Последний выдох

Но Кути запомнил кое-кого из тех, кого встретил за эту долгую безумную ночь. Старуху, катившую магазинную тележку по ярко освещенной автостоянке у супермаркета, которая громко окликнула его, назвала его Алем, а когда он поспешил уйти, громко заплакала; ее рыдания, гулко разносившиеся по ночному городу, были куда громче, чем крики, и он слышал их, даже отбежав за квартал оттуда. Потом, ускользнув от старика, который, похоже, намеревался увязаться за ним, и наткнулся на молодого парня, устроившегося по большой нужде за мусорными баками, спустив штаны до самых щиколоток… и теперь Кути даже головой встряхнул, отгоняя от себя воспоминание о том, как из голой задницы на асфальт, дребезжа, посыпались камни и бутылочные крышки. А какая-то женщина подъехала к тротуару на сияющем «Ягуаре ИксКейН» и, опустив стекло с пассажирской стороны, обратилась к нему: «Мальчик, тебе еще рано курить! Я заплачу сто долларов за твою сигару!» На сей раз уже он расплакался, потому что, хотя и не понял, о чем она говорила, ему хотелось подбежать к роскошной машине и обратиться к красивой леди за помощью, но ее глаза, и губы, и зубы так ярко блестели, что он смог лишь повернуться и броситься наутек по переулку, настолько загроможденному мусорными баками и стопками деревянных магазинных поддонов, что она никак не могла погнаться туда за ним на машине.

За его спиной раздалось знакомое фырканье пневматических тормозов и рокот мотора, и через мгновение его, поскрипывая, обогнал черно-белый городской автобус. Кути втайне надеялся, что тот старик сел туда и уехал на какую там ему нужно работу и что для него город оставался все тем же набором афиш торговых центров и кинотеатров, который отложился в памяти Кути.

Он проводил взглядом автобус, тяжело ползущий в потоке утреннего движения – что там дальше в этом направлении? Насколько Кути смог припомнить, там находился Фермерский рынок и лавка еврейских деликатесов, где громадный приветливый дядька за рыбным прилавком однажды дал ему попробовать копченую белорыбицу и лососину – и тут Кути увидел полицейский автомобиль, повернувший с Беверли на север.

Совсем рядом, у входа в мини-маркет, находились два телефона-автомата, и он свернул направо, к ним, ускорив шаг лишь настолько, чтобы успеть приложить трубку к уху перед тем как машина проедет у него за спиной. Он решился даже сунуть в щель один из своих драгоценных четвертаков. Мне нужно подумать, сказал он себе.

Он представил себе, как машет этой полицейской машине или следующей, которая окажется в поле зрения. Он просто подойдет, плача, к двери, возьмется за ручку, и расскажет полицейским обо всем, что случилось, и они поедут на Лома-Виста-драйв, к Кути домой. Он останется в машине с одним из копов, а другой пойдет осматривать дом. А может быть, они свяжутся по радио с другой машиной, отправят ее туда, а сами повезут Кути «в город».

А что потом? За время своих ночных скитаний он несколько раз останавливался и, закрывая глаза, пытался представить себе, что родители не умерли, что ему только померещился весь этот ужас с родителями в свадебных нарядах в гостиной и одновременно их трупами, привязанными к креслам в атриуме, и одноруким бродягой, вбежавшим из прихожей и пытавшимся схватить его, и что стеклянный брусок, лежащий в кармане фуфайки, не имеет никакого отношения к тем людям, с которыми ему пришлось столкнуться, но так и не смог убедить себя ни в одном, ни в другом.

Может ли он поверить в это сейчас, когда солнце озарило крыши торговых зданий на другой стороне улицы и все эти растерянные незнакомцы деловито зашагали на работу?

Можно было устроить очень простую пробу. Дрожащим пальцем он один раз нажал на девятку и дважды – на единицу. «Еще не поздно передумать, – взволнованно сказал себе он. – Можно просто-напросто убежать от этого телефона… да что там, просто уйти».

В наушнике щелкнуло, и послышался вялый мужской голос: «…и я велел ему проваливать. Что ты на это скажешь? Я не соби…» Голос умолк на полуслове, и Кути теперь слышал только фоновые шумы: смех, невнятное бормотание, звяканье стекла, какое-то пение. Сквозь все это едва уловимо прорывался детский голос, повторявший вновь и вновь: «В садах часто на клумбах стелют слишком мягко, и поэтому цветы всегда спят».

В груди мальчика возникла холодная пустота.

– Алло, – сказал он, пожалуй, громче, чем нужно, потому что ему пришлось заглушить неожиданно раздавшийся звон в ушах, – алло, я пытаюсь дозвониться по номеру полиции…

«А вдруг так и должно быть, – внезапно подумал он, – и все телефонные линии Лос-Анджелеса переплетены между собой». Но, даже оставаясь в голове, невысказанная, эта мысль звучала резким, устрашающим тоном.

– Извините, куда я попал?

Еще несколько мгновений в трубке звучали отдаленные невнятные обрывки слов, а потом сиплый, заикающийся женский голос взвыл:

– Аль?! Слава богу, это ты! Где мы увидимся этой ночью? Опять возле супермаркета? Аль, мои ноги распухли, как сосиски, и мне нужно…

Кути повесил трубку, не выронив ее, и даже сумел в следующую секунду ровно зашагать по Ферфакс, но все же изумился тому, что воздух не превратился в ту густую невидимую патоку, которая в его ночных кошмарах мешала ему переставлять ноги.

Все было на самом деле. Солнце взошло, и он определенно не спал, и голос, который он слышал только что по телефону, принадлежал той сумасшедшей старухе со стоянки, от которой он убегал несколько часов назад. Его родители на самом деле были мертвы, судя по всему, их убили, потому что он разбил Данте и унес стеклянный брусок.

Кути сам убил их.

И даже если полицейские не поверят в это, они заставят Кути сделать… что сделать? Опознать трупы? Нет, они не станут требовать такого от ребенка, так ведь? Но ему все равно придется рассказывать, наверное, миллион раз, не меньше, всякую всячину, которая может быть правдой, а казаться совершенной чушью, или быть ложью и восприниматься как детская ложь, и в конце концов его упекут к каким-нибудь приемным родителям. И как же тогда поведут себя телефоны? Какого рода человек будет там командовать и кто туда припрется? И если к тому времени они сочтут его сумасшедшим, то вполне могут привязать его к кровати.

Он поспешил отбросить воспоминание о клейкой ленте-скотче.

Прекратится ли все это, если он избавится от стекляшки? Но кто же потом найдет ее и почему родители так старательно прятали эту штуку?

Он вспомнил рассказ Роберта Льюиса Стивенсона о дьяволе в бутылке: он мог исполнить любое желание, но если обладатель бутылки умирал, то непременно попадал в ад, – и чтобы избавиться от этой штуки, ее нужно было продать дешевле, чем она тебе досталась, иначе она вернется к тебе, даже если выбросить ее в океан.

Стоит ли эта стекляшка денег, можно ли ее продать? А может быть, это и есть «сигара»? Если да, то он мог минувшей ночью получить сто долларов от той леди в «Ягуаре». К тому же сто долларов было куда меньше той цены, которую он заплатил за нее.

Впереди показалась низенькая беленая стенка из шлакоблоков, огораживающая небольшую автостоянку возле ряда торговых павильонов; Кути пересек площадку и, подтянувшись, уселся сверху. Оттуда он посмотрел на большой загруженный перекресток и ближние тротуары, чтобы удостовериться, что никто не обращает на него особого внимания, и, расстегнув пуговицу кармана фланелевой фуфайки, вынул стеклянный брусок. Когда он повернул увесистую стекляшку в руке, ему показалось, что в глубине что-то чуть слышно щелкнуло.

Впервые он рассматривал ее при солнечном свете. Брусок был прямоугольным, но неровным, с волнистыми гранями, и, даже подняв его к солнцу, Кути не смог ничего разглядеть в мутной глубине. Он провел пальцем по узкой грани – и почувствовал какой-то шов. Поглядев на боковую грань, он заметил еле видную прямую трещину, которая проходила вокруг и делила брусок точно пополам.

Те типы, которые ограбили его минувшей ночью – как же давно это было! – отобрали и швейцарский армейский нож, и ему осталось лишь попытаться подцепить шов ногтем и повернуть, но он лишь сломал ноготь. Впрочем, крепко зажав брусок ладонями и упираясь пальцами в торец, ему удалось нажать так, что две стеклянные половинки вроде бы сдвинулись относительно друг друга, и он удостоверился, что эту штуку можно открыть.