Тени забытой шестой

— А ты начинаешь мне нравиться.

Но я уже не слушала ее. Мой путь лежал в недра корабля, где лежал дневник с записями и текстом песни. Какой? Я не помнила, какой, но помнила, что ее очень важно спеть, когда мы сойдем на остров.

Я велела Кинтаро плыть к острову, а потом сняла пиратскую треуголку, распустила волосы, скинула плащ и затянула песню на родном языке. Хризолит Проклятая одобрительно улыбалась и отбивала такт костяшками пальцев, а потом и сама начала подпевать. Вместе с ней завыли неприкаянные души, застучали костями, заскрежетали зубами, заплакали морскими брызгами. Я же сосредоточилась на том, чтобы не забыть слова припева, повторяемые раз за разом… Листок с текстом был у меня перед глазами, но стоило отвести от него взгляд, как слова улетучивались из памяти, как будто им было тесно в моей голове.

Корабль на всех парах летел к острову и через несколько минут причалил к прогнившей пристани. Дело пошло веселей. Я все пела и пела, чувствуя, как ускоряется время вокруг меня, а пространство стягивается в тугую воронку, лишь бы удержать в памяти то, что важно. Застывший в черной лаве корабль моей прапрабабки был хорошо виден, а редкие золотые всполохи завораживали и обещали несметные сокровища. Команда на берегу споро разворачивала сложную систему тросов, лебедок и опор, чтобы вырвать «Горбуна» из многовекового плена.

— Его там нет… — пропела мне Хризолит Проклятая.

Ее голос был необычайно глубоким и сильным, как и она сама. Я мотнула головой, отгоняя лживую мару.

— Источника там нет… — настойчиво напевала северная воягиня. — Нет… Воды нет… Льда нет… Соли нет…

Я запнулась на полуслове, и песнь оборвалась. Горло раскалилось, как будто в глотку мне засыпали пуд соли. Соль…

— Почему соль? — вырвалось у меня. — Зачем она?

Хризолит Проклятая тоже прекратила напевать, и в бухте воцарилась страшная гнетущая тишина. Время застыло, а вот пространство стало стремительно расширяться, как будто эти двое никак не могли поделить между собой мой разум.

— Вода Источника всегда соленая, а лед ее очищает… Ты знаешь, сколько лучей у снежинки?..

Она подождала моего ответа, а у меня в памяти крутилось какое-то смутное воспоминание… знание о том, что вода опасна… Холодная вода опасна вдвойне… Соленая холодная вода еще хуже… Но если она замерзнет и превратится…

— Их шесть, — воинственно провозгласила северная воягиня. — Их всегда шесть! Запомни это и иди. Тебя уже ждут.

— Кто?

— Снежинки.

И я поняла. Лед черного озера сомкнулся у меня над головой. Я повернулась к Кинтаро, который жадно глазел на «Горбуна», и махнула ему рукой.

— Там ничего нет! Это обман! Колдовство! Сокровища ждут нас в глубине острова! Скорее! Грузите порох и в путь! Быстро, быстро!..

Я затянула песню, ускоряя припев до невозможности и чувствуя, как немеют от холода руки и ноги. Меня мучил один вопрос. Если заморозить соленую кровь и превратить ее в снежинки, сколько будет лучей? Тоже шесть?

Команда недовольно роптала, капитан хмурился, Дылда молча шагал рядом со мной. Двенадцать самых крепких матросов несли на себе бочонки с порохом. Мы шли по песку и черной гальке, а наши следы тут же исчезали, смываемые невидимым прибоем. Мир вокруг нас был похож на колышущуюся завесу, на которую большой шутник проецировал картинки из волшебного фонаря, выхватываемые из наших разумов. Разумы… Я сама себе напоминала огромный бесконечный кочан капусты, с которого один за другим срывают листья, пока не останется кочерыжка… Пустая, обглоданная… На самом деле бесконечности не существует, ее придумали люди, которые не в состоянии охватить единство сущего… Они отрывают от него куски, измельчают их, пережевывают и выплевывают, создавая иллюзорную множественность мира… Так и меня резали, дробили, разжевывали и переваривали, создавая реальность вокруг…

Крутой излом скалистого выступа закончился. Вдаль уходило каменное плато, поросшее редкой чахлой растительностью. Было жарко, с моих спутников пот лил ручьями, а я дрожала от холода и больше не могла петь. Хризолит Проклятая презрительно поглядывала на меня, но от издевок воздерживалась.

— К-к-куда? — спросила я, стуча зубами от ледяного озноба.

— В сердце, — ответила она и сняла голову, чтобы поправить золотой обруч на рыжей копне волос. — Я ужалила ее в самое сердце.

— К-к-кого?

— Изменщицу.

Мара вновь нацепила голову на плечи и важно двинулась вперед, сопровождаемая толпой моих мертвецов. Ноги онемели так, что я их не чувствовала. Дылда подхватил меня под руку.

— Может, вернемся? — тихо шепнул он мне.

— Н-н-нет. Туда. За ней.

— За кем?

— За солнцем. Туда!

Он немного поколебался, но потом принял на себя мой вес и повел меня навстречу снежинкам, которые уже плясали в воздухе, невидимые, опасные, пресные… Они очистились от соли грехов, и я вдруг поняла, каким будет мое очищение… Я просто замерзну, и вся соль из меня выйдет. Ледяная статуя меня, прекрасная, сверкающая и совершенно шестая, будет стоять в храме, а неприглядную кучку серой соли сметут и выкинут. Или бросят в огонь, где она вспыхнет и согреет холодную ночь. И все вернется на круги своя…

Хризолит Проклятая вдруг заговорила:

— Она опозорила моего сына. Собиралась сбежать накануне вознесения. Такое не прощают. Я подослала к ней отравленную стрекозу. Изменница сошла с ума, а ее заступник… — голос воягини превратился в лютое завывание ветра, — остался неприкаянным.

Она расхохоталась так, что по белой соляной пустыне пошли трещины, в которых зазмеились горькие слезы.

— Славная была забава!.. Безумие одной он размножил и обрушил на остальных, а я… Я сожгла его! Вырвала с корнями Источник, выхлебала всю воду из него, обернулась в соляной плащ, чтобы не расплескать ни капли, погрузила все на корабль и уплыла, пока он собирал себя из пепла! Я грабила и жгла все храмы и монастыри, что попадались мне на пути, а он шел следом и добивал тех, кого я пропустила. А потом пришла зима. Самая лютая зима, котору помнили люди. Птицы замерзали на лету в синем небе и падали камнем, оставляя высоко в воздухе свой крик. Дыхание превращалось в синий лед, а мысли замирали, чтобы превратиться в горькую соль. Тоже синюю. Но море, синее море, не замерзало. Оно никогда не замерзает. Я направлялась в сердце зимы, в Норвштайн, чтобы выплюнуть воду Источника, но мои сыновья… Он убил их. Всех шестерых. И их детей тоже. Вырезал всех под корень и спалил.

Она замолчала, но продолжала идти. Однако я заметила, что мара как будто уменьшилась ростом, похудела, сгорбилась… Она старела. Время сыпалось из нее соленым песком, оставляя ослепительно синие следы на белом полотне. Они таяли, и мне приходилось следить, чтобы не вступить в эти голубые лужицы. Дылда недоумевал, почему я тяну его из стороны в сторону, петляя, словно заяц.

— Долго еще? — бросил капитан. — Люди устали!

— Скоро… — просипела я, едва переставляя ногами. — Скоро отдохнем. Скоро все упокоимся…

— Тьфу на тебя!

Хризолит обернулась ко мне, и я ужаснулась. Ее лицо сморщилось, глаза запали, волосы поседели. Она прошамкала беззубым ртом:

— У меня никого не осталось. В тебе нет моей крови. Ты самозванка.

Каменная пустыня закончилась также внезапно, как и началась, как будто змея укусила себя за хвост и замкнула бесконечность. Внизу под нами расстилалось синее озеро.

Оно било в синеву неба тысячами разноцветных фонтанчиков-статуй. Ледяных?.. Или соляных? Тут были люди, животные, птицы и много, невообразимо много крыс… Они стояли на задних лапках, вытягивая головы в небесную высь и выплевывая журчащие струи радуги. Вода клятого озера прорастала в мир через своих жертв, навечно увязнувших в этом странном небытии.

В центре синей кляксы стояли руины храма. Хотя… стояли? Или висели? Храм, прекрасный и наводящий подспудный ужас, как будто обезумевший строитель пытался сразу отстроить все здание целиком, но у него не хватило материала, поэтому отдельные элементы парили в воздухе, казалось, ничем не скрепленные с другими, а иные тошнотворно искажали перспективу. Некоторые элементы виделись большими, чем другие, и изгибались под немыслимыми углами. Купол был рваным, золотые колокола ослепительно сияли на солнце, но были вывернуты наизнанку, при этом их языки подрагивали, словно змеиные, и жужжали стрекозиным роем. Колоны и ажурные стены из белого мрамора и розового гранита возносились к небу, но корнями утопали в фигурах, прорастали сквозь них и принимали их форму. Вода бежала из окон и балконов самой высокой части храма, похожая на слезы, ее ручьи струились и закручивались, как будто стыдливо прикрывая прорехи в ткани мироздания.