Сломанные куклы

Запыленный солнечными лучами салон автобуса снова начал потихоньку гудеть удивленными пассажирскими голосами.

— … А если бы этот мужчина согласился бы только на сто долларов, дядя Глеб, ты бы дал ему столько денег?

— Да, обязательно бы дал, ведь я же ему обещал, при всех, а честные слова должны держать не только маленькие девочки-школьницы, но и их взрослые знакомые.

— Это же дорого — ему одному столько денег за одно место! Нужно было вам, дядя Глеб, сказать всему автобусу: «Кто согласен освободить место для девочки? Дам тому человеку сто рублей!» Так ведь проще и дешевле.

— Ошибаешься, малыш. Я как-то пробовал такой аукцион устраивать. Все пассажиры тогда стали как каменные, каждый делал вид, что, мол, этот сумасшедший не про него орет. В таких случаях, Эмка, всегда нужно работать ин-ди-ви-дуально! Поняла тактику?!

Порозовевшая от удовольствия Эмма гордо рассматривала быстро мелькающий заоконный пейзаж.

Основные улицы городка уже почти закончились. Потянулись лесополосы, перемежаемые гаражами и новыми стройками. Вокруг одной из них работяги вкапывали деревянные стойки для забора. Целый ряд одинаково наклоненных конструкций блестел свежими досками. Начальные пролеты бесконечного забора были уже зашиты рифлеными листами белого железа, а те, что были ближе к дороге, сливались в перспективе в одинаковый силуэт.

— Похоже на виселицы…

«В наше время второклассник сказал бы, что это много букв Г…».

На остановке «Птицефабрика» в полупустой уже автобус вошло несколько девушек в возрасте. Две из них расположились около капитана Глеба, и некоторое время продолжали громко, по-уличному, щебетать о своем, о заветном. Наконец одна из них, чья ладонь как-то совершенно случайно оказалась на поручне в тесном соседстве с рукой Глеба, начала активно демонстрировать статному мужчине с веселыми голубыми глазами упругость своего бедра, не отрываясь при этом от увлекательного разговора с подругой.

— Я в шоке!

— Он ей и говорит… а она, вся такая, пошла как раз ксерить…

— Меня аж бесит…

— А меня ее помада прямо раздражает!

Глеб еще раз хмыкнул, покосился на фабричных подружек. На плече у «активной» покачивалась громадная сумка с роскошной надписью NAF-NAF, на вышивку которой у местной цыганской мастерицы ушло, как минимум, килограмм пластмассовых стразов. Не только ему, но и ближайшим пассажирам было заметно, что девушки уже порядочно «приняли» после смены и именно поэтому вели беседу довольно-таки визгливо.

Владелица сумки пошла в атаку первой. Не замечая Эмму, вернее, никак не связывая ее с Глебом, она загадочно, правда, чуть покачнувшись на повороте, начала:

— А чего это молодой человек на таких интересных девушек никакого внимания не обращает? Неужто его в них прям-таки ничего и не заинтересовало?

Эмма тихонько прыснула в кулачок и заговорщически незаметно подмигнула снизу Глебу.

— Что вы, мадмуазель, как можно не заметить вас, таких… — капитан Глеб доброжелательно и подробно посмотрел на подруг. — Я просто обязан обратить внимание на вашу сумочку и на ваш голос.

— Ну и как? Вам понравилось?

«Активная» очень игриво — по ее мнению «процесс уже пошел!» — всем фасадом повернулась к Глебу и доверительно придвинулась к нему вплотную.

— Ну?

— Сумка лучше.

Не расслышав до конца все, что о них думают честные труженицы, Глеб и Эмма с хохотом вывалились из автобуса на своей остановке.

— Дай отдышаться, не смеши… Людмила, мы пришли, да, уже около вашего дома. A-а… Ты еще долго? Ладно, не суетись, занимайся делом, мы тут чего-нибудь сами придумаем.

Глеб выключил телефон:

— Вот такая обстановка, подружка. Твоя мама еще в больнице, кормит папу супчиком. Он много чего уже скушал и просит добавки. Это хорошо. Ключей от квартиры, как я понимаю, у тебя нет. Правильно?

Эмма помотала головой.

— Таким образом, нам ничего не остается, как в ожидании мамы продолжать прожигать жизнь. Где тут у вас приезжих путешественников кормят волшебным мороженым?

…Эмма с наслаждением болтала ногами на просторном пластмассовом кресле.

— А мне сладкого много нельзя.

— А мороженое не сладкое, а холодное.

— А мне его все равно нельзя!

— А мы его с горьким шоколадом будем есть!

Низко наклонясь к столику, Эмма продолжала баловаться, пуская через трубочку пузырьки в высокий стакан с «Фантой». На стакане была изображена веселая семейка пингвинов.

— А Маришка тоже любила пингвинов. Она их собирала. Она никогда не болела от холодного мороженого и от колы. И я, когда был взрыв, ну, в тот день, тоже не болела. Это меня мама нарочно уложила в постель, говорила, что никуда нам ехать не нужно. Она еще почему-то кричала тогда на меня и плакала.

Дядя Глеб, мама говорит про вас, что вы крутой.

Глеб Никитин поперхнулся мороженым:

— Композитор, что ли?

Эмма нетерпеливо покрутила ложечкой у него под носом:

— Не-ет же… Она говорила папе, что вы крутой и что вы всегда делаете, что хотите.

Глеб уморительно сложил ладони:

— Тише, дитя мое! Обо мне просто составилось мнение, что я великий волшебник.

— А на самом деле вы кто?

— На самом деле… увы, на самом деле я обыкновенный человек, дитя мое!

— Я не ваше дитя, не обзывайтесь… А у вас у самого есть дети?

Опустив голову на руки, Глеб с нежностью смотрел на Эмму.

— Да, Эмка, ты права, спасибо, что напомнила мне про собственного сына.

— А как его звать? В какой он школе учится? В гимназии?

— Да нет, что ты! Он уже взрослый, студент. А звать его… Друзья зовут его Сашка.

— Сашка? Здорово!

— …Ну, а то что я крутой… Твоя мама ошибается — я не стремлюсь делать то, что мне нравится, просто я люблю не делать того, что не хочу, а это совсем другая история.

Не совсем понимая сложное объяснение, Эмма поморщилась в стаканчик.

— В зверинце сегодня, наверно, тоже хорошо… А когда вы в следующий раз к нам прилетите, куда мы гулять пойдем?

— Ну уж нет! Давай-ка ты становись лучшей ученицей в своей школе и собирайся на каникулах ко мне в гости. Обещаю — сходим на красивую-прекрасивую ярмарку! Вот только представь — прилетаешь ты ко мне вот в таком волшебном летающем фургоне-самолете и путешествуем мы с тобой и на ярмарку, и в настоящий зоопарк, где маленькие мишки бегают по полянке. Согласна?

Эмма устало и рассеянно кивнула головой.

— А вы Глюкозу когда-нибудь видели? С собакой?

— Глюкозу? Да, видел ее как-то в аэропорту. Она там стояла у стойки регистрации, рядом с кучей разных музыкальных ящиков и свертков. Ее барабанщики оставили охранять имущество, а сами, наверно, пиво пить ушли…

Перед глазами Глеба всплыла яркая картинка. Одинокая маленькая девчушка стоит среди громоздких ящиков, как маленький испуганный суслик. Стоит, глазенками хлопает…

Он продолжил:

— А собаки рядом не было, не заметил.

Внезапно Эмма вскочила на ноги и захлопала в ладоши.

— О, смотрите, негр, негр идет! Дядя Глеб, это вы, что ли, его с собой из-за границы сюда привезли? Вот здорово! У нас в поселке таких еще не было!

Закрывая за собой новенькую деревянную калитку поселкового кафе, Глеб Никитин легко занозил палец.

— Эм, у тебя нет какой-нибудь шпильки или булавки?

— Дай копеечку — дам булавочку!

У Глеба опять перехватило дыхание, он еще раз закашлялся:

— Что-о?! Какая еще копейка? Чего это ты про деньги вспомнила?

— А меня мама всегда учила, что острые вещи нельзя просто так другим людям отдавать, их нужно за копеечку продавать, даже друзьям и одноклассникам.

Я убью, убью, убью!!..!

Огромное, уходящее вдаль одеяло… За другой его угол держится бледный, неразличимо маленький человечек… Мы вместе с ним встряхиваем одеяло, еще раз, еще… Мягкая огромная тяжесть рвется из рук, бессильная злоба душит, пальцы немеют… Но почему-у-у!?! Почему они могут, почему у них есть все, а я…

Огонь быстро бежит по одеялу от далекого уродца, сильно жжет мне руки, ногти… Нужно закрыть от жара ребенка, обязательно, его лицо, светлые волосы…

…Они еще пожалеют, все пожалеют… Я им всем…