этого тоже, но больше другого. Еще одна неудача — и ты окончательно убедишь себя в полной своей никчемушности. В том, что тебя не за что любить. Что тебя никто никогда не полюбит по-настоящему.

— И что мне делать? — безнадежно спросила я, чувствуя себя бесконечно усталой и вывернутой наизнанку.

— Давай еще ликеру выпьем, что ли? — предложила Люська, и от неожиданности я рассмеялась.

— Ну а ты, — спросила я, когда мы выпили по второй рюмке приторного вишневого ликера. — Как у тебя с любовью всей твоей жизни?

— Ты все равно не поверишь.

— Ну почему же?

— Потому что я люблю сразу двоих мужчин. И мне было очень трудно признать это и смириться. Но как только признала — сразу стало легче. И не говори, что раз двоих

— значит, никого.

— Как я понимаю, первый — Роберто?

— Да. Возможно, я люблю даже не его самого, а воспоминания о нем. И то, что могло быть. Но появись он сейчас в моей жизни снова — и это будет катастрофа, я этого не хочу. Ну а Питер… Не буду врать, когда мы поженились, не было ни любви, ни даже особой влюбленности. Сначала — просто симпатия, а главное — желание какой-то тихой гавани. Покоя. И у меня, и у него. И как-то постепенно, само собой из этого выросли совсем другие чувства.

— И снова я тебе завидую, — пробурчала я. — Ты любишь двоих, и счастлива. А я — никого. И глубоко несчастна.

— Светка, ты сейчас как витязь на распутье. Не ломись никуда, не торопись. Постой, подожди. Там будет видно, по какой дорожке идти. Ну а то, что я счастлива… Не очень, Свет. И ты знаешь, чего мне не хватает.

Я не успела ответить — в гостиную вошли Питер и Тони.

— Дамы, прошу прощения, — церемонно сказал Питер, — но вынужден вас прервать. День был длинный, утомительный. Возможно, нам всем пора отдохнуть.

И хотя на часах была всего половина одиннадцатого, я вполне была согласна с Питером.

— Ты придешь? — тихо спросил Тони, наклонившись ко мне.

— Прости, — покачала головой я. — Но я правда очень устала. И вообще… Останусь сегодня здесь, ладно?

— Как знаешь.

Коротко попрощавшись с Питером и Люськой, Тони повернулся и пошел к выходу, даже не посмотрев на меня. Питер удивленно приподнял брови, но Люська скорчила страшную рожу, и он, снова поцеловав мне руку, поспешил за Тони.

— Не бери в голову! — приказала Люська. — Ложись спать. Утро вечера мудренее. И возьми собак к себе, веселее будет.

Собак я взяла, точнее, они и так уже дрыхли на моей кровати, но сильно веселее мне от этого не стало. Наплакавшись всласть в ванной, я забралась под одеяло и только выключила свет, как позвонил Тони.

— Прости, моя хорошая, — попросил он. — Я сегодня весь день вел себя как тупая скотина. Пожалуйста, прости. Мне очень стыдно.

— Ничего, — пробормотала я. — Я не… не сержусь. Ничего страшного.

— Я не знаю, что происходит, Света. Я так хочу быть с тобой, но иногда бывает что-то такое… Меня тянет к тебе, но внутри как будто что-то сопротивляется, отталкивает.

Словно ледяные пальцы пробежали по позвоночнику. Именно так сказала Люська. Вас как будто тянет друг к другу — и тут же отталкивает. Нет уж, ко второй серии рефлексий я точно была не готова.

— Тони, давай не будем сейчас об этом, хорошо? Завтра… все будет по-другому, — сказала я, отчаянно желая в это поверить.

— Хорошо, Света. Спокойной ночи. Да, забыл. Питер хочет поговорить с нами. Я так думаю, что о кольце и о Хлое. Мы ведь все равно собирались ему все рассказать. Думаю, лучше это сделать в конторе, чтобы Люси…

— Тони, я расскажу обо всём — всем. Питеру и Люси. И Джонсону.

— Ты уверена? — удивился Тони.

— Да. Маргарет разрешила, — это была неправда, точнее, не совсем правда, насчет Люськи я решила только сейчас, но какая, собственно, разница? — В худшем случае, они просто не поверят.

— Ну… тебе виднее. Целую! До завтра.

— До завтра, — прошептала я пищащей гудками трубке.

23. Лига наций

Мне снилось, что мы с Тони приехали в Стэмфорд на ярмарку. Жаркий солнечный день, играет музыка, кругом толпы народу. Мы ходим, держась за руки, между палатками и каруселями, и вдруг он куда-то исчезает. Вроде бы отвернулась всего на секунду, и оказалось, что я уже одна. А народу становится все больше и больше, все шумят, из-за чего-то волнуются. Я протискиваюсь между людьми, высматриваю синюю рубашку Тони и наконец вижу его вдали, у карусели. Той самой круглой карусели с лошадками, на которой мы катались.

С большим трудом я пробираюсь к нему, зову его, но Тони не откликается. Он стоит спиной ко мне, а на плечах у него сидит девочка лет трех — в таком же синем платье, как его рубашка. У нее темные волосы, собранные в три коротких хвостика

— два по бокам и один фонтанчиком на макушке. В одной руке красный шарик, а другой она держит Тони за ухо.

— Мэгги! — зову я.

Тони оборачивается, и я вижу, что на его плечах — кукла! Очень похожая на настоящего ребенка, но только неживая, отвратительно мертвая кукла. Ее пластиковые веки поднимаются, кукла смотрит на меня ярко-синими глазами и отчетливо выговаривает: «Ма-ма!»

Я проснулась от жарких влажных поцелуев — одна из корги, поскуливая, слизывала слезы моих щек. Обнимая собаку, я пыталась думать о чем угодно: о мороженом, цветах, Париже, неаккуратно зашитой перчатке лакея Томми. О чем угодно — лишь бы не вспоминать этот леденящий кошмар. Корги щекотно дышала в ухо, и постепенно меня затянуло в рваную дрему с беспорядочными клочками бессвязных сновидений.

Сквозь сон я услышала стук в дверь и отозвалась, не желая вставать и выходить в коридор. Удивленная Энни внесла чай, и пока она пристраивала поднос на тумбочку, я заметила на ее лице злорадное выражение. Наверняка решила, что мы с Тони поссорились.

Прихлебывая чуть теплый чай, я старательно гнала от себя жуткий сон, но он никак не желал уходить. Синие глаза куклы таращились на меня, словно смотрели откуда-то сквозь комнату.

В детстве я не играла в куклы. У меня было множество мягких и пластиковых зверей — и ни одной куклы, если не считать рыжую Риту, с которой я изображала Василису. Но она была настолько страшная — косоглазая, курносая, с торчащими зубами, что и на куклу-то не очень похожа. Обычных я не просто не любила, а боялась, и продолжаю бояться до сих пор, как некоторые люди панически боятся клоунов. Куклы пугали меня своей похожестью на людей — и в то же время… безжизненностью… мертвостью. Но ужас этого сна заключался не только в кукле, было что-то еще. Намного более ужасное.