Замуж за короля

В подклете тянуло сыростью и густо пахло свечным дымом. Я переживала, что если в надзоре такие первые этажи, то каково моровкам сидеть в подвале? Слишком жестокое наказание даже для убийц. Вилару все кланялись, а он редко отвечал хотя бы взглядом. Зато когда мы поднялись по лестнице в горницы и замелькали знакомые зеленые мундиры, старший брат надзора оживился.

– Брат Вилар, – с поклоном обратился к нему надзорный. – Дозволь зерна и круп послать в Заречный лагерь.

– Пять дён назад посылали. Воруют?

Молодой брат смутился, как девица. Будто лично откат мешками гречки получал.

– Моровка пожгла сараи.

– Тогда добро, – тяжело вздохнул Вилар. – Дозволяю.

Потом взял меня за локоть и повёл в конец коридора. Там в просторной светлице по-стариковски щурился над свитками брат Алтын.

– Многая лета, брат, – поздоровался барич, а я не зная, что делать, просто поклонилась.

Кожа старика, высохшая как лист дерева в гербарии, отдавала желтизной. От бумаг на его столе пахло пылью. И я отчетливо слышала, с какой мукой скрипит под его грузным телом стул.

– Недолго уж землю топтать, – прокряхтел Алтын, – вот седмицы считаю. Ты чай по надобности?

Вилар зубами скрипнул, услышав про седмицы, и мне стало тревожно. Старики чувствовали свой уход и редко в этом ошибались. Не развалится ли надзор без Алтына?

– Лина моя помощи просит с колдовством.

– Чуял вчера, да. Колдовала, – улыбнулся старик, поглядывая на меня. – Оставляй, коли доверяешь мне сокровище своё.

Барич кивнул с улыбкой и предупредил, что скоро вернётся. За ним уже дверь закрылась, а я всё стояла молча посреди светлицы, кусала губы и не знала, как начать. Жаль, умела только внушать мысли, а не считывать их с чужого сознания. Тогда бы и вопросы не понадобились. Не дождавшись от меня ничего внятного, брат Алтын сам заговорил:

– Вижу, гнетет тебя печаль, девочка. Спрашивай, коли пришла.

В повозке по дороге из лагеря Алтын, услышав мой необычный вопрос, не поднял шум, не стал пересказывать другим и даже исчерпывающе намекнул на ответ. Стоило довериться ему.

– У Вилара горячка любовная, а я моровка. Погубит себя барич. Может, средство какое есть, чтобы остудить его?

– Ох, дитя, – тяжко вздохнул Алтын. – Не пропадёт Вилар, тебе надобно поберечься. Помни, что не жалеет горлица охотника. И ты не смей.

Я в замешательстве переступила с ноги на ногу. Плотная ткань платья тянула к земле, шарф давил на шею. Вилар – мужчина, и потому охотник, а я жертва. Замуж он меня силой берёт, ночью приходит, не спросив разрешения. От таких, как он, дома мне посоветовали бы держаться подальше, и здесь брат Алтын отговаривал. Но речь шла о жизни барича, а не просто о замужестве.

– Как же его не жалеть, если умрёт? Едва солнце взойдёт после свадебной ночи, и не станет барича.

Старик так глубоко задумался, что казалось, уснул. Закрытые веки мелко дрожали, а тонкими пальцами, как паучьими лапами, он бесцельно гладил бумагу. Я боялась говорить что-то ещё. Не знала истории Лины и Вилара, брела в темноте на ощупь. Один неверный шаг – и больно врежусь лбом.

– Сердобольная ты, девочка, незлобливая, да несведущая, – тихо прошелестел Алтын. – Айда со мной, покажу маленько.

Я помогла ему встать, поддерживая под руку. Старик опёрся на меня с благодарной улыбкой, но уже у двери отпустил и пошаркал тапочками по струганым доскам пола. Мы не спустились вниз, а пошли наверх, в терем. Туда, где в каждой стене было по несколько окон. Вместо перегородок стояли кованые решётки, а в камерах сидели женщины и совсем молодые девушки. Одежда у всех одинаковая – белое свободное платье. И волосы распущены. Мне показалось, я попала в психбольницу. Они выли, мычали и бесцельно шатались от решётки к решётке. Две сидели, обнявшись, и гладили друг друга по волосам. Одна тихо пела тонким голосом, но слов я не разобрала.

– Мёрзли в подклете, лебёдушки мои, – пробормотал Алтын и взял яблоко из корзины в углу. – Вот сюда и подняли, упросил я Вилара. Хворые стали.

Старик дошёл до первой клетки и просунул яблоко сквозь решетку. А я никак не могла вдохнуть, воздуха не хватало. Бледная тень поднялась с пола и закачалась. Плечи падали и поднимались, а руки плетьми висели. Узница наклонилась, роняя волосы на грудь, и я увидела метку. Моровка.

– Что с ними, брат Алтын? – простонала я. – Как зомби… Куклы сломанные.

– Смотри, девочка. Смотри во все глаза.

Старик поманил моровку яблоком, и она подошла ближе. Подняла голову, и на бледном лице среди спутанных волос я разглядела абсолютно белые, словно залитые молоком глаза. Нижняя губа моровки криво оттопырилась вниз, узловатые пальцы ударили по яблоку, и плод сорвался с ладони Алтына. Она шарила руками, как слепая, по выстеленному соломой настила. Нашла яблоко. Подняла его и вгрызлась неожиданно крепкими, здоровыми зубами.

– Яблоки любит, мочи нет, – улыбнулся старик. В уголках дрожащих век блеснула влага. – Любила, когда была такой, как ты. Баженой звали. Приглянулась знатнику из Нижгорода, он её и увёл.

Меня затрясло мелко, стоило подумать, что могло свести с ума несчастную девушку. Но то, что Алтын сказал дальше, я и представить не могла.

– Амулет есть Слеза матери. Брат Новак сладил. Силу он ловит, что моровка из полюбовника тянет в утехах плотских, и обратно ему возвращает. Дурной амулет, жадный. Иссыхают мои лебёдушки, тускнеют звёздочки. Отливаются слёзы матерей над сыновьями мёртвыми. Месть свершается. Душа в моровках теперь еле теплится.

Ни живые, ни мертвые – пустые. Страшный амулет.

– А знатник тот как?

– Славно ему, – нахмурился Алтын. – Сила Бажены из него всю хворь выгнала. Как воды живой хлебнул. Годы вспять обёрнул и смерть позже встретит.

Лекарство, значит, выпил. Местную панацею. Омолодился старый хрыч. Да хоть и средних лет был, всё равно. Руки хотелось оторвать Новаку за такие поделки. Вон сколько моровок пустых в клетках сидело – не сосчитать. Не они теперь силу забирали, а у них. И у меня. Лягу после свадьбы в постель к Вилару, повесит он мне на шею Слезу матери и «прощай, Оксана». Овощем расти буду в тереме надзора. Жить без мозгов, желаний и воли. Не за что жалеть барича и того знатника, прав Алтын. Моровки мужчин убивали, но что с ними амулет делал – ещё бесчеловечнее.

– И кто знатнику амулет дал? – прошипела я. – Уж не надзор ли?

– Брат Вилар и дал. Он этим делом ведает.

Не бесплатно, конечно же. Узнали бы наши толстосумы про лекарство такое – со всех бы ног бросились бы и миллионы в клювиках принесли. Сколько молодость и долгая жизнь стоили? Тьфу, ерунда. Жизнь одной женщины. Моровки, которых все ненавидели и боялись. Вот почему до конца не извели – богачам полечиться оставили.

– Что же лекарей не было? Зачем так?

– У лекарей травы, девочка, да наговоры колдовские, а здесь живая силушка. С ней долго потом хворь никакая не возьмёт. По морозу голым ходить будешь – не застудишься. Вот и прячем мы вас в лагерях за высокими заборами. Чтоб не украл никто, чтоб пожили маленько. Да разве всех устережёшь? То Верховный себе просит, то барич из столицы на поклон приезжает с подарками и грамотами важными. А бывает, приговорят какую моровку, чтобы силу у неё отнять. Казнят, а потом ко мне приведут лебёдушку. Белую-белую.

Мне дурно стало. Пол под ногами поплыл вверх, и я за решетку схватилась. Дышала тяжело, упираясь лбом в прутья, жар мучил. Открыла глаза и увидела лицо моровки перед собой. Белое-белое. Такая же буду через тринадцать дней. Приговорил меня Верховный за то колдовство в лагере, а Вилар отсрочку выпросил. И тут же жениться захотел. За эти дни свадьбу сыграли бы, а утром после первой брачной ночи повёл бы старший брат надзора очередную лебёдушку к Алтыну. А заодно Верховному отчитался: «Приговор приведён в действие». Мамочка, забери меня отсюда! Пожалуйста, родная, тут так плохо. Я хорошей буду, послушной. Выучусь, как ты хотела, на красный диплом, только забери!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».