Страница 8 из 10
Тётя Паша отогревала ступни Зины, которые были мертвецки холодны. Она дышала на них, и с силой растирала, – только бы не дать той умереть.
– Совсем холодные, – пробормотала она и заметила, что Зина пошевелилась. – Проснулась? Давай, давай, сейчас спинку разотру.
Она взяла мазь, которую с трудом, но всё же выпросила у Светки, и принялась аккуратно втирать в спину. Она заметила, что пролежни стали глубже и пара из них уже стала кровить.
В палату зашла Антонина Романовна, одетая под молодуху. Под белым расстёгнутым халатом невольно бросалась в глаза короткая юбка, открывая полноватые голые ноги пятидесятилетней женщины. Начёс в стиле «девяностых» придавал ей старомодность, несмотря на желание выглядеть соблазнительно. «Сзади – пионер, впереди пенсионер», – успела подумать тётя Паша, и тут же влетела Светка. Тыкая пальцем в Зину, она заверещала:
– Вот полюбуйтесь, Антонина Романовна! Несколько дней не жрёт уже!
Главврач брезгливо осмотрела Зину, задержав взгляд на пролежнях:
– Батюшки! Да она загнётся скоро. Надо было раньше сказать. Проводи парентеральное питание.
Антонина Романовна вышла из палаты. Светка кинула ей вдогонку:
– Щаз! – и закричала на мало что соображающую Зину: – А зонд через нос не хочешь?! Это Антонина Романовна у нас добрая! По мне, вообще не жри – быстрей сдохнешь!
Светка выскочила из палаты. Тётя Паша решила, что их сегодня больше не побеспокоят. Она только присела на краешек Зининой кровати, как тут открылась дверь и с зондом в руках вбежала Светка.
Тётя Паша кинулась к ней навстречу, перекрывая доступ к Зине. Она схватила за руки медсестру и стала молить:
– Не надо, прошу вас, не надо. Я накормлю её. Обещаю, она будет есть. – Видя, что Светка раздумывает, она встала на колени: – Не надо…
Светка поморщилась, видя унижение пожилой женщины, обошла её – стоящую на коленях, и, приблизившись к кровати Зины, потрясла перед той зондом:
– Если через пять минут ты всё не сожрёшь, вот эту штуку тебе в нос запихну. – Она бросила зонд на соседнюю кровать, которая принадлежала тёте Паше, и пройдя к двери, крикнула в открытый проём: – Ивановна, неси обед!
Светка, стоя у окна, наблюдала, как старая ментовка кормит доходягу, которой и жизни-то осталось – неделя, не больше.
– Миленькая, давай, давай, ещё ложечку… Вот так. Молодец. Давай ещё одну. Ты у нас умница. Ой, какая хорошая девочка…
Светка чувствовала, что эта лиса не прочь её надуть, и не спускала глаз с престарелой плутовки. Того и гляди, отъест половина супа, а то и за пазуху себе выльет… – с неё станется.
Так и есть, чего-то задумала… Ментовка подошла к ней с наполовину пустой тарелкой и, понимая, что наколоть не удастся, взмолилась:
– Хватит ей. Столько дней не ела. Живот не выдержит.
Наглости этой бабки нет предела, – поняла Светка, и оттолкнула её вместе с тарелкой, да так, что суп вылился на подол платья. Дальше здесь делать было нечего, и, под своё собственное ржание, она вышла из палаты, бросив на ходу:
– А мне всё равно от чего она сдохнет – с голоду или от живота!
Хозяин красных жигулей был зол. Его лицо с каждой минутой всё больше багровело, приобретая цвет машины, которой он управлял. Он не мог понять, кто ввёл его в сон – в продолжительный, пугающий сон, после которого он так и не смог окончательно проснуться.
Типография, которой владела его жена, ушла к другому хозяину. Деньги за типографию ушли к женщине, которую он теперь ненавидел всем сердцем. За какую-то недееспособность он ей отвалил бо́льшую часть выручки. Теперь у него шиш, а она, по-прежнему, главврач санатория, да ещё с его деньгами. Оставшаяся часть денег ушла… вернее, уходила ещё к одной женщине, которая, собственно, и была причиной его багровеющего лица.
Оля щебетала без умолку всю дорогу. Она то ли не замечала настроения своего мужчины, то ли считала это не суть важным.
– После фитнеса я была у массажистки. А вечером с девчонками собираемся в сауну. Кстати, завтра…
– Пристегни, – кинул ей Женя.
Оля не совсем поняла значения его слов и недоумённо окинула себя взглядом:
– Что…? А, так я пристёгнутая.
Женя кинул взгляд на ремень безопасности, которым была пристёгнута Оля и только усмехнулся. Она же продолжала:
– Кстати, помнишь то колечку с брюликами, что мы с тобой смотрели? Так вот, сегодня я его купила.
– Какое колечко?
– Сейчас я тебе покажу, – с готовностью ответила Оля и потянулась к сумочке, которая лежала на заднем сиденье.
– Не надо, – сцепив зубы, попросил Женя.
Но Оля уже достала колечко и, нацепив его, кокетливо поиграла пальчиками, любуясь красотой бриллиантика в один карат.
– Я же сказал, пристегни! Пристегни, я сказал! – взорвался Женя.
– Так пристёгнутая же… – выкатила глаза Оля.
– Пристегни рот! Рот пристегни! Кто тебе вообще разрешал его раскрывать?! – рассвирепевший Женя вёл машину, петляя по дороге из стороны в сторону.
– Ну… что ты кричишь? – то ли обиделась, то ли испугалась Оля. – Я… я просто хотела показать…
– А я тебя просил? – заорал он во всё горло. И резко затормозил. – Я тебя просил его покупать?!
Оля никак не ожидала такой реакции от любимого мужчины. Таким она его видела впервые. Но, как бы там ни было, она должна оправдаться, по крайней мере, объяснить:
– Ну… раньше ты не был против. Это всего лишь колечко…
Похоже, это было последней каплей. Обезумевший Женя кинулся на Олю. Схватив её за плечи, он прижал девушку к спинке сиденья и, казалось, готов был вытрясти из неё всё, включая душу:
– Всего лишь колечко?! И ради этого я упрятал жену в психушку?! Думал, заживу по-человечески с молодой женой. Всё так хорошо начиналось. Живи – не хочу! А что осталось?! Из-за твоих чертовых брюликов от типографии остался один пшик! Нет больше типографии, нет! Ничего больше нет! Ничего не осталось! Ни типографии, ни денег, ни Зинки!
Рука метнулась к лицу, и он наотмашь ударил девушку. Оля, прикрывая лицо одной рукой, другой пыталась нащупать ручку двери. Наконец, ей это удалось и она, не забыв прихватить сумочку, выскочила из машины.
Женя обхватил голову руками и истерично зарыдал. Врываясь пальцами в волосы, он тянул их, причиняя себе боль, совершенно не понимая, почему он до сих пор не может проснуться? В этом сне ему было больно и противно от самого себя.
– Ничего не осталось, ничего! Ни типографии, ни Зинки…! – застонал он и ударился головой об руль. Клаксон издал пронзительный звук.
Оля убегала, стараясь затеряться во дворах многоэтажек, не совсем понимая в каком районе находится.
Наевшись супа, Зина заснула. Тётя Паша обняла её спящую и тихонько запела:
«Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора.
Маленьким птичкам и маленьким деткам спать наступила пора.
Завтра проснешься, и ясное солнце снова взойдет над тобой.
Спи, мой воробышек, спи мой сыночек, спи, мой звоночек родной»
Она не заметила, как воспоминания привели её в дом, где она – молодая, счастливая, с сыном на руках. Муж – живой, она – любимая, будущее – безоблачное. Тётя Паша пела колыбельную, которую так любил он – её сыночек, её кровиночка. Она пела для него:
«Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий. Баюшки, баю-баю.
Пусть никакая печаль не тревожит детскую душу твою.
Ты не увидишь ни горя, ни муки, доли не встретишь лихой.
Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной».
Остановившийся взгляд тёти Паши, слёзы, которые капали просто на лицо Зины, срывающийся голос… – всё говорило о том, что женщина сейчас не здесь, она там, где осталось её счастье – в далёкой, далёкой молодости:
«Спи, мой малыш, вырастай на просторе,
Быстро промчатся года…»
– Не надо… – раздался голос Зины.
Она увидела, что Зина проснулась, припала лбом к её лбу и обе беззвучно заплакали.
Придя в себя, тётя Паша помогла Зине сесть, с обеих сторон подпёрла подушками и села с ней рядом. Они сидели, молча, свесив ноги, всем своим видом выдавая бессилие. Тётя Паша вздохнула над горькой судьбой обеих женщин и, как бы между прочим, заметила: