Моя драгоценная гнома

Наверху я несколько раз пряталась в нишах, пропуская мимо эльфов — слуг или благородных дам в услужении. Меня никто не заметил, но услышав голос леди Дафны, я перепугалась не на шутку и вжалась в темный уголок, присев на корточки, чтобы быть как можно меньше.

— …хотела увидеть принца, — говорила кому-то леди Дафна. — Пыталась мне объяснить что-то, что волнуется за него, а у самой любовь так и брызжет из глаз.

У меня вспотели ладони, когда я поняла, что она говорит обо мне. Позор! И вот так это выглядело со стороны? А сейчас выглядит лучше? Бегаю за принцем, как кошка!

— Его высочество обладает даром внушать любовь всем, — ответил леди Дафне знакомый мне голос — леди Лионель, та самая, для которой я делала янтарную сетку. — Нет ничего странного, что маленькая гнома полюбила его.

— Ах, но это так печально, — вздохнула леди Дафна. — Неразделенная любовь ранит сердце сильнее кинжала…

— Но она тоже прекрасна, — мягко подсказала леди Лионель.

— Ты права, — признала леди Дафна правоту дочери. — И вся эта история, когда увидела эти горящие любовью глаза, она напомнила мне юность, ту весну, когда я была и счастлива, и несчастна… Тогда цвела сирень. Кстати, чувствуешь запах сирени? Как странно, ведь осень…

— Да, запах сирени просто упоителен, — заметила леди Лионель с удивлением. — Неужели кто-то раздобыл такие удивительные духи?..

Разговаривая, мать и дочь удалились по коридору, а я осмелилась подняться на ноги. Что делать? Бежать отсюда? Бежать, чтобы не опозориться перед принцем! Чтобы не стать посмешищем для всего города!

Но аромат сирени и в самом деле плыл по коридорам замка. Он властно напомнил мне прекрасный сад феи — спокойствие, умиротворение, и Дагобер рядом… Особенно сильно он чувствовался с третьего этажа, и я несмело ступила на лестницу и начала подниматься. Запах сирени усиливался, и я шла за ним, словно на волшебный зов.

Еще одна лестница наверх, еще один поворот в хитросплетении коридоров, и я оказалась возле двери — ничем не примечательной, одной из многих, что встречались мне в замке. Но сирень опьяняла, манила войти, звала так же настойчиво, как шепот прямо в ухо.

Без колебаний, я толкнула двери. Они не были заперты и распахнулись легко, даже не скрипнув петлями, как по волшебству.

Пламя свечей в подсвечниках мигнуло, и в этом неровном свете я увидела принца Дагобера — он стоял возле окна, задумчиво вертя в пальцах пятилепестковый цветок сирени.

Он медленно оглянулся, и глаза его расширились.

— Эрмель? — спросил он таким голосом, словно вместо меня, гномы, увидел на пороге огнедышащего дракона.

Я ничего не успела сказать в ответ, потому что он стремительно пересек комнату, схватил меня поперек талии и одним махом поставил на стул, так что наши лица оказались на одном уровне. А потом он поцеловал меня — точно так же, как в эльфийском салоне красоты. Прямо в губы, страстно, как будто я была для него самой прекрасной во всем мире.

57

— Ты спятил, Дагобер! Просто спятил! — герцог-регент вышагивал по комнате туда-сюда и сердито поглядывал на племянника, который сидел в кресле, подперев голову, с видом — «ах, как вы все меня утомили». Жаба на плече герцога полуприкрыла глаза и словно дремала. — Что на тебя нашло?! Клятва на крови! Если нарушишь — умрешь!

— Знаю, — коротко ответил принц, глядя куда-то поверх дядиной головы.

— А если знаешь, то зачем?!

— Так надо.

Герцог всплеснул руками:

— После этого странного путешествия ты стал совсем другим. Я не узнаю тебя.

— Многое изменилось, дядя, — Дагобер встал и тоже зашагал по комнате.

— С другой стороны — в этой истории есть и хорошее, — быстро нашелся герцог. — Сестры, несомненно, первые красавицы королевства, да и во всем мире, я уверен. Скорее всего, проклятье этой феечки будет снято. Да! — он кивнул несколько раз, потирая ладони, словно убеждал сам себя в правоте. — Пусть ведьмы хоть так послужат тебе во благо! А после свадьбы… да многое может случиться после свадьбы.

— Свадьбы не будет, — сказал Дагобер ровно и подошел к окну, глядя на крыши города за замковой стеной. Накрапывал дождь, и голуби жались под стрехи — сизые, будто насквозь промокшие.

— Прости, не расслышал? — герцог сделал резкое движение, потревожив жабу, и она возмущенно квакнула, но хозяин легко шлепнул ее между глаз, чтобы притихла. — То есть как — не будет?..

— Ты всерьез думаешь, я позволю кому-то из этих чокнутых девиц надеть корону? — усмехнулся Дагобер. — Да мне страшно представить, что они начнут вытворять, когда доберутся до власти. Ты уедешь завтра же, а когда… все будет кончено, предъявишь им обвинение в убийстве принца и черном колдовстве. Я написал письмо — вон оно, на столе.

— Ты спятил, точно спятил… — прошептал дядя потрясенно.

Он подошел к столу и подобрал письмо — запечатанное королевской печатью, с указанием даты, перевитое алым с золотой нитью шнуром.

— Это единственное правильное решение, — заверил герцога Дагобер тем же ровным, почти равнодушным голосом.

— Правильное решение?! — шепотом закричал Асгобер. — Умереть?!

— Да, — Дагобер продолжал смотреть на голубей. — Ты все равно будешь лучшим королем, чем я. И, надеюсь, исполнишь мою последнюю волю — я там написал несколько пунктов. Рассмотри их со вниманием. Хорошо?

— И не подумаю! — герцог рубанул свитком воздух, и жаба, едва не свалившись, раскрыла рот, чтобы квакнуть, но передумала и мрачно замолчала, цепляясь бородавчатыми лапами за герцогский камзол.

— Дядя, все решено, — покачал головой принц. — Теперь просто оставь меня в покое. Как ты понимаешь, мне о многом надо подумать.

— Что ты там понаписал? — герцог потряс пергаментным свитком. — Мне сказали, ты отправил посыльного в дом этого гнома, ювелира… Дагобер, что ты наобещал ему?

— Не наобещал, — спокойно поправил дядю принц. — Пожаловал его дочери место в гильдии ювелиров и дал разрешение на установку памятника на могилу его жены. Надеюсь, ты не станешь этому препятствовать?

Герцог довольно долго молчал, что-то обдумывая, а потом сказал:

— Чем дальше дело, тем больше мне кажется, что не проклятая маркграфиня и ее доченьки — самые злобные ведьмы. Ты уверен, что тут обошлось без колдовства со стороны этой девчонки? Гномьей дочери?

— Вот она тут совершенно ни при чем, — Дагобер вдруг разозлился. — Все, закончили болтовню, дядя! Сколько раз я должен повторить, что все решил? Уезжай завтра и сделай, как тебе сказано.

— Ты и правда переменился, — герцог смерил племянника внимательным взглядом, медленно пряча свиток, перетянутый алым с золотом шнуром, за пазуху. — Но я этого так не оставлю. Я отвечаю за тебя, до твоей женитьбы я — регент… Я позабочусь о тебе, даже если ты сам этого не хочешь.

— Только не навреди девушке! — вскинулся Дагобер. — И ее отца не трогай. Я оказался виновником ее несчастий, многим обязан ей, и не хочу, чтобы она снова пострадала из-за меня. Пообещай!

— Да я уже забыл про твою драгоценную гному, — поморщился как от уксуса герцог. — Хотя нельзя быть таким мягкосердечным, Дагобер. Как будущий король, ты не должен мыслить столь узко.

— Я никогда не стану королем, — принц подошел к дяде и пожал ему руку. — Поторопись уехать. Они совсем не простушки, эти три ведьмы. Не хочу, чтобы ты пострадал.

— Главное — держись, — сказал герцог, отвечая крепким рукопожатием. — Я что-нибудь придумаю.

— Иди уже, — не выдержал Дагобер.

Оставшись один, принц придвинул кресло к столу, открыл чернильницу и заточил перо. Расстелил новый пергамент и написал: «Дорогая Эрмель…». Но излить свои мысли и чувства посредством пера оказалось непростым делом. Сгустились сумерки, служанка принесла свечу и закрыла ставни, а письмо обзавелось только четырьмя строками. Когда появилась служанка, Дагобер предусмотрительно прикрыл написанное. Он не сомневался, что маркграфиня с доченьками следит за ним — несмотря на незапертые двери и отсутствие кавалькады слуг. Птичка поймана в клетку, но птицелову все равно не верится в удачу, и есть опасения, что клетка окажется слабоватой, или дверца распахнется, или пташка сдохнет от тоски по воле…