Дух оперы

Я подошёл к фонтану и, зачерпнув из него ладонью воду, попробовал её на вкус. Вода, и в самом деле, оказалась сладковатой и похожей на вино.

– Напрасно вы это сделали, – сказал Луиджи за моей спиной, вдруг переходя со мной на «вы», – эту воду можно пить только подготовленным к восприятию другой действительности. У вас не кружится голова?

– Нет, – ответил я.

– Это плохо, – констатировал он, – значит, вода очень быстро усвоилась в вашем организме. У людей, не подготовленных к вхождению в другое измерение, глоток этой воды вызывает отторжение и рвоту, а у других – головокружение. Что вы чувствуете?

– Ничего не чувствую, – ответил я.

– Это очень плохо, – опять сказал Луиджи.

И вдруг я почувствовал какую-то перемену в организме: в глазах потемнело, сердце сильно застучало, и я увидел, что всё вокруг меня меняется, а вместе со всем окружением менялся и я сам. В глазах у меня замелькали белые пятна, похожие на снежинки, а по всему тела прошла дрожь, я почувствовал, что мне холодно, руки и ноги мгновенно остыли.

«Что это? – пронеслось в моей голове. – Что это за превращение? А где Рим и площадь Навона?

Вдруг повалил такой снег, что в двух шагах от меня я уже ничего не было видно. Итальянская весна неожиданно сменилась русской зимой. Вокруг меня летел густой снег и выла вьюга. Трудно было понять, где небо, а где земля. Слышен был звон колокольчика. Из-за пелены снега прямо на меня вылетела тройка лошадей с санями. В санях сидело двое: ямщик в тулупе и гусар в шинели с поднятым пушистом воротником. С одного плеча у него свисал тулуп, рукав которого волочился по снегу рядом с полозьями саней. Ямщик резко потянул поводья, и сани остановились перед самым моим носом. Ямщик выругался.

– Куда мы заехали? – спросил гусар ямщика.

– Не ведомо, барин, – отвечал тот ему.

– Ты, что же, заблудился, сукин сын? – рассердился гусар.

– Так точно, ваше благородие.

– И что мне прикажешь делать? Замерзать в степи?

– Никак нет, ваше благородие. Всё равно отыщем сейчас какое-нибудь жильё. У нас здесь народ живёт густо.

Как будто они меня и не видели, говоря между собой, а тем временем я стоял перед их санями. Вдруг снег неожиданно перестал падать хлопьями и летел только отдельными снежинками. Видимость улучшилось и неожиданно из снежной мглы выросло недалеко от нас строение, похожее на крестьянскую добротную избу. Они по-прежнему продолжали не замечать меня.

– Я же сказал вам, ваше благородие, вот и постоялый двор. Заночуем здесь. А завтра утром я живо доставлю вас в вашу деревню.

Тройка въехала во двор. На встречу им вышел хозяин постоялого двора.

– Ваше благородие, – сказал он, обращаясь к гусару, – все комнаты заняты.

– Ты, что же, сукин сын, прикажешь мне ночевать на улице? К тому же, я и не собирался ночевать, мне срочно нужно ехать. Как только перестанет падать снег, я тронусь в путь. Мне нужно сменить лошадей и поужинать. Или ты хочешь, чтобы я замёрз на морозе?

– Нет, ваше благородие, ни в коем разе. Но вам придётся тогда разделить комнату со священником и учёным. А ямщик может переночевать с моими дворовыми, если решите остаться до утра.

Гусар вышел из саней и размял затекшие ноги.

– К священнику или к учёному – один чёрт, только живей покорми.

Лишь после того, как гусар отужинал, он поднялся на второй этаж, войдя в большую комнату, где уже располагались священник с учёным. Я тоже проник в эту комнату, как бы обретя вновь своё существование. Я находился в странном состоянии, так как наличествовал в этом мире, и вместе с тем меня в нём не было. Создавалось такое ощущение, какое испытывают зрители, находясь в тёмном зале, когда смотрят фильм на большом экране. Оставаясь пассивными в своих креслах, они одновременно присутствуют в той действительности, которая разворачивается на экране перед их глазами. Они являются участниками всех действий, и, вместе с тем, физически не соприкасаются с тем миром, где это действие происходит. Но в моём случае было несколько иначе, я физически ощущал реальность, которая меня окружала, как бы находясь во сне, когда одновременно являешься участником всех действий и не имеешь возможности выйти из этого мира, в который попал.

– Добрый вечер, – приветливо встретил гусара молодой священник благообразного вида с бородкой клинышком и длинными волосами. – Куда путь держите?

– К себе в деревню, – ответил гусар, разглядывая священника, – ехал к больной матери, да вчера узнал, что она умерла. Не застал её в живых. Еду хоронить.

– Упокой душу её…, – священник стал творить молитву.

– А вы куда направляетесь? – спросил гусар учёного.

– Еду в имение отца, – ответил тот.

А я удивился, что своей внешностью учёный напоминал мне моего итальянца-соседа.

– А что вы изучаете? – спросил его гусар.

– Снежинки, – ответил он.

Услышав его ответ, гусар рассмеялся.

– А что их изучать? – вдруг, рассмеявшись, спросил его я.

И тут произошла удивительная метаморфоза. Я как бы материализовался в этой комнате, из субъекта, превратившись в объект, из стороннего зрителя став полноправным участником всех происходящих событий. Когда я рассмеялся, и монах с учёным обратили на меня внимание, я вдруг заметил, что гусар исчез. Он как бы мгновенно растворился в этой комнате, и его место занял я. На мне были его сапоги и униформа.

– Не скажите, – ответил тут учёный итальянец, обращаясь ко мне, – вы знаете, что в мире нет ни одной снежинки, похожей друг на друга, они так же, как и люди, все разные. Я подолгу любуюсь этим кружевным искусством нашего Творца в шестиугольных снежинках, которые рождаются среди звёздного великолепия ночного неба. О них я пишу книгу. Ведь снежинок никто не замечает, вернее, никто никогда не обращал на них внимания, кроме немецкого учёного Кеплера. Спросите любого прохожего о том, когда он рассматривал рисунок снежинки или глядел на ночное небо, когда падает снег. И он может вам признаться, что ни разу в своей жизни не делал ни того, ни другого. Я знаю о снежинках и о каплях всё, что они собой представляют. Одни холодные, другие мокрые. Снежинки тают на руке и превращаются в капли. И я думаю, что это чудо. Весь мир, окружающий нас, это – вселенная чудес. Как жаль, что мало кто желает заглянуть в её тайны и открыть для себя много интересного. Ночь многим людям кажется мраком. Но этот мрак и есть ворота во Вселенную. Только в темноте можно разглядеть звёзды и увидеть другие миры. Дневной свет же всегда нас возвращает на землю, и мы, ослеплённые им, уже ничего не видим дальше своего носа. Снежинка ведёт нас в другой мир, более совершенный, где создаются разные конструкции и происходят чудеса, и этот другой мир, соприкасается с нашим миром, как бы невольно выдавая своё присутствие в нашей общей Вселенной. Мой мир – мир мрака. Говорят, что Вселенная, в общем-то, тоже мир мрака. Но там есть звёзды, как и снежинки, они – посланницы других миров. Изучая мир идеальных форм, я пришёл к выводу, что самые совершенные тела построены из разного материала, и чем богаче их палитра, тем совершеннее получается творение. Однако в нашем распоряжении имеется не так много средств. Это – поэзия, литература, история, философия, теология, искусство и, конечно же, наша специальность, которую я изучал в университете, – физика. Наверное, можно ещё создать какие-то компоненты в теории познания мира, из чего можно получить нашу систему мировоззрения подобно снежинке, как это делает небо, посылая в этой холодной северной стране истинные чувства в награду за обделённое тепло. Смею заметить, что небо создаёт эти творения из очень простого материала – из пара, который сам по себе тоже является чудом, как наша душа. Пар состоит из воды, а в капле воды отражается весь нам многогранный мир. Поэтому наше мировоззрение слагается как бы из снежинок и капель знаний, приобретённых нами в разных областях науки. Иногда мне кажется, что самые истинные и красивые чувства от восприятия действительности слагаются в правильные шестиугольные снежинки, по Кеплеру. Есть ещё и неправильные: это – пяти или семиугольные звёздочки, а также сбившиеся комочки, какие тоже существуют в природе. Иногда мне кажется, что наши самые красивые и логически правильно выстроенные мысли в беседах с Ангелом приобретают форму шестиугольных снежинок. Может быть, это звучит необычно, и напоминает, наверное, кое-кому некую сдвинутую фазу нашего мышления, которая свойственна лицам, пребывающим в некоторых закрытых учреждениях, но то, о чём я говорю, может понять только математик, знакомый с теорией Кеплера. Правильно выстроенная мысль всегда похожа на снежинку. А мысль обычного человека, не учёного, может походить на слившуюся каплю. Так что в мире одни люди мыслят категориями снежинок, искусно выстроенных в уме в форме звёздочек, другие же передают свои мысли в виде капель дождя или хлопьев мокрого снега, которые оседают с неба на землю и создают грязь. Наши мысли, так или иначе, приходят к нам с небес.