Страница 7 из 8
Когда один-единственный врач всю ночь дежурит в больнице, отвечая за несколько сотен разбросанных по всем этажам пациентов, остается только отключить любые намеки на эмоции и, подобно роботу, выполнять основные обязанности.
Прекрасно понимая, насколько тяжело ей говорить, я склонилась над кроватью и осторожно взяла девушку за руку.
– Меня зовут Рейчел. Я ваш врач, и я здесь, чтобы вам помочь. Сара, правильно? Пожалуйста, скажите, если можете, как вы себя чувствуете. И могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Медленно, словно для этого ей понадобилось собрать все оставшиеся силы, она едва заметно покачала головой, а затем еле слышно прошептала:
– Не можете.
Я тут же ощутила всю глубину своей бесполезности: я не могла облегчить ее страдания.
– Вам больно? – тихо спросила я.
Она еще раз слабо покачала головой.
– Вам что-то доставляет дискомфорт?
Нет.
– Вам нужно что-нибудь от меня?
Нет.
Она позволила мне провести самый быстрый, самый беглый осмотр, который я только могла вообразить. Из-за рака от нее буквально остались кожа да кости, и я прекрасно понимала, что без защитной жировой ткани она испытывала боль при любом движении. Ее дыхание было поверхностным и хриплым. В сердце между ударами прослушивались шумы: чтобы кровь не стояла на месте, ему приходилось трудиться изо всех сил. Кожа на животе, хотя он и раздулся от скопившейся в брюшной полости жидкости, не была до предела натянута, никаких видимых повреждений не наблюдалось. Тело было теплым. В состоянии пациентки не было ничего, что требовало бы немедленного врачебного вмешательства.
Когда люди приближаются к смерти, их мучают, как правило, одни и те же симптомы. Главный, разумеется, – боль, но в подавляющем большинстве случаев достижений современной медицины оказывается достаточно, чтобы справиться даже с самой сильной болью. Затрудненное дыхание также довольно обычное дело – легкие заполняет жидкость, опухоль или инфекционное воспаление. Помочь умирающему преодолеть беспокойство, волнение и страх – третья из главных задач паллиативного ухода, причем весьма непростая, потому что так называемые анксилиотики – препараты, снимающие тревогу, – в больших дозировках могут вызвать сонливость, мешающую пациенту адекватно воспринимать происходящее.
Когда люди приближаются к смерти, их мучают, как правило, одни и те же симптомы. Главный из них – боль.
У этой пациентки, судя по всему, ничего не болело, ничто ее не беспокоило. Тем не менее мне нужно было знать наверняка, и я решила спросить у нее напрямую:
– Сара, вы напуганы?
Она еще раз почти неуловимо покачала головой. Может, изнуряющая усталость не оставила места для страха? Или же она начала воспринимать смерть как избавление от мук? Хотя смерть пациентки была неотвратимой, пока что у нее не наблюдалось тяжелых симптомов. Я спросила, не против ли она, чтобы я поговорила с ее родными, и, заручившись согласием, мы удалились в типичную крохотную комнатушку, которую в учреждениях НСЗ обычно отводят для родственников больных.
Рак у пациентки, которой на тот момент исполнилось двадцать четыре года, обнаружили за год до этого. Операция, изуродовавшая ее тело, не помогла полностью избавиться от опухоли, которая, как выяснилось позже, уже успела проникнуть в различные части тела. Хотя химиотерапия и позволила выиграть немного времени, надежды на излечение она не принесла. Мать девушки вела разговор с невозмутимым лицом, тогда как брат с сестрой, склонив головы, рыдали, а отец отвернулся к стене, чтобы не встречаться со мной глазами. Еще один брат Сары находился за границей, в Южной Америке, но мать сказала, что он бросит все на свете и прилетит домой, если окажется, что Сара при смерти.
Врачи стараются не давать поспешных прогнозов. Если мы не способны точно оценить, сколько человеку осталось жить, – а чаще всего так и бывает, то избегаем строить предположения, которые в итоге могут оказаться ошибочными. Младшие врачи, еще не успевшие набраться того многолетнего опыта, что отточил чутье старших коллег, особенно остро осознают пределы своих возможностей. У меня опыта было совсем мало: шел четвертый год моей стажировки. Но стояла глубокая ночь, а мать Сары задала мне весьма простой и вместе с тем крайне важный для семьи вопрос. Следует ли молодому человеку покупать билет на ближайший рейс домой?
Если врач не способен точно оценить, сколько человеку осталось жить, – а чаще всего так и бывает, то он старается не строить предположения, которые в итоге могут оказаться ошибочными.
Я не обязана была отвечать искренне. Я могла уклониться от ответа, сославшись на собственную неопытность, и отложить этот неудобный разговор до утра, когда на работу придут более осведомленные коллеги. Однако такой вариант показался мне банальной трусостью. Пусть я и не могла их утешить, в моей власти хотя бы было сказать им правду. Не забыв предупредить о том, насколько сложно дать точный прогноз, я сказала, что да, брату желательно прилететь первым же рейсом, потому что его сестра очень больна и может умереть в ближайшее время. Более того, я бы не удивилась, если это произойдет в течение следующих нескольких дней.
На мгновение время будто замерло, после чего комнату сотрясло от всеобщего горя. Родные завыли от отчаяния. Отец Сары принялся долбить по стене кулаком, рыдая и тряся головой. Он повернулся ко мне, чуть ли не рыча от злости.
– Вы не посмеете ей ничего вколоть. Вы не посмеете у нас ее забрать. Я не позволю вам накачать ее наркотиками. Клянусь Богом, я убью вас, если вы ее накачаете лекарствами.
Остальные родственники бросились его успокаивать.
– Пап, – закричала сестра, – врач не собирается ей ничего вкалывать. Она просто хочет, чтобы Сара не мучилась.
В ответ отец с еще большей яростью стукнул кулаком по стене. Его жена закричала, чтобы он прекратил. Оба начали осыпать друга взаимными обвинениями, и я почувствовала себя хлебной крошкой, угодившей в водоворот. Я понимала, что это рак, а вовсе не я, разрушал их привычный мир, но, несмотря на все логические доводы, не чувствовала себя менее виноватой. Чтобы дать им время справиться с печальной новостью, я ретировалась в коридор, где начала заполнять медкарту пациентки. Наверное, так я пыталась спрятаться.
Я понимала, что это рак, а вовсе не я, разрушал привычный мир родных пациентки, но, несмотря на все логические доводы, все равно чувствовала себя виноватой.
Когда я вернулась, буря улеглась и на смену гневу пришло покорное смирение с реальностью. Отец Сары по-прежнему отводил от меня взгляд, но теперь он молча вытирал слезы, как и остальные члены семьи. Я завела речь о тонком балансе, который нужно соблюдать: с одной стороны, необходимо облегчить симптомы, с другой – проследить за тем, чтобы пациент оставался настолько в сознании, насколько это возможно. Я объяснила, что моя первостепенная задача – обеспечить Саре максимальный комфорт, и пообещала, что буду изо всех сил стремиться сделать последние дни ее жизни безболезненными и приятными. Мы принялись обсуждать, как будут проходить следующие часы и дни пребывания Сары в больнице. Наконец слова иссякли.
Я уже собралась было уйти, но в нерешительности задержалась у порога, не отпуская дверную ручку. В конце концов, именно я лишила семью последних надежд, и мне, наверное, хотелось это хоть как-то компенсировать.