Страница 19 из 22
Тот застонал, открыл глаза. Долго смотрел на сына, потом спросил:
– Ашот, ты?
– Я.
– Что со мной?
– Упал, сломал ребро. Я же говорил – не выходи из дома!
– А моя голова?
– Голова в порядке.
– Слава богу, главное всё-таки голова… Маро здесь?
– Здесь.
– А Анаит?
– В Швеции, премию получает.
– Премия – это хорошо… Газопровод починили?
– Ещё нет.
– Когда починят, разбуди.
– Хорошо.
Серго закрыл глаза, но через минуту снова открыл.
– Ашот, я видел горы.
– Ну, видел так видел. Спи.
– Ашот, кто написал: «Горы, вы высокие. Как вам не завидовать? Что же нам завидовать? Летом жжёт нас солнышко. В зиму – стужа лютая»? Кто написал, Ашот?
– Не знаю.
– Армянский поэт пятнадцатого века.
– Ну хорошо, отец, спи.
Серго вздохнул, закрыл глаза и затих. Кажется, наконец, уснул.
Ашот поставил мольберт на спинку стула, развёл краски, взял в руки кисть и стал дописывать картину, которую начал неделю назад.
Зима 1993 г.
Дом у дороги
В пустынной местности недалеко от дороги в заброшенном доме без окон и дверей весенним холодным вечером собрались бродяги – все злые, угрюмые, готовые вот-вот вцепиться друг в друга.
– Отодвинься, от тебя навозом пахнет, – сказал один из них другому.
– А по тебе вши ползут, – отвечал тот.
– Ты косой!
– А ты хромой!
– Паршивец! Твой дед лошадей крал!
– А твоя бабка до свадьбы родила!
Так все переругались, что драться начали.
Вдруг ветер распахнул окно с уцелевшими стёклами, стало слышно, как заливается перепёлка, рассыпая вокруг золото и серебро, казалось, воздух, окружающий дом, становится на глазах прозрачнее и хрустальнее…
– Ладно уж, возьми овчину, холодно ведь, – накинул один из бродяг свой полушубок на плечи другому.
– У меня табак есть, кому надо? – спросил второй.
Третий вдруг хрипло запел: «Ах ты, ласточка моя, пташка вольная…»
Четвёртый обернулся к соседу: «Говорят, твоя бабка красавицей была, глаза – изумруды, волосы – тучей…»
Тут распахнулась дверь. На пороге стоял юноша, у него была белая кожа, зелёные глаза, каштановые кудри, в руках он держал белый свёрток.
– Что у тебя? – спросили его. – Пасхальное яйцо?
– Или шерсть тонкорунной овцы, белой как снег на вершине Арарата?
– А может, белый творог, поели бы…
– Слиток серебра? Жемчуг?
Юноша покачал головой.
– Не угадали. Меня зовут Арег. Это моя дочка. У её матери пропало молоко. Вот, ищу козу с козлёнком…
– Э-э, где ты сейчас найдёшь козу с козлёнком? – вздохнул один из бродяг. – Здесь ни птицы не слыхать, ни зверя… Всё выжжено войной… Вон, прилетела перепёлка, поёт, мы и радуемся!
Юноша раскрыл покрывало, стала видна девочка. Лицо её было как лепесток розовой вишни. Девочка открыла перламутровые глазки и стала издавать тёплые вибрирующие звуки, похожие на воркование голубя.
Перепёлка за окном засвистела ещё громче.
– Что ж, дитя в доме, надо привести дом в порядок, – сказал один из бродяг и принялся выметать из углов мусор.
Второй поднялся на чердак дома и нашёл там стёкла. Принёс в комнату, стал вставлять в окна.
Третий попытался разжечь огонь в печке, принёс дрова, вынул коробку спичек.
– Эх, была бы у нас мука, испёк бы вам лаваш, – сказал четвёртый бродяга, – я лаваш хорошо пеку!
– А что в этом сундуке? – подошёл юноша к неказистому сундуку в углу комнаты.
– Ничего, один хлам, уже смотрели, – отозвался тот, что разжигал печь.
Юноша поднял крышку сундука, посмотрел, вытащил из него мешок с мукой.
– Мука, – сказал юноша, – можно печь лаваш.
Пошарил ещё в сундуке, вытащил мешок поменьше.
– Соль, – сказал.
Пошарил в сундуке ещё и вытащил медный, потемневший от времени колокольчик.
– Такие козы носят, – сказал он и позвенел колокольчиком.
За окном послышалось чьё-то блеяние.
Все бросились к окнам. На дороге стояла коза с козлёнком, смотрела на дом и на людей.
– За колокольчиком пришла, – сказал юноша и спустился во двор. Привязал колокольчик на шею козы, потрогал вымя.
– Доить пора, принесите кувшин, – крикнул в дом.
– Ах ты, ласточка моя! – громко запел бродяга, любящий петь и с кувшином в руке бросился во двор.
Поздним вечером, когда в прибранном чистом тёплом доме наелись вкусного, пахнущего дымком хлеба, напились тёплого козьего молока, его хватило всем, не только девочке, расстелили на полу овечьи шкуры, найденные на чердаке.
– У моего деда было двенадцать сыновей, – сказал один из бродяг. – Их звали Месроп, Акоп, Ашот, Арам, Мовсес, Вардгес…
– У моего отца было пять дочерей, один сын, – сказал второй, – дочерей звали Лилит, Шушан, Саломэ…
– У меня был сын, – сказал третий бродяга, – нет его теперь, нет!
И заплакал.
Все опять стали вздыхать, ворочаться с боку на бок.
– Ах ты, ласточка моя! – запел бродяга-певец, – пташка вольная, ты лети, лети скорей к милой матушке моей…
Голос его, звучавший поначалу хрипло, тихо, стал набирать силу, зазвучал громче, ровнее… Песня заполнила все закоулки дома, потом вырвалась из согретого человеческим дыханием пространства в холодную весеннюю ночь, наполненную свистом ветра, сверканием звёзд… Песня понеслась вдоль пустынной дороги, обогнула гору, на склонах которой кое-где лежал снег, а кое-где появились первые фиалки, обогнула вторую гору, целую горную гряду, понеслась над тёмным ущельем, где когда-то бродили бесстрашные тигры, благородные олени, лоси, волки, лисицы, а теперь ютились в земляных норах обезумевшие от недавней пальбы немногочисленные дикие кабаны… Песня долетела до моря, тёплого, огромного, перелетела через него и добралась до страны Египет, где возле величественных пирамид зимовали в ту пору две армянские ласточки.
– Слышишь? Нашу песню поют, пора домой, – сказала одна ласточка другой.
– Пора! – ответила вторая.
Ранним утром, когда первые лучи солнца коснулись величественных, напоминающих родные горы пирамид, ласточки проснулись, повертели головками, выпили росы с шершавых камней у подножия пирамид, взмахнули крылышками и стремительно, дружно, не останавливаясь ни на минуту, полетели через огромное тёплое море, через снежную горную гряду, долину, ущелье, перевал, добрались до заброшенного дома в пустынной местности, залетели под крышу. Здесь отдышались, огляделись.
– Смотри, коза, – шепнула одна из ласточек, показывая на спящих у стены козу с козлёнком.
В доме распахнулось окно, во двор выглянул юноша. У него были каштановые кудри, зелёные глаза. На руках он держал девочку, которая улыбалась и издавала тёплые вибрирующие звуки, похожие на воркование голубя.
– Дитя в доме, – сказала первая ласточка, – в доме снова живут.
– Пора и нам заводить детей, – ответила вторая.
Апрель 1994 г.
Ануш
Было утро. По центру Еревана по пустынной улице шёл юноша со свёртком в руках. Он скользил по сплошному льду давно нечищенного тротуара, перепрыгивал с кочки на кочку, негромко напевал и говорил, обращаясь к свёртку:
– Смотри, Ануш, вон дерево, его ещё не спилили, летом зазеленеет… А вон Оперный театр, здесь бывает музыка, оперы Верди любишь? – и запел марш из «Аиды».
– А вот наш дом, здесь живут Маро и Серго.
Когда юноша поднялся по тёмной лестнице на четвёртый этаж дома и вошёл в пронизанную январским морозом квартиру, Анаит в кожаной юбке, чёрном свитере стояла на коленях возле печки и, нагнувшись, пыталась раздуть огонь, сырые дрова разгорались слабо. Маро и Серго, лёжа на диванах под грудами одеял, пристально следили за её действиями.
– Посмотрите, разве она не чудо? – и Ага вытянул перед собой свёрток, откинул уголок одеяла, открылось личико крошечной девочки. – Разве она не красавица?
Маро и Серго зашевелились, в глазах у них что-то затеплилось.