Север и оружие

Одновременно с человеческим вселением в приполярных областях Северного полушария произошла географическая революция. За несколько тысяч лет исчезли обширные травянистые высокопродуктивные равнины, на их месте широко раскинулись волны Северного, Восточно-Сибирского, Чукотского и Берингова морей.

Исследователи полагают, что ключевыми словами при анализе вымирания крупных растительноядных животных будут не «исчезли равнины», а именно «исчезли травянистые равнины».

Здесь мы сталкиваемся с феноменом: несмотря на то что тропический лес, сельва, тайга выглядят в плане растительности весьма внушительно, все они не могут соперничать по общему росту биомассы с травянистыми равнинами. Будь то хоть саванна, хоть монгольская степь, хоть степь прикаспийская. Рискую показаться тривиальным, но дело в том, что трава растёт…

И даже после того, как съедается, – тоже растёт. И даже после того, как сгорает, – всё равно растёт. Поэтому подобные территории и дают наивысший прирост растительной массы за тёплый период.

Череп шерстистого носорога.

Почему мамонту не прокормиться в современной тайге и, тем более, в тундре Северной Европы, Сибири и Америки, замечательно рассказывает учёный-палеонтолог Кирилл Еськов, которому и даю слово:

«Злаки с их стеблем-соломиной обладают, в отличие от большинства трав, не верхушечным, а вставочным ростом: если отъесть у них верхушку, они начинают лишь быстрее расти. В некотором смысле травяной биом подобен волшебному горшочку из сказки братьев Гримм – чем больше ту кашу ешь, тем больше её становится. Именно поэтому в степях растительноядные животные (копытные, грызуны, саранчовые) могут без вредных для экосистемы последствий одномоментно изымать до 60 % растительной биомассы – цифра, совершенно немыслимая для лесных сообществ наподобие нашей тайги или того же тропического леса. Вот и выходит, что фотосинтезирующей биомассы в степной экосистеме в каждый отдельный момент вроде бы и немного (по сравнению с лесами), но за счёт высокой скорости её прироста можно прокормить гораздо больше (чем в лесах же) копытных и хищников – вспомните знакомые всем нам по телепередачам „В мире животных“ картины африканских саванн или неисчислимые стада бизонов в распаханных ныне прериях…

Так вот, одним из таких высокопродуктивных травяных биомов во времена Великого оледенения были холодные сухие степи, окружавшие ледниковый щит. Этот исчезнувший ныне ландшафт получил название „тундростепь“. Термин возник оттого, что тамошняя фауна (её так и называют – „мамонтовая фауна“) представляла собой странную смесь: часть её сохранилась в современной тундре (северный олень, овцебык), часть – в современной степи (сайгак, бизон), а часть (мамонт, шерстистый носорог, пещерный лев, саблезубый тигр) была характерна лишь для этой экосистемы и исчезла вместе с ней.

…В эпоху оледенения, когда колоссальные количества воды оказались заморожены в ледниковом щите (создававшем к тому же устойчивый антициклон, что дополнительно иссушает климат), эти сухие степеподобные ландшафты распространились на огромные площади. При наступившем же 10–12 тыс. лет назад потеплении, когда ледниковый щит растаял, отступив до примерно нынешних его границ, климат стал гораздо более влажным. Место тундростепей заняли тундра современного типа и северная тайга, где основу растительного покрова составляют не злаки, а мхи, которые практически несъедобны для большинства животных; изолированные же пятнышки горных „реликтовых степей“ просто неспособны прокормить популяции копытных и хищников, составлявших „мамонтовую фауну“».

Здесь, правда, надо отметить, что злаковая тундростепь, вероятно, мозаично переплеталась с гораздо более бедными биотопами тундрового типа. Ничем иным нельзя объяснить одновременное соседство в мамонтовой фауне таких видов, как дикие лошади, бизоны, северные олени и овцебыки.

Мы сможем наглядно представить себе охоту на мамонтов и других крупных представителей мегафауны, если обратимся к опыту примитивных племён африканского континента, которые до самого недавнего времени занимались собирательством и добычей диких зверей.

Должен заметить, что охоту и собирательство у большинства африканцев с незапамятных времён заменили скотоводство и земледелие. Но немногочисленные общины и даже целые народности, жившие охотой, на территории континента остались и поныне.

Сразу надо оговориться: охотились уже с помощью оружия с металлическими наконечниками. Правда, металл большинства орудий африканцев был мягким и довольно низкого качества, поэтому вряд ли с помощью подобного оружия можно было добиться лучших результатов.

В большинстве своём слонов убивали двумя способами: их или загоняли в специальные траншеи, где добивали сверху копьями, или ловили в ловчие ямы с копьями, врытыми в дно. На сооружение этих ловушек уходило много времени и сил, а их эффективность была невысокой. Звери вскоре меняли пути своих перемещений, а при всех неоспоримых достоинствах ловчих ям или траншей-ловушек их невозможно перевозить с места на место.

В современной русскоязычной популярной литературе довольно часто упоминается такой интересный способ охоты на слонов, якобы принятый у пигмеев Центральной Африки:

«Всем видам добычи пигмеи предпочитают слонов – мяса в гигантской туше хватает на всю деревню. Пигмеи идут по лесу в полном молчании, стараясь, чтобы ни одна веточка не хрустнула у них под ногами. Выследив слона, они преследуют его иной раз по нескольку дней, питаясь лишь съедобными растениями. Нужно дождаться, когда животное заснёт, лишь тогда можно напасть на него. Главная задача охотника – попасть стрелой в сухожилие под коленом задней ноги гиганта. Когда обезумевший от боли слон бросается на стрелявшего в него человечка, второй охотник, подкравшийся с другой стороны, стреляет ему в другую ногу. Если обе стрелы достигли цели, животное падает, и тогда охотники ножом отрезают ему конец хобота. В течение нескольких минут истёкший кровью слон погибает.

…Существует и другой способ охоты, но им как более опасным пользуются редко. Охотники берут с собой в лес копья с длинными древками и наконечниками, зазубренными по краям. К древку привязана верёвка. Копьё, втыкаясь в тело слона, не может выпасть из раны – не позволяют зазубрины, длинное древко и верёвка цепляются за кусты и ветки деревьев, и наконечник раздирает рану до тех пор, пока животное не погибает, истекая кровью».

Должен сказать, что мне не удалось найти первоисточник этого описания в исследовательской литературе. Так что, скорее всего, это один из трюков современной рекламной индустрии, призванной развлекать и одновременно завлекать читателя и будущего туриста.

Джон Хантер, охотившийся в лесах Итури вместе с пигмеями, говорит лишь о добывании слонов с помощью разнообразных ловушек, в частности ловчих ям. В современных обзорах охоты пигмеев на слонов, например в замечательной статье А. Кёлера «Об обезьянах и людях», вышеупомянутый способ охоты на гигантских млекопитающих не упоминается. Несмотря на то что автор подробно рассказывает о значении охоты на слонов в повседневной жизни центральноафриканских пигмеев, там упоминается, что сразу после знакомства с огнестрельным оружием бака (пигмеи) переняли навыки его использования у пришельцев и продолжают по сей день добывать серых гигантов с его помощью.

Поэтому вышеприведённое описание с подрезанием сухожилий я склонен отнести к рассказам из области «А раньше были такие богатыри, что они брёвнами крепости закидывали». При этом вполне допускаю, что в «доогнестрельные» времена столь жестокий способ охоты на слонов мог применяться, но отнюдь не в массовом порядке, а скорее как единичные случаи. Да и зачем – при наличии ловушек, которые намного безопаснее?

Кроме того, как бы то ни было, слоны в местах обитания пигмеев после таких охот уничтожены не были. Напротив, именно туда и переместилась некоторая часть популяции толстокожих гигантов из саванн после освоения последних европейцами с огнестрельным оружием.