Безымянное проклятье

Над столом среди яств возвышался внушительных размеров букет из волшебных роз. Заслышав её шаги, Рон резко поднялся и сделал нерешительный шаг в её сторону.

— Гермиона, — выдохнул он, и сердце её сжалось от жалости к нему и злости к себе.

— Привет. — Ей не хотелось ругаться, видел Мерлин, не хотелось. Оставалось лишь молча привести себя в порядок и приняться за ужин. Говорят же, что на сытый желудок разговоры ведутся лучше?

— Ты позволишь мне… объясниться?

Гермиона поперхнулась глотком вина и ответила, едва откашлявшись:

— Не уверена, что захочу услышать это ещё раз. Джинни рассказала, как это бывает там, в баре.

Кровь мгновенно отлила от его лица.

— Джинни в курсе?

— Да.

Рон замолчал, явно подбирая слова.

— Я думал, что это дурной сон. Что такого просто не может со мной происходить. Я… Мне хотелось её прогнать, но я понимал, что моё тело не слушается меня, и… решил, что мне это снится. Что это разновидность кошмара, где тебя прилюдно трахают, а ты не можешь возразить.

Она запретила себе его жалеть. Она запретила себе ему сочувствовать. Мерлин свидетель, она готова была его простить, но не хотела его прощать. Не так быстро.

— Думаю, ты сам виноват в этом, Рон.

— Я и не…

— Дай договорить. Ты ведь знаешь, что тебя полностью отключает, когда переберёшь с выпивкой. Что за чёрт тебя дёрнул принять идиотский спор Флинта. Флинта! Его вообще никто и никогда не видел пьяным!

— Если честно, я уже не помню. — Рон растёр лицо ладонями и вновь поднял на неё щемяще провинившийся взгляд. — Я признаю свою вину. И своё бездействие. Но, Гермиона, думаю, окажись на моём месте ты, у тебя бы так же не было выбора!

— А вот тут ты не прав, Рон. — Гермиона встала из-за стола и взмахом палочки отправила грязную посуду на кухню. — Женщины несколько иначе устроены. Для них секс — это доверие в первую очередь. Думаешь, я смогла бы расслабиться в битком переполненном баре? У нас возбуждение рождается сперва в голове, а не от физических воздействий. Так что окажись я в твоей ситуации, я не смогла бы возбудиться, не то что кончить.

Она скрылась в спальне, но спустя мгновение вернулась, левитируя вчерашнюю постель Рона.

— Умом я понимаю, что ты лишь «жертва обстоятельств», но также я понимаю, что обстоятельства организовал ты сам. — Рон больше не поднимал головы, и это облегчало её задачу. — Я пока не готова… лечь с тобой в одну постель. От одной мысли, что кто-то ещё знает тебя на вкус, у меня всё внутри… переворачивается. Поэтому…

— Да, я понял. Сплю на диване.

— Как сказала Джинни, хорошо, что в тот вечер не было журналистов, которые могли бы запечатлеть такую сенсационную новость.

Рон вскинул голову и побледнел ещё больше.

— Гермиона… я люблю тебя, ты же знаешь? Ты же…

— Я знаю, Рон, — ответила она на пути в спальню. У двери она остановилась и обернулась назад. — Но от этого только больнее.

========== XXIV ==========

Малфой молчал.

Она и раньше ценила окружающую её тишину, но сейчас та была ей просто необходима.

Одна часть Гермионы хотела, чтобы он вновь кричал. Выплёскивал на неё свою ярость, злость и отчаянье. Ей хотелось, чтобы он заставил её вновь чувствовать. Ощущать. Эта часть отчаянно нуждалась в порицании и чувстве вины. Она хотела испытывать вину за то, что ничего не чувствует. За то, что спустила на тормозах фактическую измену Рона. За то, что не ощущает боли при этом воспоминании. Отвращение — да. Отторжение — сколько угодно. Но не боль. Будто где-то глубоко внутри она знала, что он может предать. Она боялась признаться себе, что подсознательно ожидала этого. Был ли он по-настоящему верным? Всегда?

Он отвернулся от Гарри на четвёртом курсе, как только засомневался в его преданности. Он оставил их с Гарри, когда они искали крестражи. Он бросил её на войне даже тогда, когда уже вроде бы «любил».

Неужели она и правда всё это время сомневалась в нём и ждала подвоха? Неужели все последующие годы безупречной верности и любви не смогли убедить её подсознательное Я в том, что на Рона можно положиться?

Она ожидала от себя больших эмоций. Тогда, когда Малфой выражал своё презрение, в ней закипала злость. Но когда она получила признание от Рона, не почувствовала практически ничего. Злость на его безответственность. Досаду, что это происходит с ней. Но не боль от предательства. Ей казалось, она должна выть, кричать, рвать на себе волосы, жалеть себя и обвинять Рона. Сорвать голос, выплеснуть все обиды и усталость, обвинить в отсутствии понимания и совместных интересов.

Правда состояла в том, что она не чувствовала ничего, кроме оглушающей пустоты внутри.

Вторая её часть жаждала этой пустоты.

Она наслаждалась уютной тишиной и той слаженной работой, которой они с Малфоем были заняты. Ей нравилось сидеть, склонившись над столом, друг напротив друга. Наблюдать, как свет от магического шара отбрасывает длинные тени от его пальцев, держащих перо. Тень скользила по лицу Драко в зависимости от его движений, и каждый раз, когда её взгляд падал на его губы, в наполняющей её пустоте загорался крохотный огонёк. Она признавала, что это было малодушным, но раз за разом Гермиона откладывала ближайшее рассмотрение этого огонька. Она вновь опускала взгляд на пергамент, устремлялась навстречу той самой пустоте и вновь уступала контроль над чувствами первой своей части.

Вместе в тишине они провели не один час. Гермиона обладала фотографической памятью и успешно её использовала, чтобы распределить часть переводов на пребывание во сне. Вдвоём они работали слаженно и чётко. Не нужно было отвлекаться на еду, усталость и естественные потребности. Глаза не слезились от обилия текста, руки не уставали держать перо, а мозг работал чётко и быстро.

Из высокого пучка выбилась упрямая прядь волос. Она щекотала Гермионе нос и левую щёку так, что ей приходилось хмуриться и смешно двигать носом, сдувать мешавшую обнаглевшую кудряшку. Гермиона была увлечена занимательным текстом и не хотела отвлекаться от него, но ей и не пришлось. Мужские пальцы легко подхватили нарушительницу спокойствия, мягко и медленно очертили женские скулы и бережно заправили прядь за ухо. Она подняла взгляд и впервые за долгое время не смогла понять выражение его лица. Казалось, что Драко одновременно хочет улыбнуться и показаться безразличным и скучающим.

«Что ж, это немного утешает, — подумала Гермиона, мягко и благодарно ему улыбнувшись. Малфой тут же подхватил её инициативу и улыбнулся сам. Его глаза всё ещё изучали её. — Он тоже сомневается и не уверен во всём происходящем. Это не может не утешать».

***

Драко Малфой всегда считал Джиневру Уизли бесполезной дворняжкой, вечно отирающейся около Поттера. Даже ещё более бесполезной и ущербной, чем Рональд Уизли — всем известно, что у влюблённых девиц вместо мозгов кисель. То, что она в него влюблена, было ясно как летний день — с самого поступления в Хогвартс и дня не проходило без тоскливых взглядов в сторону всеобщего спасителя. Чего только стоил тот потешный гном на втором году обучения, которого она подослала своему возлюбленному, чтобы тот читал ему ей же сочинённые стихи.

Сегодня днём ему пришлось признать, что девочка подросла. Не в том смысле, который обозначал этими словами Блейз — фигура и красота, нет. Незаметно для него она хорошенько выросла в плане обладания серым веществом, именуемым мозгом. Хотя, он должен был признать, что никогда не следил за семьёй Уизли в целом и за ней в частности.

Безумная жёнушка Поттера, отчаянная гарпия, не желавшая становиться порядочной хозяйкой дома на Гриммо 12 — вот, что он слышал о ней за последние годы, да и только. Кто бы мог подумать, что они с Поттером чуть не разбежались после войны?

Естественным было то, что она пыталась оправдать своего братца. Не было выбора! Малфой мысленно хмыкнул. Конечно, пить с Флинтом на спор — верх глупости, но что ещё можно было ожидать от Уизли? После первого же праздника в слизеринских подземельях никто больше с ним не связывался.