Страница 6 из 10
В начале 1930-х годов Лондонская школа экономики приобрела известность как объединение экономистов, считавших, что вмешательство государства не способно преодолеть текущий кризис. В то время как ведущие консервативные экономисты по всему Атлантическому миру поддерживали крупные государственные проекты и другие чрезвычайные меры, Лайонел Роббинс и его коллеги твердили, что государственное вмешательство опасно, а простых и быстрых решений не существует. На какое-то время они привлекли внимание экономистов своей молодостью, харизмой и смелостью взглядов. Экономический факультет школы стал динамичным центром в рамках все более заметного направления, а его студенты и преподаватели чувствовали, что значение их встреч и обсуждений выходит за пределы происходящего в учебных аудиториях. Но к концу десятилетия чувство эмоционального подъема, пронизывавшее их беседы, почти совершенно исчезло. Одни преподаватели, например Хайек, становились все менее заметными в среде профессиональных экономистов, которых теперь занимали иные предметы; другие, например Роббинс, уже начали сближать свои позиции с экономическим мейнстримом. Быстрый взлет популярности и авторитета Хайека и Роббинса свидетельствовал, что в самих основах популяризации рыночных идей начали происходить изменения, однако их столь же резкое падение означало, что сторонникам рынка следует переформулировать их послание обществу, если они хотят заручиться поддержкой последнего.
Превращение Лондонской школы экономики в организационное пристанище реакционных экономистов стало для многих наблюдателей явлением удивительным. Это учебное заведение меньше, чем за 40 лет до того, основали члены Фабианского общества, исходившие из убеждения, что углубленное экономическое и политическое образование послужит делу распространения социализма. Состав общества и заявленные им цели выделяли фабианцев среди других социалистических течений. По словам Джорджа Бернарда Шоу, задним числом описавшего эту группу, она была демонстративно элитарной, и ее члены воспринимали себя как «меньшинство культурных снобов и подлинно научных социалистических тактиков», у которых нет «времени на то, чтобы обращать в свою веру людей необразованных и политически неграмотных, а потом давать им начальное социалистическое образование»[53]. Они проводили политику интеллектуальной открытости, будучи убеждены, что «пропитка» их идеями завершится тогда, когда они будут усвоены не теми, кто в них и так уже верит, а теми, кто пока еще их не принимает[54]. Они избегали революционной фразеологии и предпочитали проводить социальные перемены путем, как выразился Сидней Вебб, «неизбежной постепенности»[55]. Поэтому ЛШЭ занималась не начальным обучением рабочих и рядовых масс, а специализированным повышением квалификации в области социальных наук. Она приветствовала разнообразие взглядов у преподавательского состава и студентов и не требовала приверженности к определенной идеологической позиции. Наконец, она стремилась развивать не склонность к радикальным действиям, а способность критически мыслить.
В начале 1930-х годов фабианцы могли не без основания констатировать, что их преданность элитарности, открытости и стратегии постепенности принесла определенные плоды. Во введении к переизданию «Фабианских очерков» (1931) Шоу отметил «свидетельства поразительного прогресса в нашей политической атмосфере». Социалист-фабианец занимал пост премьер-министра, два видных эссеиста общества заседали в Палате лордов, а сам парламент «кишел фабианцами»[56]. ЛШЭ процветала. За 20 лет с 1919 г. число штатных преподавателей выросло более чем вчетверо, а доля вольнослушателей среди студентов сократилась вдвое[57]. Быстро растущая инфраструктура снискала школе эпитет «империи, где бетон никогда не успевает полностью застыть»[58]. Студенческий контингент школы был более разнообразен по национальному и социальному происхождению, чем в Оксфорде и Кембридже, и отличался социалистическими убеждениями.
Динамичное развитие школы во многом объяснялось ее приверженностью интеллектуальной открытости и традиционным стремлением иметь преподавателей с разными убеждениями. Но за эти традиции, естественно, приходилось платить отсутствием контроля над политическими позициями преподавательского состава. Иногда это приводило к совсем уж явным идеологическим несообразностям: первый ректор школы, например, впоследствии стал членом парламента от Консервативной партии[59]. Однако отклонение, которое больше всего раздражало фабианцев, заключалось в реакционной репутации растущих рядов экономистов школы. Одна из основателей школы, Беатриса Вебб, все 1930-е годы наполняла свой дневник пренебрежительными отзывами о теориях, которые стали ассоциироваться с экономическим факультетом. В личном общении она находила Роббинса «привлекательным» и «приятным», а вот в идейном плане считала его и его коллег «догматичными теоретиками», «ультраиндивидуалистичными апологетами капитализма, стремящегося к прибыли», «фанатичными индивидуалистическими экономистами», последователями «laissez faire Нассау Сениора и Герберта Спенсера» и, уж совсем определенно, «нашими антиподами в Школе»[60]. Идеологическая открытость, которую исповедовали фабианцы, привела к тому, что основанная ими школа собрала в своих стенах сторонников тех самых экономических теорий, которые изначально была призвана преодолеть.
Как часто бывает, интеллектуальную атмосферу факультета определило одно единственное событие, случившееся в 1907 г., – приглашение Эдвина Кеннана на пост заведующего новой кафедрой политической экономии. По ряду важных вопросов Кеннан был солидарен с основателями школы; в частности, он тоже считал, что общества должны изменяться «медленнее, чем дубы», а не в результате «внезапных усилий вдохновенных гениев»[61]. Однако в отличие от фабианцев его любовь к градуализму, постепенности проистекала из глубоко консервативного мироощущения. Кеннан выступал за рыночный механизм не потому, что был пылким его поклонником, а потому, что не видел приемлемых альтернатив. «Современная цивилизация, да и почти вся цивилизация основана на принципе облегчения жизни для тех, кто проявляет лояльность к рынку, и ее усложнения для тех, кто этого не делает, – писал он в книге «Протест экономиста», – и какие бы недостатки ни были свойственны этому принципу, он все же лучше, чем ничего»[62]. Если Кеннан имел возможность выбирать между проверенной практикой и новой альтернативой, он почти всегда предпочитал первую. Поэтому в 1920-е годы он стал одним из самых видных в научных кругах сторонников возвращения к золотому стандарту на довоенном уровне, и эта позиция повредила его репутации в последующие годы[63]. На последнем этапе своей карьеры Кеннан решительно осуждал увлечение экономистов математическими методами. Коллеги, писал он, поклоняются абстрактным формулам так, как поклонялись «каменным и деревянным идолам в примитивных религиях»[64]. Наконец, Кеннан совершенно не переносил новомодные теории Кейнса: Кейнс, говорил он, – это «второй из псевдоэкономистов, причинивших больше всего зла, первый – Маркс, а остальных не видно на горизонте»[65].
Кеннан не обладал традиционными качествами организатора. Весь срок своего пребывания в ЛШЭ он оставался на неполной ставке, постоянно проживал в Оксфорде и на занятия ездил оттуда. Его профессиональная начитанность ограничивалась главным образом английской литературой, и даже его самые верные ученики признавали, что он обладал очень узким кругозором[66]. Основным его занятием была не разработка и популяризация собственной теории, а критика предшественников[67]. По свидетельству Лайонела Роббинса, Кеннан был «слабым лектором, который то бормотал что-то себе под нос, то, наоборот, сильно повышал голос». Иными словами, как примирительно выразился Роббинс, «он не снисходил до удобства слушателей»[68]. Так считал не только Роббинс. Т. Грегори тоже вспоминал, что «слушать лекции Кеннана было трудно», и из-за «его привычки смотреть поверх наших голов в дальний угол комнаты мы многое из его слов упускали или не понимали»[69]. Эти особенности Кеннана значительно сужали круг его учеников, и его публичный авторитет сильно уступал авторитету Кейнса, более молодого и энергичного коллеги Кеннана по Оксфорду. Тем не менее в Англии Кеннан оставался самым видным защитником экономической ортодоксии, и в глазах небольшого кружка студентов его оппозиционность приобрела харизматический ореол. Как вспоминал Лайонел Роббинс, «в ЛШЭ и в сфере ее контактов его авторитет был непререкаемым. Мы почитали его. Мы ловили каждое его слово. Для нас он воплощал квинтэссенцию зрелой экономической мудрости»[70]. По мере того как студенты Кеннана сами занимали преподавательские должности, экономический факультет ЛШЭ приобритал репутацию источника консервативных альтернатив исходившим из Кембриджа предложениям прогрессистского характера[71]. И лишь спустя много лет после того, как Кеннана не стало, исследователи начали называть отстаивание рынка экономистами ЛШЭ плодом его личного влияния[72].
53
George Bernard Shaw, «Sixty Years of Fabianism: A Postscript», in Fabian Essays, 6th ed., ed. George Bernard Shaw (London: George Allen and Unwin, 1962), р. 314.
54
Sidney Webb, «Introduction to the 1920 Reprint», in Shaw, Fabian Essays, р. 280.
55
Asa Briggs, «Introduction» (из неопубликованного выступления на конференции Лейбористской партии в 1923 г.), in Shaw, Fabian Essays, р. 15.
56
Shaw, «Preface to the 1931 Reprint», in Shaw, Fabian Essays, рр. 257–258.
57
Coats, «Distinctive LSE Ethos in the Inter-war Years», рр. 19–20.
58
Bernard Crick, in Abse, My LSE, р. 146.
59
Ralf Dahrendorf, LSE: A History of the London School of Economics and Political Science, 1895–1995 (Oxford: Oxford University Press, 1995), p. 11.
60
Beatrice Webb diaries, 17 December 1931 (vol. 45), 28 February 1932 (vol. 46), 12 March 1934 (vol. 48), 19 January 1935 (vol. 49), and 1 May 1937 (vol. 51), in Passfield Papers, LSE Archives (курсив в оригинале).
61
Edwin Ca
62
Edwin Ca
63
Donald Winch, Economics and Policy: A Historical Study (London: Hodder and Stoughton, 1969), 148; Joseph Dorfman, The Economic Mind in American Civilization, vol. 4 (New York: Viking, 1959), р. 171.
64
Edwin Ca
65
C. R. Fay, «Edwin Ca
66
Robbins, Autobiography of an Economist, p. 85; Фридрих Хайек, интервью с Надимом Шехади, 1983, Nadim Shehadi Papers, LSE Archives (далее – Shehadi Papers).
67
Susan Howson, Lionel Robbins (New York: Cambridge University Press, 2011), р. 82.
68
Robbins, Autobiography of an Economist, р. 83.
69
T. E. Gregory, «Edwin Ca
70
Robbins, Autobiography of an Economist, р. 83.
71
Friedrich Hayek, «The London School of Economics, 1895–1945», Economica 13, no. 49 (1946), р. 23.
72
John Hicks, «Introductory: LSE and the Robbins Circle», in Money, Interest and Wages (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982), 4; Фридрих Хайек, интервью с Надимом Шехади, 1983, Shehadi Papers.