Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 45

То строки, написанные доброжелательной рукой. Но недругов, увы, было больше. Вспомним выпад в «Северном Меркурии» (17 ноября 1830 года): «Один известный поэт был не весьма пригож собою… Он имел большие серые глаза; рот, занимавший все пространство от одного уха до другого; толстые отвислые губы, длинный нос, загнутый книзу; и рыжеватые бакенбарды…» и т. п.63

В статье «Пушкин в жизни» В.Я. Брюсов подвел итог множеству описаний: «Итак, вот каким мы должны представлять себе Пушкина: невысокий вертлявый человечек, с порывистыми движениями, с нисколько не замечательным лицом, смуглым, некрасивым, на котором поминутно оскаливались большие зубы»64.

Т.Г. Цявловская в книге «Рисунки Пушкина» (в главе «Автопортреты») сочла нужным специально оговорить – правда, несколько, на наш взгляд, противоречиво – эти «африканские» признаки пушкинской внешности: «Кстати об арапских, негритянских чертах лица Пушкина. Не совсем это так. В жилах русского поэта текла африканская кровь. Он был по матери эфиопского происхождения (абиссинского, как тогда говорили) <…>. Необыкновенно сильная африканская кровь эта, примешанная к русской крови, сказалась как в импульсивно-страстном темпераменте Пушкина, так и во внешности его – тонком вытянутом носе с сильным рельефом ноздрей, в крупных губах, в сверкающем оскале белых зубов, в удлиненной форме глаз, в смуглости кожи и в редкой красоты небольших руках с длинными тонкими пальцами»65.

Печать «арапского» (или «обезьяньего») «безобразия» лежала и на многих посмертных портретах поэта. Характерным является признание Ильи Репина, работавшего в январе 1917 года над картиной «Пушкин на лицейском акте»: «Испробованы все мои самые смелые приемы, – нет удачи, нет удачи; а между тем, ведь вот кажется так ясно, я вижу этого «неприятного, вертлявого человека», этого «обезьяну», этого возлюбленного поэта <…> Передо мной фотографии со всех его портретов, передо мною две маски с мертвого; я уже умею разобраться, что лучше из всего материала; уже совершенно ясно чувствую характер этого чистокровного араба…»66

Автор многих памятников Пушкину в нашей стране и за рубежом скульптор Олег Комов так рассказывал о своей работе над памятником в Мадриде в 1981 году: «Место для нашего Пушкина было выбрано правильно. И сам его облик не оказался для испанцев «экзотическим». Он был им чем-то сродни, может быть, кудрявостью головы, линией губ, некоторыми мавританскими чертами, присущими многим жителям этой страны (вспомним, что Испания на протяжении семи с лишним веков находилась под владычеством мавров)»67.

Ну, скажет читатель, непригож собой был наш Пушкин, смугл, лицом схож со знаменитым своим предком, что ж с того? Не меньше мы его от этого любим, и остается он великим русским поэтом в сердцах наших и в глазах остального мира. Зачем же столько свидетельств, столько цитат и воспоминаний?! Да затем только, что коснулись мы сокровенного и очень важного момента пушкинской биографии и пушкинского творчества. Ощущение непохожести своей, избранности Пушкин пронес через всю жизнь. «Темная кровь остается отметиной», как сказал Ю.Н. Тынянов. И эту «отметину» чувствовал сам Пушкин, понимали окружающие – друзья и враги.

Более полувека назад один искусствовед верно заметил: «Образ Пушкина не представляет большой проблемы пушкиноведения; однако не следует его считать вопросом из области «гробокопательства» и крохоборства. Необходимо только соблюдать в этом вопросе нужные масштабы. Внешний облик поэта определяет его внешнее поведение <…> Облик поэта определяет и восприятие его творчества…»68

Толпа, «светская чернь» не прощала Пушкину его «непохожести» и африканских предков. Он же сам с интересом и гордостью изучал биографию Ганнибалов, видя в этом родстве «перст судьбы».

«Я чувствую, что мы будем друзьями и братьями не только по африканской нашей крови, – писал Пушкин о своем младшем брате Левушке (в письме Дельвигу из Кишинева. 23 марта 1821 года. XIII, № 20).

До нас дошла пушкинская шутка, сказанная в доме Н.В. Всеволожского. Всеволод, его слуга-калмык, «отличавшийся удивительной сметливостью», откликался на пошлые остроты за столом словами «здравия желаю» (с чем связан стих «Желай мне здравствовать, калмык» в послании Пушкина «Горишь ли ты, лампада наша», 1822 год). По свидетельству Я.Н. Толстого, «…Пушкин ни разу не подвергался калмыцкому желанию здравия. Он иногда говорил: «Калмык меня балует, Азия протежирует Африку»69.

В сборнике «Разговоры Пушкина» (М., 1929) приводятся и другие «африканские» ремарки поэта. «Да у меня вот тут-то пустота, – проговорил Пушкин, ударяя по своему карману, – пустота степей африканских». Или: «Жара стоит африканская, у нас там, в Африке, ходят в таких костюмах», – сказал Пушкин в жаркий полдень на даче. К этим записям, конечно, нельзя относиться как к документальным свидетельствам, но атмосферу мифа они отражают.

Пушкина, как известно, чрезвычайно интересовала судьба модного тогда «властителя дум» – лорда Байрона. «В классах он был из последних учеников, – писал Пушкин в статье («Байрон», 1835 год), – и более отличался в играх. По свидетельству его товарищей, он был резвый, вспыльчивый и злопамятный мальчик, всегда готовый подраться и отплатить старую обиду <…> Первые годы, проведенные лордом Байроном в состоянии бедном, не соответствовавшем его рождению, под надзором пылкой матери, столь же безрассудной в своих ласках, как и в порывах гнева, имели сильное продолжительное влияние на всю его жизнь…» (XI, 276–278). (Б.И. Бурсов в своем исследовании «Судьба Пушкина» подметил: «Байрон стал для Пушкина словно зеркалом, в котором рассматривают самого себя»70.)

Пушкин напомнил справедливое, по его словам, замечание Мура о том, что «в характере Байрона ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны – смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой – необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению <…> Многое перенял у своего странного деда в его обычаях…».

И наконец, главное: «Обстоятельство, по-видимому, маловажное имело столь же сильное влияние на его душу. В самую минуту его рождения нога его была повреждена – и Байрон остался хром на всю свою жизнь. Физический сей недостаток оскорблял его самолюбие. Ничто не могло сравниться с его бешенством, когда однажды мистрис Байрон выбранила его хромым мальчишкою. Он, будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда. Самый сей недостаток усиливал в нем желание отличиться во всех упражнениях, требующих силы физической и проворства» (XI, 278).

Не Байрона ли тень мелькает в VIII главе «Евгения Онегина»:

Между прочим, это сближение образа Пушкина с образом Байрона было отмечено еще П.А. Вяземским. Весной 1830 года он сообщает в письме к своей жене Вере Федоровне: «…Я начал читать мемуары Байрона, опубликованные Муром. Они составлены из записок его журнальных, переписок, сведений, собранных от разных лиц. Много примечательного, объясняющего своенравие, дикость и разлития (les debordements) Байрона. Постараюсь доставить их тебе. В ином нахожу сходство с Пушкиным: разумеется, и с собою. Хромая нога большую роль играла в жизни его. Это оскорбление природы раздражало его… Что же Пушкин? Все еще женится?»

63





Цит. по: Болдинская осень. 2-е изд. М., 1982. С. 403. Месяцем раньше, в «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений», Пушкин записал: «В другой газете объявили, что я собою весьма неблагообразен и что портреты мои слишком льстивы. На эту личность я не отвечал, хотя она глубоко меня тронула» (XI, 166).

64

Брюсов В.Я. Мой Пушкин. С. 10.

65

Цявловская Т.Г. Рисунки Пушкина. С. 340–341. См. также: Аришина Н. Арапские завитки // Работница, 1992. № 9/10. С. 32–33.

66

Письмо Л.Н. Андрееву. Цит. по: Голубев В. Пушкин в изображение Репина. М.–Л., 1936. С. 32.

67

Цит. по: Красиков А.А. «От царскосельских лип до башен Гибралтара», в альманахе «Памятники Отечества», 1986. № 2 (14). С. 164.

68

Борский Б. Иконография Пушкина в сб.: Литературное наследство. М., 1934. Т. 16–18. С. 967.

69

См.: Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Словарь-справочник. Л., 1976. С. 77.

70

Бурсов Б.И. Судьба Пушкина. Роман-исследование. Л.: Сов. писатель, 1985. С. 249–250.