Тьма века сего

— Не кусается, — констатировал он предельно серьезно и, наклонившись, снова заглянул внутрь. — Там можно пройти.

Хагнер повел носом, поднял голову и вопросительно посмотрел на Курта.

— И не только можно, — твердо добавил Мартин, — а нужно. Уверен, это значит, что мы приближаемся к стволу или какому-нибудь «главному корню», и Косса наверняка где-то там.

— И в любом случае — других-то путей нет, — вздохнул Курт и махнул рукой: — Давай.

Волк коротко кивнул, примерился, принюхался, первым пролез меж двух сцепившихся корней почти у самого пола, и Мартин протиснулся следом за ним.

Здесь факелов не было, и мгла сгустилась вокруг, и здесь она уже не светила сама собою, как в том бесконечном цвингере и на оставшихся за спиной лестницах, теперь темнота становилась все плотнее, с каждым шагом позволяя видеть все меньше. Спустя несколько минут Курт двигался уже ощупью, и даже Хагнер ступал все медленнее, нецензурно поскуливая, когда громко бился лобастой головой о некстати подвернувшийся корень. Вскоре едва слышно шипеть ругательства начал и Мартин, но зажечь огонь, даже если б у кого-то при себе нашелся фонарь или свеча, было невозможно — корни сплетались все ближе, лазы меж ними становились все уже, и Курт не раз помянул добрым словом Альфреда Хауэра. Здесь через эти корни хотя бы не приходилось прыгать на бегу…

— Свет, — тихо шепнул Мартин, вдруг остановившись, и он распрямился, пытаясь разглядеть хоть что-то впереди.

Затылок стукнулся о корень, и Курт снова сквозь зубы выругался, согнувшись; в ногу уперся мягкий горячий бок, а тяжелое звериное дыхание стало затаенным и еле слышным.

— Мы же не собираемся здесь остановиться на ночлег? — прошипел он, и Мартин молча двинулся дальше.

Едва заметный зеленоватый свет Курт вскоре заметил и сам — свет не пронзал тьму лучом, не виделся издалека пятном, как то бывает, когда в конце тоннеля появляется выход, он тек отовсюду сразу, будто мгла снова начала освещать сама себя. Корни стали толще и сплетались уже не так плотно, и вскоре меж ними можно было уже пролезать куда легче, а кое-где и просто обойти, как покосившееся дерево в лесу. Корни помельче ушли наверх, закрыв потолок сплошным настилом, и лишь изредка спускались вниз, на уровень лица…

— Бог ты мой, — прошептал вдруг Мартин, снова остановившись, и Курт встал на месте тоже, молча оглядываясь.

Всё вокруг было покрыто плотными зарослями грибов — они разбегались вереницами, топорщились пучками, охватывали корни сплошными пятнами, они были размером с палец, похожие на опята, и мелкие, с половину ногтя, не похожие ни на что. Они светились — зеленым и голубоватым мутным светом, кое-где виднелось несколько бледно-рыжих пятен; грибов были сотни, а быть может, и тысячи, и воздух вокруг будто пропитался этим светом, и в нем медленно, точно во сне, плясали миллионы пылинок…

— Бог ты мой, — повторил Мартин все так же тихо, сделав еще три шага вперед, и остановился снова. — Какая красота…

Курт хотел возразить, но промолчал. В чем-то он был прав. Этот ненастоящий, холодный, могильный свет отчего-то не приводил душу в смятение, не настораживал, не страшил, напротив — создавал странное, непривычное умиротворение. И даже обыкновенно далекий от восторгов перед созданной Господом природой майстер Великий Инквизитор был вынужден признать, что это и в самом деле было невероятно красиво и завораживающе.

Хотя ведь на самом деле это просто необычное и непривычное зрелище, вот и все. Просто усталость, тишина, свет после темноты и причудливая диковина, которую обычно не увидишь… Потому отсюда и не хочется уходить. Хочется сесть среди этих корней, выгнувшихся удобными кольцами, подогнуть гудящие колени, дать отдых телу и разуму, и просто смотреть, как разгоняет мглу тихий сине-зеленый свет…

Хагнер медленно приблизился к одному из корней с семейством голубоватых грибов, вытянул шею, принюхался и оглушительно чихнул.

Мартин вздрогнул и встряхнулся, словно за шиворот ему упала холодная дождевая капля.

— Давайте-ка вперед, — сказал он напряженно. — В воздухе всюду споры. Не знаю, что это за грибы и содержат ли они какую-нибудь гадость, но что-то мне не по себе.

Курт снова хотел возразить, но снова промолчал. Уходить не хотелось. Эти часы блужданий по лестницам и коридорам, по зарослям корней и темноте, казалось, вымотали, вытянули все силы, а здесь было тихо, спокойно, красиво…

Но чтобы остаться здесь, надо было признаться, что устал. Признаться, что ноет спина, что стреляет в колене, что хочется спать и не хочет двигаться тело. Признаться, что выбился из сил. Что больше не тянет прежнюю лямку. Признаться, что сдал…

— Да, — через силу согласился Курт и натужно, будто налитые свинцом, переставил ноги одну за другой, двинувшись вперед, между толстых корней, в светящуюся сине-зеленым темноту.

Корни впереди все больше расступались, все крепли и толстели, а каменных стен уже вовсе не было видно, и вскоре начало казаться, что их маленькая группа идет по лесу — сказочному, нереальному лесу с нереальными деревьями, покрытыми вместо листьев тысячами грибов. Через несколько минут отупение и усталость пусть и не ушли, но словно отдалились, ноги двигались все легче, Хагнер перестал поминутно чихать, и воздух стал прозрачней; свечение блёкло и меркло, растворялось в темноте вокруг, вереницы и ковры грибов становились все реже и тоньше…

Солнце.

Когда вокруг засияло солнце, Курт встал на месте, зажмурившись и едва не наступив на лапу Хагнеру, который остановился тоже, часто заморгав и опустив голову. На мгновение почудилось, что Древо вновь зачем-то решило устроить показ миров, теснящихся на его ветвях, и сейчас перед глазами опять замельтешат чужие образы и знакомые лица.

Лишь спустя секунду зрение и рассудок заработали в согласии, отметив, что вокруг по-прежнему корни — уже огромные, с ногу, а то и с человека толщиной, а вдали — и вовсе похожие на колонны, и теперь эта даль видна четко, ясно, потому что вокруг пустынный зал, несколько мраморных колонн и — окна в стенах справа и слева, высокие, почти до самого потолка, в размах рук шириной. Проемы были без стекол, меж стволов вместе с солнечным светом свободно и легко бродил холодный осенний воздух, а там, за окнами, виднелись верхушки сосен с одной стороны и катящееся к холмам песочно-рыжее солнце — с другой.

— Пришли, — констатировал Мартин и, подумав, уточнил: — Правда, непонятно куда.

Курт, не ответив, прошагал к ближайшему окну слева и оглядел то, что было снаружи.

Снаружи тянулись холмы — дикие, заросшие травой, кустами и редкими деревьями. Хагнер, тоже подойдя, встал передними лапами на подоконник, выглянул наружу и поднял голову, переглянувшись с майстером инквизитором.

— Да, — кивнул Курт. — И я о том же. Наших там нет.

— С этой стороны тоже, — отозвался Мартин от противоположного окна и, отвернувшись, отступил от стены. — Сплошной лес… И я не помню, чтобы такой рос рядом с Поттенбрунном, когда мы к нему подошли. Его вырубили весь еще несколько поколений назад.

Курт бросил последний взгляд на заходящее солнце, отвернулся и отошел от окна, оглядывая зал.

— Что это вообще за место? — спросил Мартин, озираясь. — На обеденную залу не похоже, на церемониальную тоже…

— Это вообще ни на что не похоже, весь этот замок. Я не знаю, что это за зал, что за этими окнами, не знаю, где мы.

Мартин прошел дальше, миновав следующее окно, и вдруг остановился; несколько секунд он стоял неподвижно, а потом осторожно, медленно сделал три шага назад и снова посмотрел в первое окно.

— Идите-ка сюда, — позвал он тихо и, когда спутники приблизились, кивнул в проем: — Сосны, так? Я ведь не один это вижу?.. А теперь туда, — позвал он, снова сделав три шага вперед и указав в сторону следующего окна. — Что видите?

Хагнер вытянул шею, оглядев видное с его места ярко-голубое небо, потом мелкой трусцой подбежал к окну, приподнялся, снова опершись лапами, и отступил, обернувшись к Курту. На звериной морде проступили совершенно человеческое изумление и растерянность. Курт подошел и молча встал рядом, глядя перед собою.