Я (не) ведьма

В этот момент я готова была задушить своих милых сестер.

Что разговоры о любви с сэром Вильямом и пара поцелуев, если какой-то мужчина видел меня голой и даже одарил своим плащом — ночью, у ручья Феи? Да леди Готшем после такого точно отправит меня в монастырь, растрезвонив, что дочь пошла по стопам матери и отдалась первому встречному.

— Не кричи, — одернула я Ольрун, наступая первой. — Это плащ Донована. Хорошо, что ему не спалось, и он не бегал по саду голым, как могла бы бегать я, по вашей милости. Если папа узнает, что вы так жестоко надо мной подшутили, подставив под угрозу честь семьи Санлис…

— Это не шутка, Кирия! — переполошилась Стелла. — Мы не нарочно! Не говори папе!

— Еще и шпильку бросила в воду, — сказала я умышленно грозно, — вот так ты дорожишь отцовскими подарками…

Минут пять я наслаждалась тем, что сестры упрашивали меня хранить тайну нашей ночной прогулки. Позволив себя поуговаривать, я милостиво согласилась забыть обо всем. При условии, что они забудут о бедном сэром Вильяме и разговоре под липами.

Тут же было заключено обоюдовыгодное соглашение, и я налила в умывальный таз воды, чтобы отмыться от тины. Пока я купалась, Стелла улеглась в постель, прижимая к груди заветную шпильку. Ольрун тоже хотела лечь, но ее заинтересовал плащ, который я положила возле своей кровати. Я не успела остановить любопытную сестру, и она уставилась на небольшой — размером с ладонь — лоскут золотой парчи, нашитый на плаще.

— С каких это пор Донован обзавелся гербом? — спросила Ольрун удивленно. — И что это за герб? На нем змеи! Чей это герб? Кирия, ты сказала, что плащ дал Донован…

— Не было у него плаща, — ответила я резко. — Сходил и принес чей-то. Украл, наверное, у твоего будущего жениха. Хочешь пожаловаться отцу?

— Чего ты такая злая? — протянула она, бросая плащ. — Мне не надо в мужья того, у кого змея не гербе. Это нехороший знак, колдовской.

— Вот и держись от него подальше, — посоветовала я ей.

Сестры легли спать, а я еще долго расчесывала волосы, понимая, что на завтрашнем турнире не будет девицы бледнее меня. Ольрун и Стелла уже сладко посапывали, когда я подняла плащ, тоже разглядывая герб на золотой парче. Нет, это была не змеи, Ольрун ошиблась. Это было сухое дерево с изогнутыми ветвями. Я не знала такого герба.

Когда утром я сбегала к ручью Феи, чтобы забрать свои туфли, то не нашла их на берегу.

Глава 2.

Победитель и пряжка

— Ты бледная, как призрак, — выговаривала мне леди Готшем, когда мы ехали в открытой коляске на ристалище. — Сядешь в стороне от нас, не желаю, чтобы твой унылый вид отпугнул женихов моих дочерей.

— Вам не стоит так беспокоиться, — ответила я сквозь зубы. Мачеха не знала еще, что после вчерашнего плавания у меня все ляжки были порезаны осокой. Не слишком приятные ощущения, когда под юбкой все горит и чешется, поэтому и вид унылый. — Не волнуйтесь, женихи посмотрят на меня, посмотрят на ваших дочерей, и найдут их божественными красавицами.

— Не дерзи! — прикрикнула она на меня.

Я пожала плечами и отвернулась, глядя на разноцветные шатры, покрывавшие поле от края до края. Ольрун и Стелла тоже смотрели на них — где-то там сейчас разминались перед турниром их будущие мужья. По крайней мере, один нам был известен — молодой красавец на гнедом коне. Между прочим, рядом с шатрами были привязаны боевые кони — все, как на подбор, гнедые, с черными гривами и хвостами.

Отец догнал нас верхом, он сидел в седле подбоченясь, лихо держа поводья одной рукой, и пребывал в прекрасном расположении духа.

— Отличный день! — похвалил он погоду. — Как раз для такого события! Верно, Гого?

— Вы правы, милорд, — ответила леди Готшем, хмуря брови.

— Что опять не так? — тут же понял ее недовольство отец.

— Почему вы решили, что что-то не так? — завела она обычную песню. — Все прекрасно, милорд! Все удивительно прекрасно!

Отец принялся уговаривать ее открыть ему душу, и мачеха открыла — нажаловалась, что я слишком бледная, и слишком унылая, и в результате мне было велено сесть среди фрейлин. Я не протестовала, потому что сидеть среди фрейлин — это значит сидеть не за спинами мачехи и сестер, а в первом ряду. Сидеть в первом ряду — значит, увидеть всё. А мне перепадало не так много развлечений, чтобы я из гордости отказалась сидеть с женами и дочерьми вассалов отца.

Ради праздника Ольрун и Стелла были наряжены с несказанной пышностью. Стелла потихоньку стонала, что не может наклонить голову — такими тяжелыми были ее серьги и диадема. В отличие от сестры, я могла вертеть головой, как вздумается — мои серьги были простыми золотыми колечками, а диадемы не полагалось вовсе. Зато я надела свое самое лучшее платье — темно-красного цвета, его сшили мне на совершеннолетие, и я берегла его, как хрустальное, потому что следующее платье мне, скорее всего, сшили бы только на похороны.

Усевшись между фрейлин, я поставила локти на деревянный щит, окружающий ристалище, и думать забыла о сестрах. Пусть красуются, высматривая женихов, а я намерена увидеть храбрых рыцарей в бою, и если Вильяму повезет — то выйду замуж и без золотой диадемы.

Турнир начинался общим выездом участников, и дамы беззастенчиво обсуждали рыцарей, и обсуждали не всегда — у кого глаза голубее. Я поджимала губы, чтобы не засмеяться, когда фрейлины совсем уж увлекались. Но их трудно было осуждать — рыцари в большинстве своем и правда были молодыми красавцами. Конечно — если приехали жениться на дочерях короля. Ведь старым и лысым вряд ли улыбнется дочь короля.

— А этого я раньше не видела, — сказала леди Мюрай, сидевшая рядом со мной. — Боже мой! Держите меня, иначе я сейчас оторву свои рукава и брошу ему еще до начала поединков!

— Вон тот, у которого штандарт — золото и черный? — подхватила леди Рюген. — Какой красавчик! Ах, я бы не только рукава ему бросила, но и все платье. Да и сама бы бросилась к нему… без платья!..

Фрейлины рассмеялись, а я не успела посмеяться вместе с ними, потому что в ту минуту увидела, о ком шла речь.

Рыцари ехали без шлемов, и я без труда узнала одного из них — и чуть нахмуренные брови, и хищно вырезанные ноздри, и немного выдающуюся вперед крепкую нижнюю челюсть. Но даже если бы я забыла черты лица того, кто накануне застал меня купающейся голышом, ошибки быть не могло — больше среди рыцарей не было ни одного усатого и бородатого.

Я тут же убрала локти со щита и постаралась укрыться за фрейлинами, которые размахивали руками, как ветряные мельницы крыльями, чтобы привлечь внимание рыцарей.

— Фу, он бородатый… — произнесла с отвращением молоденькая леди Лин. — Похож на варвара из диких земель!

— Что бы ты понимала, — поддразнила ее леди Мюрай. — Именно такие дикари особенно привлекательны в алькове.

— Чем? Своей дикостью? — фыркнула леди Лин.

— Куртуазности оставим для салонов, — сказала леди Рюген басом, и фрейлины опять покатились со смеху.

Словно назло, рыцарь с черно-золотым штандартом ехал во внешней шеренге, и, объезжая поле, оказался совсем рядом с королевской ложей. На всякий случай, я закрыла лицо руками, подглядывая между раздвинутыми пальцами. Как и все участники турнира, рыцарь не сводил глаз с моих сестер, и это было неудивительно — таких красоток, как мои сестры было поискать и не найти. Белокурые, румяные, как заря, и белые, как снег. Даже бессонная ночь не стерла румянца с их сдобных мордашек. Сестры и сами по себе были хороши, а в фамильных украшениях Санлисов и вовсе казались прекраснее фей.

— Какой у него герб? — перебила мои мысли леди Рюген. — Я не разглядела.

— По-моему, змеи, вставшие на хвост, — сказал кто-то из дам с недоумением. — Кто хорошо помнит геральдику?

— Там не змеи, — я отняла руки от лица и почувствовала себя спокойнее, потому что участники турнира удалились с поля. — Там сухое дерево. Черное, на золотом фоне.