Грубиян

Сполоснув лицо холодной водой, прихватываю с тумбочки тональный крем и слегка морщусь от боли, пока маскирую синяк. Он уже успел потемнеть, и теперь был похож на большое родимое пятно. Если родимые пятна принимают форму ладони, конечно…

Все лекционные тетради занимают своё законное место в простеньком чёрном рюкзаке; туда же я закидываю тюбик с тоналкой — на всякий случай — и лёгкий перекус в виде яблока. В холодильнике с удивлением обнаруживаю пару бутербродов — видимо, родители вчера не осилили весь свой «шведский стол», — но трогать их не решаюсь. Если посмею, это закончится ещё одним избиением, которое вполне может стать для меня фатальным — за то, что посмела тронуть «чужое». Увы, не во всех семьях родители делают всё для того, чтобы их ребёнок чувствовал себя дома.

Быстрым взглядом окидываю окружающее пространство, прикидывая, сколько времени понадобиться на то, чтобы убрать весь свинарник и привести квартиру в божеский вид. Если сегодня вновь задержусь в универе и не успею с уборкой вовремя, можно будет сразу забыть за возвращение домой — простой оплеухой в этот раз отец не ограничится.

Подумав пару минут, я всё же прохожу в конец коридора и слегка приоткрываю дверь родительской спальни. Здесь царит такой же бардак, правда, не было битой посуды, что значительно упрощает задачу. Сложно сказать, сколько раз я колола пальцы и резала ладони об эти проклятые осколки, которые с трудом извлекались из ковра. Быть может, это не было бы так проблематично, если у нас был пылесос, но, к сожалению, его родители обменяли на несколько бутылок водки в первую очередь — за «ненадобностью». Матери он действительно не был нужен — последний раз она наводила порядок в доме, когда мне было семь — а про меня, как обычно, никто не подумал.

Накинув зимнюю куртку, которая велика мне на целых два размера, тихо выскальзываю в подъезд и буквально выдыхаю от облегчения. Теперь на несколько часов можно смело забыть о страхах и побыть обычной девушкой с простыми проблемами. Я много рассуждала о том, как сложилась бы моя жизнь, будь я сиротой. Большинство наверняка осудили бы меня за такие мысли, — мол, не знаешь, о чём говоришь. Но я скажу так: лучше не иметь никаких, чем быть «девочкой для битья» и сиротой при живых родителях. По крайней мере, дети, потерявшие семью, могут верить и надеяться на то, что их любили, и иметь возможность получить второй шанс. А моим родителям нет дела до того, что со мной происходит и где я. По крайней мере, до тех пор, пока им не начнёт мозолить глаза бардак в квартире.

За собственными мыслями совершенно не замечаю, как добираюсь до университета. Здесь царит абсолютно другая атмосфера, более раскрепощённая, что ли, и я вбираю её в себя каждой клеточкой тела, молясь, чтобы этого хватило для выдержки всех последующих невзгод.

Возле входа замечаю маячившую туда-сюда фигуру лучшей подруги, которая хмурилась и без конца проверяла свой телефон. Увидев меня, она облегчённо выдыхает и несётся навстречу.

— Слава Богу! — Она крепко обнимает меня за плечи. — Я уж думала тебя сегодня не дождусь…

Алиса Кокорина — не родственница футболиста, мы проверяли — это самое необъяснимое, странное, но светлое пятно в моей жизни. Не могу сказать, почему из всей группы более презентабельных однокурсников она выбрала именно меня, да и знать не хочу, но я была искренне благодарна судьбе за это. Если бы не Алиса, не знаю, что бы было со мной. Её задорный характер был способен вытащить меня из самой глубокой выгребной ямы, которая только существует в этом отнюдь недружелюбном мире. При этом девушка была довольно симпатичной и регулярно получала знаки внимания и приглашения на свидания от противоположного пола. Несколько раз она даже ставила своим кавалерам условие, что примет приглашение, если её спутник приведёт друга и для меня. После таких жёстких ультиматумов большинство её поклонников испарялись, потому что встречаться с замухрышкой вроде меня никто желанием не горел. Не скажу, что я сильно расстраивалась, потому что отношения сейчас — последнее, что мне надо, но было очень неловко перед Алисой, которая из-за меня тоже теряла ухажёров.

— Я жива, как видишь, — неудачно шучу, отчего подруга хмурится ещё больше.

А после берёт моё лицо за подбородок и крутит его во все стороны и осматривает с внимательностью ювелира.

— Это что, тональный крем? — «звереет» подруга. — Этот гад снова тебя ударил?!

Конечно, она знает о том, что временами мне бывает «непросто», и постоянно удивляется тому, что я до сих пор живу под одной крышей с «нелюдями». Алиса уже пару месяцев настойчиво уговаривает меня перебраться к ней, но я не могу злоупотреблять её дружбой; к тому же, эти проблемы касаются только меня и, как бы сильно я ни любила Алису, решать их предстоит только мне.

— Всё нормально.

— У тебя постоянно всё нормально, — бурчит она. — Когда-нибудь он окончательно перегнёт палку, и отвечать «всё нормально» будет некому.

Я знаю, о чём она говорит. Это именно те мысли, которые посещают меня последние полгода, потому что отец в прямом смысле слова начал лютовать. Из-за них я подолгу не могу заснуть или просыпаюсь посреди ночи в холодном поту и ощущением, будто только что воскресла.

Алиса протягивает ко мне руку, и только сейчас я замечаю, что она держит стаканчик кофе из «Кофе-бук».

— Держи, а то ты своими кругами под глазами солнечное затмение устроишь…

Мне очень хочется ей возразить, особенно потому, что сегодня и так облачно, но я благоразумно прикусываю язык и с благодарностью принимаю бодрящий горячий напиток.

Всю дорогу до аудитории я бреду под болтовню Алисы про очередного кавалера, которого она встретила в каком-то ночном клубе. Но все эти подробности я слушаю в пол-уха, потому что на уме лишь мысли о том, как успеть убрать квартиру до возвращения родителей.

На семинаре по патопсихологии мне всё же удаётся вспомнить всё то, что я полночи так старательно учила, и получить пятёрку, отчего сведённые нервным напряжением плечи расслабляются. Однако по мере приближения конца учебного дня моя нервозность возвращается. Удивительно: все студенты только и ждут этого момента, а я была бы рада, если бы пар было больше — чтобы проводить в универе львиную долю времени и не видеть этой домашней «грязи».

После последней пары мы с Алисой расстаёмся, и она выбивает из меня обещание позвонить ей вечером. До дома плетусь медленно, словно на эшафот, но облегчённо выдыхаю, когда понимаю, что в квартире никого нет. От голода практически валюсь с ног, но пытаюсь оставаться в сознании, потому что во что бы то ни стало должна навести в доме порядок. Отцу не будет никакого дела до того, что я на грани голодного обморока, потому что единственная причина, по которой мне разрешается не убирать — это внезапная кончина. И она обязательно будет, если к приходу родителей квартира не будет сверкать чистотой. Если, конечно, неотдираемая грязь вообще может сверкать…

К вечеру выдыхаюсь настолько, что для подготовки к завтрашним парам не остаётся никаких сил. Осколки в очередной раз портят и так жутко выглядевшие руки, и я в серьёз подумываю над тем, чтобы начать носить перчатки без пальцев. Не выдерживаю и, войдя на кухню, перерываю полки в поисках продуктов, из которых можно было бы что-то приготовить, но не нахожу ничего кроме пустых пакетов из-под крупы. Обещаю сама себе с ближайшей стипендии купить продукты, которые можно хранить без холодильника, и спрятать их в своей комнате. Без особой надежды открываю холодильник и с удивлением обнаруживаю, что бутерброды всё еще лежат на месте. Мозг приблизительно прикидывает, чем это для меня обернётся, но желудок берёт бразды правления в свои руки, и я попросту уничтожаю свой нехитрый ужин.

Закончив с уборкой, возвращаюсь в свою комнату и вновь окунаюсь в мир психологии, благо, мне была интересна моя будущая профессия, а потому и трудностей в учёбе я особо не испытывала. Пару часов корплю над учебниками, а после собираюсь хоть ненадолго прилечь, но замираю на месте и перестаю дышать, когда в замке поворачивается ключ. По привычке юркнув на кровать, отскакиваю в дальний угол, с нервной дрожью ожидая свой «приговор».