Змеиное варенье

Я развернулся и отправился к капитану дворцовой охраны.

— Глаз не сводить. Ни на секунду.

— Да понял я, понял.

— Она хитра и изворотлива… — я осекся, заметив, что капитан пускает слюни на рисунок, и стукнул по столу кулаком. — Капитан! Портрет показать всем стражникам и гвардейцам. Они должны знать ее в лицо. Но она может переодеться. Может отвести глаза. Может окрутить, разжалобить, уговорить. Не обманывайтесь ее невинным личиком. Следить за ней постоянно. Куда она пойдет, с кем будет общаться, все, слышите, абсолютно все ее действия отслеживать и запоминать! Она должна вывести нас к Серому Ангелу!

Офицер Матий хлопнул меня по плечу.

— Пушистик, не шуми. Никуда твоя мышь бледная от нас не денется. Пошли.

Я бросил последний взгляд на портрет в руках капитана. Глупо было злиться на Тень. Она всего лишь рисовала то, как я сам видел Лидию. Бесстыдно распущенные волосы, чувственные полные губы и громадные глаза, горящие безумной похотью. Словно демон во плоти под маской святой невинности…

Глава 15. Хризокола

Я шла, ничего не видя перед собой и хватая воздух ртом. Как же больно… Злая обида обжигала горло.

Ради нее… Ради этой соплячки он готов на все. Готов даже пожертвовать своей честью. А мне обижаться не положено, я радоваться должна, что получу это небритое сокровище. И я буду радоваться! Все правильно. Как в тех глупых рыцарских романах Пионы… Прекрасная дева и ее благородный рыцарь…

Сиятельная княжна и ее добродетельный защитник, спешащий на помощь и вырывающий возлюбленную из лап чудовища. А мне отведена роль того самого чудовища, которое сожрет и не подавится…

Я толкнула дверь поварни и проследовала к столу. Нарезать луковицу. Еще одну. И еще одну. Нарезать на куски их обоих. Сначала ее, потом его. Всех. До единого. Всех, кто станет на пути.

— Девонька, ты глаза водичкой смочи… — тронула меня за рукав сердобольная повариха. — С непривычки лук их разъедает сильно, потом привыкнешь, плакать переста…

Я схватила ее за горло мертвой хваткой.

— Пошла вон! — и отшвырнула от себя, застыв с ножом в руках и едва сдерживаясь, чтобы не полоснуть ее по горлу. Облик толстухи плыл перед глазами, и я сморгнула.

— Каженка! Ты что, с ума сошла?.. Нож положи!..

Я вогнала нож со всей силы в разделочную доску, схватила повариху за шкирку и ткнула носом в стол.

— Слышь, ты, жалостливая, за меня лук дорежешь! Поняла? Не слышу!

— Пусти! Я старшему скажу…

Я притянула ее к себе ближе и зашипела на ухо:

— Шепнуть ему, как ты специи в платочек ссыпала да выносила? Тебя из этой тепленькой кормушки мигом попрут, поняла?

— Я не… Не надо… Я же не для себя…

— Да-да, семеро по лавкам, все голодные, несчастные… а воруешь ты для них… Заткнись и не зли меня, или хуже будет.

Только вылетев из кухни, я поняла, что промочила ноги насквозь. Снег в сапогах растаял и противно хлюпал, пришлось переобуваться. Я сорвала с себя обрыднувший фартук и косынку, накинула теплый плащ и отправилась вон. Дел было много, некогда на кухне киснуть.

Для вида я немного постояла возле уличного кукольного театра, доедая пирожок с мясом и разглядывая ярко размалеванные лица марионеток, дергающихся в праздничном танце. Увы, питаться мне приходилось на стороне, так как есть что-либо на дворцовой кухне я опасалась. Нагло протолкавшись в начало очереди к палатке предсказателя, я откинула полог и ввалилась к шептуну, выставив оттуда прыщавую девчонку, допытывающуюся, выйдет ли она замуж в новом году.

— Держи! — я бросила монетку в подставленную ладонь. — Могила.

— Святой Лука всем подарочки принес… — гнусаво завел Яшлик песенку, но я хлопнула в ладоши перед его позолоченными по случаю праздника глазами, и он заткнулся.

— Могила!

— Пуста… — обиженно надулся шептун.

— Молчать об этом.

— Яшлик не умеет молчать…

— Тогда пой. Пой о знойном Асаде, где съели все живое. Где матери закусили своими детьми. Где зерно проросло безумием спорыньи. Пой о том, как святоши жрали людей. О том, как горел заживо гниющий Асад. О том, как подыхали от черной лихорадки. И не забудь напеть о том, что это все было во славу Единого…

— Обожди! — шептун вцепился мне в подол, слепо заглядывая в лицо и жадно вслушиваясь в мое дыхание. – Это было… А будет что? Что будет?

— Злая гадина будет. Выползет и всех съест. Даже не подавится.

Я вырвала подол юбки из его пальцев и вышла из палатки. Нужно было еще достать опиум.

Уличная торговля уже стихла, горожане спешили по домам, встретить светлый праздник Изморозья вместе с семьями. Пустели улицы, тоскливо освещенные чужими окнами да редкими фонарями. Лишь где-то за несколько кварталов фальшиво играла песенка шарманщика про подарочки святого Луки хорошим детишкам. Ноги словно сами привели меня в эту лавку. Глупость, но я толкнула дверь, жалобно звякнувшую колокольчиком, и зашла внутрь.

— Простите, но мы закрыты.

Мастер ювелирного дела Лисен неохотно оторвался от протирания витрины. Где еще мог заказать или купить побрякушку инквизитор, как не у отца Софи? Вернее, где бы еще этому нищеброду могли сделать скидку?

— Я не задержу вас надолго, — я шагнула в чужое тепло, чувствуя, что продрогла до костей. — Мне только узнать. У вас заказывал украшение инквизитор Тиффано?

— А вы?..

Надо было что-то придумать, но я слишком устала.

— Госпожа Хризштайн.

— Ах… Понятно… — старик склонил голову набок, разглядывая меня, потом кивнул. — Одну минуту.

— Да просто ответьте! Куда вы пошли?

Он вернулся спустя несколько минут и положил передо мной коробочку.

— Господин Тиффано предупредил, что вы можете придти. И я рад, что его подарок все же нашел вас…

Он открыл коробочку и придвинул ее ко мне.

— Забирайте, это ваше.

Я оторопело уставилась на подвеску в виде священного символа, переливающегося бриллиантовой россыпью.

— Вы, должно быть, что-то перепутали…

— Если вы — госпожа Хризштайн, то это для вас. Господин Тиффано заказал его у меня, но потом вернул, сказав, что не хочет дарить. Сказал, что вы сами придете и потребуете… Оплачено, забирайте. Мне чужого не надо.

Я задумчиво разглядывала символ, покачивая его в руке и наматывая на палец тонкую золотую цепочку.

Искусная работа, и камни тоже стоят немало. Какая же должна быть скидка, чтобы этот злыдень мог себе такое позволить?

— А больше господин Тиффано ничего не заказывал?

— А должен был? — мастер смотрел на меня выцветшей голубизной, напомнив глаза Софи с ее искорками безумного таланта.

Я пожала плечами, сложила украшение обратно в коробочку и направилась к выходу.

— Куда вы? Заберите…

— Мне тоже чужого не надо, — я уже взялась за дверную ручку, но мастер проворно оказался рядом.

— Возьмите подарок, пожалуйста, — сказал он и сунул мне в руки коробочку. — Негоже в такой светлый праздник держать обиды. Да хранит вас Единый…

И с этими словами меня выставили за порог вместе с побрякушкой, закрыв дверь на засов.

Во дворец я вернулась глубоко за полночь и легла спать, даже не раздеваясь. Если в монастыре страшные сны Миассы немного отступали и казались лишь вязким приглушенным кошмаром, то здесь они нахлынули на меня с опустошающей яркостью. Я ловила каждое движение несчастной, смотря на мир ее глазами, ощущая ее голод и находя странное удовлетворение в поедании других. Она съела не только собственную дочь. Миасса выбиралась на охоту поздно ночью, скользя бесшумной тенью по подворьям чужих домов и выглядывая добычу. Инородность никак не давалась, я не могла понять, что не так с движениями и ощущениями Миассы. А сегодня ночью я подавилась. Подавилась телом маленькой девочкой. Она была уже давно мертва, но я жадно заглатывала протухшее тело, а потом поняла, что оно застряло в глотке. Я не могла его проглотить, и выплюнуть тоже не могла…

Я проснулась, давясь криком и жадно хватая воздух. Мерзкий привкус во рту не проходил. Кровать рядом была пуста, соседка сбежала от меня еще вчера, когда я попыталась придушить ее во сне.