Земля в иллюминаторе

– Хороший, – глядя на фрат, сказал Тави. – Я думал, он будет голодать на камнях, но, видимо, до него долетают с поля поры треупсов.

– Главное, осторожно у края, – предупредил Хинта. – Эти скалы хрупкие, легко трескаются.

– Если упадем, ничего страшного. Там же губка фрата в полтора метра. На ней можно прыгать, как на батуте.

– Не в этом дело. Если упадем, будет незаконное вторжение на поле Джифоя и дальше сценарий, который описывал Фирхайф.

Тави фыркнул.

– А, точно... – опомнился Хинта. – Я же так и не ответил тебе, почему Фирхайфа зовут Фирхайфом.

– Ну, это определенно не имя и не второе имя. Прозвище, как твое – Хинхан?

– Да, прозвище. – Хинта остановился и рукой начертил в воздухе перед мордой Иджи крест, что означало «стоп». Ослик издал мелодичный понимающий звук и, послушно сложив ноги, опустился на землю. Услышав голос Иджи, Ашайта даже прикрыл глаза от удовольствия; на мгновение, пока звучала короткая музыка, его руки превратились в танцующую живую волну. Хинта пробежал пальцами по кнопкам своего шлема, включая брата в их с Тави радиоканал. – Слезай, Ашайта, приехали.

Младший поднялся, сошел на землю и сделал перед Хинтой что-то вроде медленного реверанса. Его синие глаза лучились отражениями далекого солнца.

– Как ты? – спросил Хинта.

– Мально. – Оттого, что Ашайта попытался сказать обычное слово, по его подбородку тут же побежала ниточка слюны. Он с чмокающим звуком втянул ее обратно.

– Мы с Тави будем собирать фрат. Хочешь есть, или чего-нибудь еще?

Ашайта помотал головой.

– Иджи, ка, – произнес он и сразу подобрал новую струйку слюны.

– Иджи в твоем полном распоряжении.

– Иджи... ка... Иджи... ка... найтжитика-тика... иджатика-та... найтжитика-тика... иджатика-та, – тихо пропел Ашайта. Он обошел ослика – точнее, с необычайной пластикой станцевал-проплыл вокруг него – и, слив все движения в одно, сел-упал на камень перед его мордой.

– Ты его понимаешь? – спросил Тави.

– Он счастлив, – ответил Хинта. – Ладно, давай собирать фрат.

– Конечно, – сказал Тави. Но они оба еще несколько секунд наблюдали, как Ашайта начинает свою игру – от этого зрелища трудно было оторваться. Тот прикрыл глаза, покачался из стороны в сторону, будто ища вдохновения, а потом вдруг начал рисовать руками перед мордой ослика. Локаторы Иджи и руки ребенка качались друг против друга. Робот не понимал команды и издавал несколько разных вариантов отрицательного ответа. Сначала эти звуки звучали отдельно друг от друга, потом быстрее, еще быстрее, и вот, наконец, они слились, начали накладываться, рваться, превратились в странную музыку. А Ашайта качался всем телом и в упоении рисовал руками – его ладони вращались, казалось, он гладит и катает по воздуху невидимый мяч.

– Он красивый, твой брат, – сказал Тави. – Ты знаешь?

– Да. – Хинта достал из кузова Иджи робоковшики для сбора фрата и растянулся на животе у края скалы. Суть работы была проста: надо было закинуть тяжелый ковшик как можно дальше, дать ему впиться зазубренной челюстью в зеленую плоть и потянуть на себя. Если везло, то за один заброс ковш срывал со скалы целую ленту губки. После заброса приходилось чистить зубья рукой; на ощупь фрат был как мокрое полотенце. Добытые пласты ребята сваливали прямо на землю в стороны от себя. Позади них Ашайта и Иджи играли свою странную быструю музыку.

– Бывает же, что целый час не получается рассказать какую-то ерунду, – осознал Хинта. – Фирхайф.

Тави фыркнул.

– Ты уже десять раз мог.

– Никто не знает, почему Фирхайфа зовут Фирхайфом. Но думаю, он сам себя так назвал.

Тави перевернулся на бок, отбросил в сторону камень, который врезался в грудь его скафандра.

– Как долго я ждал этой истины. И это все? То есть, оно ничего не значит?

– А что значит мое прозвище, ты знаешь?

– Хинхан... Ну, Хин – это от твоего имени. А Ханкришпа – один из героев, великий механик боевых машин Притака. И вместе получается красиво.

– Серьезно?

– Я всегда так думал.

– Мое прозвище придумал Фирхайф. Это он стал меня так называть, когда я был еще совсем маленький и мы с ним часто встречались. Потом это перекинулось на всех. Даже мой отец меня так зовет. И это никогда ничего не значило.

– Обидно.

– Нет, Тави, ты потрясающий! – воскликнул Хинта. – Ты как бы нечаянно объяснил то, чему никто не придавал значения. И действительно красиво! Мне нравится, что у меня половинка имени Ханкришпы!

Тави бросил ковш, но вместо того, чтобы вытаскивать его, обессилено растянулся на земле.

– Почему у меня нет прозвища? И почему так получается, что обычно я называю по именам даже тех людей, у которых прозвище есть? Ты для меня больше Хинта, чем Хинхан.

Хинта пожал плечами.

– Потому что ты поздно познакомился с Фирхайфом. Ты с матерью приехал сюда всего шесть лет назад, и поначалу она держалась особняком от местных, и тебя держала при себе. А местные дети живут не так – они торчат на улицах, играют. Когда тихоходный входит в Шарту, за ним бегут все, кому не лень. Фирхайф общается с мелюзгой, дает им прозвища. Они прилипают и остаются на всю жизнь. Я знаю сверстников моего отца, которым старик дал прозвище в незапамятные времена.

– Правда? Так он один создал весь мир прозвищ? – восхитился Тави.

Хинта помрачнел.

– Добрых прозвищ. Те, кто обзывает моего брата – ты знаешь, как – это они придумали сами.

– Фирхайф, король добрых прозвищ, – пробормотал Тави. – А кого он назвал так давно?

– Джикон – кличка нашего учителя физики. Ей сорок лет. Отец говорит, что Фирхайф придумал ее, когда сам был двадцатилетним парнем и еще не начал водить тихоходный.

– Еще в прошлом, заброшенном Шарту? В том, который был на берегу моря до цунами?

– Видимо, да. Но тогда прежний поселок еще не был заброшен.

Тави по-прежнему лежал на земле и не вытаскивал ковш.

– Знаешь, кажется, я запомню сегодняшний день очень надолго. Тропа. Тихоходный поезд. Фирхайф. Тот странный человек. И твой красивый брат. Этого всего уже слишком много для меня. Но это потрясающий день.