Безымянное проклятье

Он также не хотел, чтобы она была в этом одна. Драко хотел разделить эту боль и этот страх на двоих. Но она не пришла к нему той ночью. И следующей тоже. Она предпочла решать всё в одиночестве, не спрашивая совета и не получая его утешения. А может быть, она боялась, что будет высмеяна им? После всего, что между ними было? Бред.

— Интересно, куда подевался твой женишок? Он явно не появлялся в доме, пока тебя не было, — спокойно размышлял вслух он. Что им ещё оставалось? Только говорить. Тем более этот вопрос его действительно интересовал.

— Возможно, к родителям. Он не любит тишину и одиночество.

Малфой только фыркнул. Ничтожество. Как можно их не любить?

— Мне кажется, я могу угадать то, о чём ты подумал. — Гермиона смотрела в огонь и грустно улыбалась.

— Ты записалась в клан Трелони и держишь за пазухой хрустальный шар? — поддержал её настроение Малфой.

— Ты думаешь о том, как можно всего этого не любить. Одиночество и тишину, — почти слово в слово пересказала его мысли она.

— Грейнджер, ты страшная женщина! — воскликнул он, прижав руку к сердцу. Она улыбнулась чуть шире, посмотрела на него и склонила голову.

— Я снова Грейнджер?

Не отдав себе отчёта, он провёл языком по губам.

— Если ты хочешь поцелуя, то так и скажи, — ответил он ей, отмечая, что голос прозвучал ниже обычного.

Грейнджер выдохнула, закусила губу и вновь отвернулась к огню.

Малфой не узнавал себя. Глупо было бы вновь винить действие проклятья, но он всё равно это делал. Ещё полтора месяца назад он знал о Грейнджер не больше других. Любимица толпы. Героиня войны. Прирождённая зубрила и книголюб. Из газет он знал, что они встречаются с Уизли, и его это никоим образом не интересовало. Ему неинтересна была её жизнь, как и всей победившей стороны. Он выживал, как мог, выправлял репутацию у себя и своей семьи и совершенно не собирался узнавать Гермиону Грейнджер. Его отношение к ней до того, как он сюда попал, можно было бы назвать терпимым. Она не вызывала в нём светлых чувств, но он обязан был наступить на горло своим предубеждениям и личным неприязням. Детство кончилось ещё во время войны.

Теперь он знал о ней практически всё. Какой она пьёт кофе и как часто. Знал, какие заклинания она использует для укладки волос, каким гелем для душа пользуется, какие запахи предпочитает… Раньше он никогда не задумывался о том, сколь много мелочей может уместиться в одном человеке. Невольно он сравнивал её с собой и понимал, что наверняка его мать знает о нём так же много. Помнит о нём так же много. В детстве его всегда удивляло, как она одним прикосновением к его лбу может понять: болен он или нет. Сейчас он ощущал то же самое.

Он помнил, как она хмурится, решая сложные задачки, а как — когда у неё болит голова. Он узнавал её нервозность задолго до того, как она начинала чувствовать её сама. Чуть более резкие движения, задержка дыхания на выдохе, и вот через минуту она уже заламывает руки и чешет кончик носа указательным пальцем.

Малфой ненавидел себя за это. Он не планировал чувствовать к Гермионе Грейнджер хоть что-то, но по итогу прошедшего времени понял, что влюблён. Безнадёжно и беспросветно влюблён. Впервые в жизни он думал о том, что взаимность в любви может быть пугающей и непредсказуемой. Впервые он считал, что неразделённая любовь может быть понятнее и легче взаимной.

— Прощальные письма были хорошей идеей, — сказал он, разрывая окружавшую их тишину. Лёгкое настроение Гермионы мгновенно изменилось, и он мысленно отвесил себе оплеуху.

— Да, — задумчиво откликнулась она и встала у камина. — Хотя это было… трудно.

— Это и должно было быть трудным, Грейнджер.

— Хватит называть меня по фамилии! — мгновенно откликнулась та.

— Если я назову тебя по имени, то поцелую, — предупредил он.

— И ты хочешь меня этим испугать? — Она обернулась и выдала нервный смешок. — Да твой чистокровный язык был у меня…

Договорить она не успела. Малфой за одно мгновение пересёк разделяющее их расстояние и выполнил обещание. Её губы ответили спустя секунду, и впервые их поцелуй был неспешным. Малфой раз за разом отбрасывал мысль о том, что таким образом они прощаются.

***

Гермиона растворялась в ощущениях. Сквозь неспешные поцелуи она старалась передать все невысказанные слова. Забыть обо всех страхах, забыть, что их окружает удушающая неизвестность. В его объятиях это было возможно. Она могла в них забыть о Роне, о проклятье, о волнении родителей за неё, о своей работе, о клане Уизли и их возможной реакции. Здесь, в его руках, важность реального мира испарялась и ускользала. Оставались лишь его руки — сильные и нежные, его губы — настойчивые и пленяющие. Они вели её, безмолвно уговаривали её, молили её остановиться, прочувствовать только этот миг и не заботиться больше ни о чём.

Как и в прошлый раз, она не помнила, как очутилась на огромном ложе, лишь почувствовала перемещение в пространстве и мягкость постели вместо каменной стены. Неспешная нежность, с которой Малфой — Драко! — снимал с неё одежду, обезоруживала. В его взгляде сумасшедшим коктейлем смешивались желание и нежность, жажда и бережность. Избавив её от последнего элемента белья, он приподнялся на локте и с насмешливой улыбкой обронил:

— Есть ещё одно место, где мой чистокровный язык ещё не побывал.

С трудом сообразив, что он что-то ей сказал, Гермиона нехотя открыла глаза. Что он имел в виду? Его язык? Где-то не был? Мыслить в таком состоянии было крайне трудно, и она его переспросила:

— О чём ты?

Драко мягко рассмеялся и начал спускаться поцелуями по её подбородку, шее, обласкал её грудь, вырвав с её губ протяжный стон.

— Если бы я знал, что подобным способом можно лишить тебя способности мыслить, я бы использовал это ещё в Хогвартсе, чтобы обойти тебя на экзаменах, — рассмеявшись, сказал он, но Гермиона уже не обращала на его слова никакого внимания.

Все её ощущения обострились, когда он начал спускаться ещё ниже и ещё. Кажется, он шептал проклятья и восторги поочерёдно — она не слышала. Её практически не осталось — она превратилась в одни ощущения. Неведомым ей образом Малфой точно знал, какие именно оральные ласки она любит. Она трепетала в его руках, зарывалась пальцами в его волосах и издавала такие звуки, какие вовсе от себя не ожидала.

Он остановился, когда она была на самом краю. Разочарованно зарычав, Гермиона потянулась руками вниз, чтобы, наконец, получить желаемую разрядку, но Драко перехватил руки и зафиксировал над её головой.

— Драко! — возмутилась она. Тот хрипло рассмеялся.

— Гермиона! — отзеркалил он её тон. — Я не хочу иметь заснувшее тело. Тем более ты так прекрасна, когда я… — Она дотянулась и закрыла его рот поцелуем.

Всё, что было после, смешалось для неё в яркий калейдоскоп эмоций и ощущений. Он держал её и себя на грани оргазма, зная, что после разрядки они оба уснут. Их соитие было безумным, на грани отчаяния и жгучей потребности. Запомнить, узнать как можно больше, получить как можно полнее, наверстать время упущенных возможностей. Она задыхалась от страсти, тонула в водовороте чувственности, что он ей дарил, и совсем потеряла счёт времени. Ей казалось, что это длилось вечность. Невероятную, сладострастную вечность, где он останавливался каждый раз, как только ощущал, что она близка к финалу. Отступал, целовал, ласкал, касался, дразнил её. Сбивчивое дыхание, стоны и тихий шёпот наполняли комнату и создавали их собственный мир, в который они сбежали от неизбежности будущего.

— Гермиона… — шептал он между поцелуями.

— Драко! — отзывалась она, ощущая в себе его движение.

— Никогда не отпущу тебя, — бормотал он, вжимаясь в её тело.

— Даже не надейся, что я позволю тебе уйти, — вторила она ему, впиваясь в его плечи.

— Ты всегда будешь моей…

— Всегда… твоей…

Уставшие и удовлетворённые они лежали на смятых простынях, переплетаясь телами. Пытаясь отдышаться, каждый как мог боролся с надвигающимся сном.