Дух оперы

В это время я услышал звонок будильника. Туман рассеялся и перед моими глазами возникла комната в общежитии, а я лежал в своей постели.

– Вот оно, значит, что! – воскликнул я разочарованно. – Всё это мне приснилось. А мне показалось, что я и в самом деле проник в их мир. Но вчера же я физически встречался с ними, и имею все подтверждения этого. Так значит, сон и явь также переплетаются, как наш и их мир.

Я быстро вскочил с постели и посмотрел на часы. Это утро я проспал из-за вчерашней усталости; нужно было срочно бежать на занятия в институт; благо что институт располагался в пяти минутах ходьбы от общежития. Я быстро оделся и умылся, схватив папку с лекциями, выскочил из общежития.

Этот день проходил, как обычно. Мельком я увидал Агнию (в её группе у меня сегодня не было урока), она поблагодарила меня за вчерашний вечер. Ближе к обеду я встретился с Луиджи, который всем своим видом показывал, что ничего не случилось, был ко мне внимателен и доброжелателен, но я поздоровался с ним холодно.

В обед мы с друзьями вчетвером собрались в студенческой столовой.

– У меня есть предложение, – сказал я, когда мы расположились с нашими тарелками за столиком.

– Какое? – спросил Олег.

– Вы, как математики и физики, очень хорошо знаете, что картина мира со временем меняется, – начал я говорить издалека, подготавливая друзей к своим кардинальным выводам, – хоть когда-то наш идейный наставник и отец всех народов и говорил, что логика совпадает с теорией познания, но сейчас имеется множество мыслителей, которые опровергают этот постулат, и считают, что человеческая логика не всегда помогает познанию и пониманию новых открытий, потому что наша логика – это ловушка, из которой мы не можем выбраться. Поэтому так быстро последнее время меняется понимание картины мира.

– О чём ты хочешь сказать? – спросил меня Сергей, оборвав мою речь. – Говори прямо, не тяни кота за хвост.

– Минутку терпения, – старался успокоить я его, – иначе вы не поймёте то, что я хочу сказать, и не поверите мне. А если вы не поверите мне, то нам всем не избежать неприятностей.

Друзья успокоились и стали меня слушать.

– Так вот, – продолжил я, – в наше истории было три, а может быть, четыре ступеней понимания мира. Первая античная ступень от Демокрита до Платона и диалектики Гераклита: Демокрит вслед за Левкиппом включил в картину мира «бытие» – атомы и «небытие» – пустоту. Небытие уже тогда играло роль эвентуального бытия – это места атомов, оставленные и ещё не занятые атомами, говоря другими словами, это бытие, лишённое чувственной, актуальной компоненты, но это реальность, только оторванная от другой компоненты, как бы опустошённая. Вы меня понимаете?

– Ну и что дальше? – спросил меня Андрей.

– Платон абсолютизировал это опустошённое бытие, превращая физическое бытие в геометрическое, в то время он ещё не был знаком с торсионными полями и флуктуациями, но уже как бы предвидел возникновение теории относительности и квантовой механики. Так вот, он пространственные формы субстанции, освобождённые от воздействующего на органы чувств физического заполнения, объявил пророчески реальностью, дав им имя идеи и считая их подлинной действительностью. Гераклит, который дожил до Демокрита и Платона, подошёл ближе к живой и конкретной картине движущегося и изменяющегося бытия, считая субстанциональный энергетический огонь как бы заменой одной формы бытия на другую, в чём и видел физический процесс обновления мира. Позднее, во времена эпохи возрождения, Гассенди возвратился к «бытию» и «небытию» Демокрита. Декарт заполнил «небытие» – оно как бы отождествилось с «бытием» и исчезло в качестве самостоятельной компоненты реальности. Тело и место тела отождествились. Эвентуальное бытие данного тела стало актуальным бытием другого тела. Спиноза в своём представлении о природе вернулся к представлению о субстанции, которое включает своё обновление. В этом обновлении реализуется небытие, границы модусов. Определённость модусов состоит в их отрицании и их превращении в определённое ничто. Уже в новое время Гольбах синтезировал атомистику Гассенди с физикой Декарта и динамизмом Ньютона, откуда и тянется логическая линия к Беркли и Юму. Беркли был слишком уж заумным философом, и всё только напутал в представлении картины мира. Он абсолютизировал принципиальную постижимость бытия в конструкциях разума, где существующее и несуществующее поставил рядом. Шёл-то он правильным путём, но только вот выводы сделал некорректные. Основной фарватер познания у него следовал к трактовке того, что не существует, по его мнению, но входит в конструкцию разума в качестве эвентуального бытия, некоторых эвентуальных определений действительного, реального, материального бытия. Поэтому он стал отрицать существование этого объективного бытия, и полностью опустошил мир, превратив его в мысль о мире. Юм же, противореча Гольбаху, разорвал бытие на сенсуально постижимые элементы, а Кант их связь – пространство, время, причинность – переносит в субъективный мир и лишает природу Демокритова «небытия», которое связывало чувственно постижимые объекты и позволяло их рассматривать в движении.

– Так в чём же суть вопроса, который ты хочешь нам предложить? – спросил Олег, окончательно потерявший терпение.

– Суть вопроса в том, – сказал я спокойно,– что многие философы приближались к очень разумному осмыслению мира и пониманию главной тайны мироздания, но у них не хватало ни сил, ни терпения сделать последний шаг к открытию, который сделал я.

После таких слов мои друзья переглянулись.

– Я открыл изнаночный мир, – продолжил убедительно говорить я, – который соединяет действительность здесь-теперь бытия с другой реальностью вне-здесь-сейчас бытия, где мы также наличествуем, имея своих двойников.

Друзья посмотрели на меня широко раскрытыми глазами.

– О чём ты говоришь? – спросил меня Олег.

– Я говорю о том, где я уже побывал, и где завёл своих друзей.

– В психушке что ли? – спросил меня Сергей.

– Нет, – ответил я серьёзно, – я был в том измерении, где присутствуете и вы.

– Как это? – воскликнул Андрей.

– Там находятся ваши энергетические двойники, – сказал я, – с которыми вы можете встретиться.

– Не может быть, – сказал Олег, – я очень сомневаюсь, что где-то есть мой энергетический двойник.

И тут на моих глазах произошло чудо, я увидел за спинками стульев стоящих двойников моих друзей. Они были такого же вида и возраста, как мои друзья, и почти ничем от них не отличались. Увидев их, я удивился и подумал: «Почему же мой фантом и фантом Юрия выглядят моложе нас»?

На реакцию удивления моих друзей, я сказал им:

– Вы можете видеть их своими глазами.

– Где же это мы можем их увидеть? – спросил с иронией Олег.

– Они стоят за спинками ваших стульев.

Инстинктивно все трое друзей повернулись, а потом рассмеялись.

– Ну и подловил ты нас своей шуткой! – воскликнул Олег. – А мы купились, как простачки.

– Вы их не видите? – уже мне пришлось удивиться.

– Ну как же, видим, – ответил, смеясь, Андрей, – они стоят рядом с нами, ожидают, когда мы покончим с нашей трапезой.

Я понял, что они не верят ни одному моему слову. Тогда я воззвал к их последнему научному аргументу, сказав буквально следующее:

– Раз вы продолжаете стоять на вашей позиции, считая, что не может быть изнанки мира, то давайте вернёмся к нашей прошлой беседе, когда мы говорили о том, что одним из самых основных понятий вашей «Диалектики природы» является несводимость сложных форм движения к более простыми. Сам этот тезис о несводимости сложных форм движения к простым означает, что объективный субстрат мира – это система, бесконечно сложная в целом и бесконечно сложная в каждом отображающем целое и именно поэтому бесконечно сложном элементе. Поэтому многое ещё учёным в строении мира недоступно пониманию, но иногда сами эти вещи прорываются наружу и заявляют о своём существовании самым настойчивым образом.