Дух оперы

Она вытянула вперёд свои руки и сказала:

– Когда я смотрю на себя, то прежде всего вижу свои руки, которые постоянно заняты каким-нибудь делом. Кода я жила с обоими родителями, то все дела по дому доставались мне, потому что мама и папа работали и приходили только поздно вечером. Я никогда не сидела без дела, к тому же ещё и училась. Может быть, я плохо знаю философию, но зато довольно хорошо знаю жизнь. Я никогда не сижу без дела. Сейчас, когда я только учусь, свободного времени у меня стало больше, но я стараюсь его занять чем-либо полезным. В мире ещё столько много всего прекрасного и незнакомого мне. Я читаю книги, хожу в кино, делаю домашние задания и изучаю интересные предметы в институте. Как-то на философию у меня не остаётся времени, да я, если признаться откровенно, не очень её понимаю. Сегодня в библиотеки ко мне подошёл новый преподаватель, итальянец Луиджи, и попросил меня прийти к нему в гости.

Услышав эти слова, я внутренне содрогнулся и тут же спросил её:

– И вы пойдёте к нему.

– Я бы не хотела к нему идти одной, – сказала она, покраснев, – это как-то неприлично. Вы же живёте рядом с ним. Не могли бы вы сопровождать меня к нем. Как-то сразу отказаться я постеснялась.

Внутренне я с облегчением вздохнул и тут же ответил:

– Конечно же, я сопровожу вас к нему и буду с вами до конца, а потом провожу вас до вашего дома.

– Спасибо, – ответила она, и поднялась из-за стола, – мы с Луиджи договорились, что я приду к нему в гости вечером. Если вы не возражаете, я зайду к вам, и вместе мы отправимся к нему в гости.

– Я буду счастлив составить вам компанию во время этого посещения, – сказал я.

Она тут же меня осадила, заметив:

– Но дайте мне слово, что между нами ничего не будет. У меня даже и в мыслях нет заводить с кем-то любовную интрижку. Я себе дала слово, что пока я учусь, у меня не будет парня, так что мне рано думать о замужестве. Вы относитесь ко мне как к другу, и я ценю это, поэтому хочу, чтоб всё в наших отношениях так и оставалось. Вы согласны?

– Конечно же, я согласен, – сказал я, но в душе с горечью подумал, что вряд ли я нравлюсь ей.

Мы вместе вышли из столовой и расстались. Мне нужно было зайти к ректору и объясниться с ним по поводу его поручения, которое он дал мне накануне, попросив пригласить итальянца в ресторан.

Когда я шёл к ректору, в душе у меня было двойственное чувство. Я не знал, что ему сказать: одобрить его приглашение итальянца на работу преподавателем в институт или высказать какие-либо опасения, что может повлечь его увольнение. Несомненно, Луиджи был гениальным учёным и неординарной личностью. Он уже внёс новую струю в наше научное мышление, и я это чувствовал по моим друзьям-преподавателям. А это уже очень много, потому что, когда в обществе нет свежих идей, то оно превращается в стоячее болото.

У Луиджи была гениальная способность не только открывать то, что никому не известно, но и находить неизвестное во всём известном, и полностью его опровергать, потому что благодаря этим находкам внутри чего-то известного уже всё меняется, и это известное становится чем-то новым, требующем открытия. И когда делаются эти открытия, то с ними вносятся такие изменения во всё старое, что меняется сама его сущность. Этой своей способности он уже учит нас. И если он уедет от нас, то мы многое потеряем. Даже его разговоры всегда бывают необычными. Его речь кажется обыкновенной речью, но некоторые словечки в его речи, как у Гоголя, поставлены особенно, благодаря чему всё сказанное приобретает такую чёткость и ясность, что понимаешь, что по-другому не скажешь и не сделаешь. И это именно то, что надо сказать и что надо сделать. Его словечки как бессмертные духи, витающие в его словах.

Я поднялся на второй этаж в приёмную ректора. Секретарша попросила меня немного подождать, и я присел на стул.

«Но с другой стороны, – подумал я, – он является серьёзным конкурентом мне в институте. Он покусился даже на мою возлюбленную. А вдруг ему удастся её соблазнить? Может быть, стоит мне подумать о себе и устранить своего соперника». Но я тут же отмёл все мерзкие мысли этой мелочной мести и подумал, что когда сталкиваешься с сильным соперником, то сам становишься сильным, ибо борьба с сильным противником всегда закаляет и делает самого сильнее.

Сердцем я понимал, что присутствие Луиджи в нашем институте принесёт нам только благо, что бы не произошло, потому что, несомненно, он был великим талантом, а великие таланты в своем творчестве всегда идут против всякой логики и здравого смысла. Гений восстаёт против здравого смысла, потому что такова его сущность, в которой заложена изменчивость. Он как бы крушит этот здравый смысл, который слагается под действием господствующих взглядов на вещи, морали и общественного мнения эпохи. Поэтому во все времена ненавидят гениев, и только по прошествии какого-то времени их понимают и признают.

Гении могут казаться распутными. Ещё когда-то Дидро заметил: «Мои мысли – это мои распущенные женщины». И Ницше, прочитав это изречение, следовал ему всю свою жизнь, хотя я с этим не согласен и считаю, что мысли могут быть и порядочными женщинами, потому что творить, это не только разрушать, но и создавать. Потом, сами мысли не всегда бывают нашими собственными. Ещё Вернадский себя спрашивал: «Сколько моих мыслей действительно моих»? Ведь наша душа ежедневно и ежечасно наполняется чужими мыслями, и все они перемешиваются друг с другом, и на следующий день уже трудно понять, где мысли свои, а где чужие. Из этих мыслей и рождаются коллективные мысли, которые потом и стают общественным мнением нашего времени. Иногда гении пользуются общественными мыслями, без которых вряд ли когда-либо стали они сами гениями, но потом это проходит, ибо гений не может пользоваться чужим мышлением, так как он самоорганизуется и живёт только своими идеями, своим умом и своими мыслями. Именно к таким гениям и принадлежал Луиджи и мог чему-то научить нас, простых смертных. Ведь это тоже один из путей совершенствования, когда, слушая другое мнение и другие идеи, обретаешь что-то своё. Так, по словам современников, Себастьян Бах с правом гения брал чужую музыку и свободной обработкой создавал свои органные концерты. Поэтому и я не закрыт для чужих влияний, но моя сущность самодостаточна, и не способна раствориться в других, поэтому и я, прикасаясь к мыслям Луиджи, могу породить нечто своё собственное и яркое, как говорят, хорошо доделать начатое и создать свой шедевр. Ведь абсолютно нового ничего не бывает в творчестве. Лишь богам удаётся создать нечто новое. И к таким богам, несомненно принадлежал Луиджи. И чтобы сравниться с ним, мне тоже необходимо было стать богом. Если я стану таким, то создам свою собственную квантовую механику и математику. Воздвигну над квантовой механикой Бора свою крышу, используя свои вариативности и индивидуальные решения в применении собственных математических формул, свои новации, такие же как логарифмы Гауса.

Конечно же, весь мир можно выразить с помощью цифр и формул, но есть и другие способы его отображения. Например, музыка, способная высветлить внутренний мир человека. И хороший математик вполне может стать отличным композитором. Главное, никогда нельзя говорить «нельзя», потому что возможности жизни, науки и творчества неисчерпаемы, и нет предела совершенству, а хорошее всегда можно дополнить лучшим. Не нужно становиться специалистом в чём-то, а нужно становиться гением в своём деле. А для того, чтобы им стать, необходимо выкорчёвывать старое и творить новое. И в данный момент, как раз этим новым является Луиджи, так можно ли его изгнать из нашего института? Это изгнание будет приравнено к преступлению.

В это время двери кабинета ректора открылись, и от него вышел незнакомый мне человек. Секретарша разрешила мне войти к ректору. Ректор встал мне навстречу и протянул руку:

– Ну как? – спросил он. – Удалось вам что-нибудь разузнать о нашем итальянце?

Я сел за стол напротив него и стал говорить: