Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады

Ты видишь, как издалеказловеще щурится прохожий,как бы не слишком, а слегкав промозглой тьме с собой не схожий?Ты слышишь звуки увертюр,что, раздвигая мглу тумана,ряд тускло оживших гравюрвыводят прямо из романа?Внимаешь песням ты без слов,в которых тлеющие листьяуводят нас в провал углов, —точно под рембрандтовской кистью?Тогда поверь, что ночь и дальлазури тихую мансардухранят, где светлая печальнас ждет с улыбкой Леонардо.4

Быть может, последняя чем-то напоминает рассказ о человеке вместо самого человека, и потому только нам особенно близка, – вот почему и взгляды беспощадно страдающих людей становятся предельно выразительными не тогда, когда они страшно и пронзительно кричат о своем страдании, а тогда, когда они (люди), напротив, делают все от них зависящее, чтобы показать, что они о нем (страдании) забыли и даже пытаются жить, точно его с ними нет, и вот эта полная непричастность страданию, причем мнимая или искренняя, совершенно неважно, если она правдоподобно сыграна, точь-в-точь как у животных способна умилить до слез…

Осенний лес, как кроткий нищий,отдав земле остаток сил,не о тепле и не о пище —но о забытьи лишь просил,о том забвеньи же невнятномхолодный дождик моросил,и мир о чем-то непонятном —да и том уж не просил…5

Когда небо в октябре становится бледным, далеким и застывшим, когда тоже бледными, далекими и неподвижными кажутся облака, когда вслед за ними и воздух делается холодным и бездвижным, и листва стынет в нем, а солнечное холодное сияние облегает ее, точно невидимое стекло, когда листопад ускоряется на глазах и в городе начинает пахнуть прелой растительностью, а в городских парках открываются вдруг забытые дали и перспективы, так как с каждой оголенной веткой высвобождается невидимый прежде угол дома или часть улицы, когда вид далекого неба сквозь оголенные деревья привносит тревожную ноту, когда гудит весь день ветер, и солнце то сияет с каким-то протяжным мрачноватым звоном, то сквозит в облаках, как нарисованное, когда из неба время от времени, подобно фантастической симфонии, разливаются странно неравномерные, неравноцветные и неравнозначные солнечные лучи, топя город в рефлектирующем нервозном сиянии, когда в половине шестого уже темно, и темнота эта не прозрачная и звонкая, как весной и летом, а густая и выпуклая, так что и бледный половинчатый месяц на ее фоне наливается буквально с каждой минутой серебристым блеском, и небо в течение какого-нибудь получаса теряет свое светлое очарование, делаясь сначала серо-лиловым, потом фиолетовым… и тут же появляются звезды, и когда, наконец, прогуливаясь по городу и стараясь не наступать на кленовые и каштановые листья, замечаешь, что ближняя сторона тротуара темная, а дальняя светла отражениями витринного ряда, и если подует ветер, то на тусклом асфальте обязательно зашевелятся тени от ветвей или занавесок, – короче говоря, в такие дни рождается в душе один и тот же вечный вопрос, а именно: поэтическое восприятие осеннего пейзажа, ну, скажем, такого рода:

Как бы застывшим полувздохом облаканемеют в холоде невыплаканных синей,Пустого парка обгоревшая строкатомит последней дорисованностью линий.Точно придуманные женские глазаласкает в окнах ускользающая просинь.И как от музыки безбольная слезаложится на душу теперешняя осень.И кажется тогда, что будем вечно быть,а если жизнь, как этот год, и прекратится, —то лишь чтоб уж ничто с тех пор нам не забыть,и чтоб уже ни в чем с тех пор нам не забыться…

Или что-нибудь подобное, – итак, это поэтическое восприятие осени изначально пребывает в душе, наподобие платоновских идей, или под магическим воздействием ежегодно засыпающей природы человеческий дух заново и на свой страх и риск воссоздает его? и если есть возможность однозначно на него ответить, значит, вопрос был задан не совсем правильно.

XXXII. Баллада о Точном Сопоставлении

1. Перед грозойСонно стекленеетплавящийся зной,все тревожней вееттемной тишиной.В небе, где струиласьпламенная мгла,с воздухом смесиласьсумрака зола.Нервно встрепенулсялист – и закоснел,ветер шелохнулсяи – оцепенел.Но затишье минет,и на никлый цветторжествуя хлынет —ливень или свет.2. Добрый старый слуга

Как это ни странно, ничего нет проще, нежели отыскать определенное и, кстати, вполне удовлетворительное соответствие между явлением природы и душевной жизнью человека: на этом зиждется даже одно из основных ответвлений классической поэзии (лучше всего его выразил наш Тютчев), – и чем сложнее и тоньше пейзажное движение в природе, тем адекватней оно потаенным процессам, непрерывно свершающимся в человеческой психике, – так что в нашем случае наблюдения над довольно редким явлением летней грозы, которая может разрешиться именно не грозовым дождем, а внезапным оттоком дождевых облаков и сияющим торжеством осилившего грозу солнечного света, – оно, это чудесное явление, вполне сопоставимо, например, с важнейшим для нашего внутреннего развития моментом преодоления нами нашего главного страха, – и только тот, кто осознал до конца, насколько грозен и могуществен этот страх, насколько он держит нас в непрестанном повиновении и насколько трудно его преодолеть… и в то же время только тот, кто каким-то счастливым образом все же преодолел его – поистине здесь, помимо душевного подвига, нужно еще и стечение благоприятных обстоятельств – а преодолев, узнал на собственном опыте, что следствием преодоления всегда и без исключения является появление в душе непонятно откуда взявшегося изобилия просветленных чувств и мыслей, – да, только тот, быть может, согласится со мной.

В самом деле, наши основные – то есть врожденные и практически неустранимые никем и ничем – страхи подобны нашим же старым и верным слугам, которые, служа нам верой и правдой, оберегают нас не только от опасностей мира сего, но и от дверей в Неизвестное, а между тем только смело и опрометчиво открыв одну из них, можно войти в новый для себя мир, тогда как другого входа туда, к сожалению, нет, – итак, наши слуги-страхи, будучи к нам приставлены от рождения, зная нас как облупленных, догадываясь своей безошибочной интуицией, что есть все же на этом свете двери, точно созданные для того, чтобы мы через них вошли, тем не менее на всякий случай и по привычке устраивают неприличную потасовку с нами всегда и без исключения, когда судьба сталкивает нас лоб в лоб с подобной дверью: и разыгрывается в тот момент одна и та же, наполовину комическая, наполовину трагическая сцена, когда мы и наш конкретный персональный страх, схватив друг друга за грудки, пыхтя и злобствуя, катаемся молча по полу, но в конце концов, как и полагается, мы берем верх, поднимаемся, перешагиваем через побежденный страх, открываем заветную дверь – там, свет, воздух и новая жизнь! – делаем шаг в только что завоеванное с таким трудом жизненное пространство, глубоко забираем в легкие опьяняющий тонкий эфир, а потом с некоторым виноватым упреком оборачиваемся к нашему незадачливому слуге, как раз поднимающемуся с пола: «Мол, что же ты нас удерживал?», однако тот, чертыхаясь и отплевываясь, демонстративно смотрит в сторону: догадываемся ли мы, что делает он это, как и подобает образцовому старому слуге, единственно из благородного побуждения – чтобы мы сами не догадались, что он боролся с нами только для вида?