Порочные

Руки механически выполняли свою работу, скрипка продолжала задавать темп, все внимание сосредоточилось на микроскопе и пробирках.

А через два часа откинулась на спинку стула и, потерев уставшие глаза, достала из кармана пиликнувший телефон.

«Карамелька, Дилан передал мне твою просьбу. Для тебя хоть звезду с неба, так что проверяй почту и набери меня сегодня. Не усну, пока не услышу твой сладкий голос», — Фэллон себе не изменял даже в сообщениях, тем более в сообщениях.

Я достала из заднего кармана флэшку и воткнула в ноут, зашла в ящик лаборатории. Ссылка на сервер и почти восемь гигов видео.

Неужели настолько все плохо?

Я откатилась от стола, поднялась на ноги, разминая затекшие спину и шею, прошла к окну, на котором оставила термос с кофе.

Желудок урчал и требовал пожрать, плейлист со скрипачами пошел играть по второму кругу, а на улице прибавилось движения.

Вот тебе и минусы жизни в стае: пиццу сюда не закажешь, из дома вниз за круассанами не спустишься, даже хот-дог на углу не перехватишь.

А еще я все еще топчусь практически на месте, в лаборатории всю мелочь всегда можно спихнуть на… мелочь, отслеживать только результаты. Идея с лаборантом казалась все более и более заманчивой.

Я все еще смотрела в окно, когда дверь в кабинет открылась и на пороге показался Джефферсон. Я не стала оборачиваться, вцепилась в термос с кофе и смотрела на его отражение в окне. Вот так, в отражении, Маркус казался почти безопасным, на него почти можно было не обращать внимания. На улыбку, таящуюся в уголках губ, на взъерошенные волосы, на обнаженную крепкую шею в вырезе футболки, на широкие плечи и сильные руки, в которых он сжимал какой-то пакет.

— Мне стоит говорить о том, что твой трудоголизм попахивает чем-то нездоровым? — глубокий низкий голос сделал мираж в окне более реальным. Я на миг прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями. В конце концов, ничего особенного не произошло. Джефферсон так же, как и пять лет назад, просто выводит меня из себя, проверяет на прочность. Вот только непонятно с какой целью. Может, любовь маленькой девочки тешит его самолюбие…

А ну, взяла себя в руки, Эмили Бартон.

— Нет, — качнула головой, все-таки оставляя термос в покое и поворачиваясь к двери. — Что ты делал утром под моими окнами?

— Не спалось, — дернул плечом и уголком губ волк. — Я принес тебе завтрак. Мы поедим и поедем.

— Мы? — все-таки не удержалась от вопроса. Второй завтрак подряд. Зачем?

— Я тоже еще не ел, — и совершенно без перехода: — Стая хочет тебя видеть, хочет поприветствовать сегодня в большом доме.

А вот эта новость заставила нахмуриться и снова вжаться в подоконник. Я могла придумать только одну причину, по которой оборотни высказывают такое желание. Я и большой дом — хреновое сочетание, очень хреновое. С другой стороны, не оправдывать чужие ожидания — это то, что получается у меня лучше всего. Сначала ожидания родителей, потом ожидания альфы, после Марка, даже ожиданий совета и Филиппа я не оправдала.

— Это плохая идея, — покачала головой, пальцы вцепились в дерево почти до хруста. — У меня не так много времени, и я бы не….

— Два часа ты выдержишь, — тряхнул Марк головой упрямо, подходя к одному из столов и ставя на него бумажный пакет, отодвигая в сторону мои записи. — К тому же, — бросил он через плечо, — я донес сегодня до стаи мысль о том, что ты тут временно.

— По какой причине, Марк? — спросила настороженно.

— Я ничего не объяснял, но ты права, причину нам надо придумать. Посыпятся вопросы, — и отошел к раковине, чтобы вымыть руки.

— Вот именно поэтому я не хочу идти.

— Ты не можешь не понимать, что лучше соврать перед всеми один раз, чем врать для каждого, кто захочет тебя увидеть отдельно.

— Что…

— Меньше шансов запутаться в том, что и кому ты врала, Эм, — усмехнулся оборотень, снова поворачиваясь ко мне и перехватывая мой напряженный взгляд.

— И что мне им говорить? — еще больше нахмурилась. — Я торчу в лаборатории и мотаюсь в город вместе с тобой, история с внезапной ностальгией по местам буйной юности вряд ли прокатит.

— Можешь сказать, что я смертельно болен, — спокойно пожал плечами Джефферсон, не понятно как оказавшийся рядом со мной.

— Идиот! — огрызнулась, готовая стукнуть его по голове и выбить дебильные мысли. Все-таки он изменился не так сильно, как мне показалось в самом начале.

— Волнуешься за меня, Эмили? — Джефферсон взял меня за руку и потащил к столу.

— За себя. Мне же претендентки на твои руку и то, что у тебя вместо сердца, битое стекло на порог накидают и забросают тухлыми яйцами машину.

— Брось, Эмили, они…

— Давай, подними мне настроение, скажи, что они не такие, — фыркнула, садясь на выдвинутый Марком стул.

— Я хотел сказать, что они придумают что-нибудь поинтереснее, — покачал Джефферсон головой, садясь рядом и открывая пакет. Я только глаза закатила.

— Ты понимаешь, что если я пойду на эту… — я крутанула в воздухе рукой, стараясь подобрать слова и убрать нотки ехидства из голоса, — семейную встречу, то снова их предам?

— Никто так не думает, — прозвучал упрямый ответ. Упрямый и снова самоуверенный.

— Ты в это не веришь, Джефферсон, — пробормотала тихо и взяла сэндвич с индейкой.

— Бартон, тебе лучше не знать, во что именно я верю, — почти зло отбил оборотень, впиваясь зубами в свой завтрак.

Вот и поговорили. Блеск.

Я, в отличие от Марка, пустыми надеждами себя не тешила. Мой уход из стаи пять лет назад иначе как предательство никто не воспринимал, даже родители. Тем более родители. Я помню, как мама почти шипела в трубку.

«Ален делал все, чтобы мы чувствовали себя в стае, как дома. Он столько вложил в тебя и твою учебу, а ты просто сбежала, как трусливая, неблагодарная дрянь».

Дрянь… это слово самое грубое, что я когда-либо слышала от своей матери. Если уж и был в мире еще один такой же идеальный и прилизанный человек, как чертова Марта Стюарт, то без сомнения эта была моя мама. И так же, как и чертова телеведущая, Кассандра Бартон могла дать фору королеве Англии в том, что касалось манер.

Я люблю ее, но эти слова… Все еще не могу за них простить, не могу простить того, что в ночь своего новолуния оказалась одна. Без нее, хотя бы на телефоне.

«Ты сама сделала выбор, — проговорила мама в трубку, когда я позвонила, после того, как поняла, что все началось. — Тебе и справляться с его последствиями. Ты хотела самостоятельности и жизни вне стаи, так зачем звонишь мне сейчас?»

Она говорила что-то еще, но остального я не слышала, трубка вывалилась из рук, и звонок оборвался. Наверное, к счастью.

В ту ночь… я доползла до кабинета Фэллона и рухнула там на пол. Филипп нашел меня утром и… помог. Удивительно, но это совершенно ничего не изменило в наших отношениях. Он все так же называл меня ватрушкой, карамелькой и сахарной ватой и все так же требовал невозможного, больше, чем от других.

Спасибо, Филипп.

Спасибо, мама.

Я действительно стала самостоятельной.

Когда завтрак был закончен, Марк молча собрал упаковки от сэндвичей и так же молча поднялся, бросив, что ждет меня на улице. Он был напряжен и задумчив, не особенно разговорчив, что, в принципе, должно было бы меня радовать, но не радовало совершенно. В его взглядах, движениях и отрывистых фразах почему-то ощущался подвох.

С другой стороны, я отдавала себе отчет в том, что это, возможно, просто моя паранойя.

Я собрала бумаги, вытащила из компьютера флэшку, убедившись, что письмо самоудалилось, а комп очистился от кэша и прочих хлебных крошек, выключила ноут и, подхватив сумку, вышла на улицу, щурясь на яркое, не по-августовски теплое солнце, чувствуя на себе чужие взгляды.

Настороженные, любопытные, немного неприязненные чужие взгляды, заставляющие напряженно шевелиться под кожей волчицу.

Проснулась, красавица, с добрым утром и добро пожаловать домой. Верю, ты скучала по этому всему примерно так же, как и я.