Страница 10 из 45
В письме от 16 мая Вяземский приводит большую выписку из книги Мура о Байроне, касающуюся хромоты поэта, и неожиданно замечает мимоходом: «Я уверен, что Пушкин очень сердится за свой малый рост». И еще одно упоминание – летом того же года: «…Следовательно, у вас есть записки Байрона или о Байроне. Ты пишешь, что и у Пушкина сердце сжимается от сходства…»71 (Остафьевский архив).
В библиотеке Пушкина сохранилось пять томов мемуаров Байрона, подготовленных Т. Муром и изданных на французском языке в 1830 году. Все тома разрезаны; первый том имеет ряд пометок карандашом. Отмечено описание Байрона-ребенка, его любовь к чтению Библии, его исключительное положение среди товарищей по школе, страдание от физического недостатка и мечты о возможности в будущем смыть пистолетом все оскорбления72!
Мало кто из пушкинистов обратил внимание на эту перекличку. Только сравнительно недавно было подмечено: «Если Байрон тяготился хромотой, то Пушкин – тем, что он «потомок негров безобразный». Но, как и в других подобных ситуациях, эту схожую с байроновской коллизию он решает способом, противоположным байроновскому. У Байрона – поиски выхода в принципе поведения, у Пушкина – в творческом преломлении. Байрон делает себя самого прототипом многих своих героев, а свою биографию темой собственного творчества, – в результате противопоставляет своего героя едва ли не всем остальным людям. Пушкин, также художник чрезвычайно субъективный в смысле использования в своих произведениях автобиографического материала, поднимается к вершинам объективного творчества…»73
Вернемся, однако, к «арапской» теме. Отношение самого Пушкина к своему «африканскому» происхождению, взгляд «светской черни» на поэта как на экзотического представителя «негритянской расы» важны для нас не сами по себе, а постольку поскольку эта драматичная ситуация повлияла на духовный мир Пушкина. Наше намерение – показать истоки одного из важных мотивов пушкинского творчества, зарождение африканской темы, причину обращения к ней Пушкина. Этот интерес невозможно, очевидно, правильно понять и объяснить без учета сильнейшего психологического момента, связанного с «истоками» поэта, что отразилось в сознании Пушкина и его окружения.
При этом мы далеки от мысли давать какие-то «биологические» объяснения пушкинскому характеру и поведению, поступкам тех или иных его героев. Это старый прием, давно и бесповоротно отечественным пушкиноведением отвергнутый. Критикуя одно из жизнеописаний поэта – книгу петербургского педагога В.Я.Стоюнина «Пушкин» (1880), профессор Д.Д. Благой в статье «Проблемы построения научной биографии Пушкина» писал: «Основным ключом к пониманию личности и жизни Пушкина является для Стоюнина все же биологический – расовый – фактор – «несчастное наследство, доставшееся ему от его прадеда по матери, арабская (siс!) кровь, которая превратила в вулкан пылкий темперамент гениальной натуры». С помощью этой пресловутой «арабской крови», которая, с легкой руки Стоюнина, заняла столь почетное место в последующей биографической литературе о Пушкине, он пытается слить в один сложный образ тех «двух Пушкиных», о полной несхожести которых не уставал твердить Анненков: «Арабская кровь нарушала мир его души, раздвояла его, ставила в противоречия с самим собою. Она составила его судьбу. Подобно трагическому герою он боролся с нею, и, наконец, пал ее жертвою». Это двигание на первый план биологического фактора <…> лишает работу Стоюнина необходимой цельности и единства. Таким же выдвиганием на первый план «биологии» страдает и другая небольшая биография Пушкина, появившаяся вскоре после работы Стоюнина, в 1882 году, и написанная также педагогом, А.А. Венкстерном («А.С. Пушкин. Биографический очерк»): «Характер Пушкина, состоящий весь из крайностей, почти несовместимых, полный противоречий, непонятных с первого взгляда, может быть объяснен только его происхождением, соединившим в одном человеке африканскую кровь Ганнибала с чисто русской душой»74.
Тридцать три года спустя Д.Д. Благой вновь призвал к сбалансированному подходу к биографическим фактам и свидетельствам. «Формальный и социологический методы, – писал он, – пройденный этап нашего литературоведения, хотя рецидивы того и другого порой дают себя знать. Но в настоящее время существует настороженное отношение к привлечению фактов личной и общественной жизни писателя для объяснения тех или иных явлений его творчества. В этом видят чуть ли не возврат к старому «биографическому методу», впадение в «биографизм». С этим соглашаться нельзя. Биография в широком и правильном понимании этого слова (не только события личной жизни писателя, тесно связанной с современной ему исторической обстановкой, явлениями жизни общественной, но и его мировоззрение, история его духовного развития), с одной стороны, с другой – его творчество представляют собой диалектическое единство75. Поэтому биограф, в центре внимания которого – история жизни писателя, не может игнорировать самое главное в ней – его художественные создания. Наоборот, исследователь творческого пути писателя, в центре внимания которого находится именно это главное, отнюдь не должен отказываться как от привлечения, там, где это нужно, биографического материала, так и от возможных объяснений фактами жизни фактов творчества»76.
Таким образом, самое главное – в правильном понимании взаимосвязи биографии и творчества. Один из первых наших пушкинистов П.И. Бартенев вспоминал: «Князь П.А. Вяземский журил нас, что мы в каждом произведении Пушкина ищем черт автобиографических, тогда как многое писал Пушкин, вовсе забывая о себе лично»77. Через много лет в статье «Об автобиографичности Пушкина» В.В. Вересаев тоже призывал к осторожности: «Пользоваться его поэтическими признаниями для биографических целей можно только после тщательной их проверки имеющимися биографическими данными, а никак не в качестве самостоятельного биографического материала»78.
Стереотип «Пушкин-африканец» прочно укоренился в представлениях о русском поэте, хотя и не укладывался в канонический образ деятеля «великого и всенародно признанного». С поразительной иронией отметил это наш современник Дмитрий Пригов в пародии «Звезда пленительная Русской поэзии». Вот как там описана сцена на балу: «Входит тут Пушкин, высокий, светловолосый, с изящными руками, оглядел все это космополитическое общество и говорит зычным голосом: «Господа, на нас движется Наполеон». Все смущенно посмотрели друг на друга, словно он какую глупость при иностранце сморозил. А племянник Геккерена, маленький, чернявенький, как обезьянка, с лицом не то негра, не то еврея, вдруг ловко подставил великому поэту ножку и ушмыгнул, как зверек, в толпу засмеявшихся великосветских бездельников»79.
Современный таджикский писатель Тимур Зульфикаров в эссе-притче о Пушкине тоже увидел поэта на светском рауте, в Зимнем дворце. «Царь сказал: Пушкин поэт, когда ты входишь в залу – душно становится в зале. Ветер горячий приносишь ты что ли, поэт? Иль с тобой влетает, впадает твой сахарийский горячечный Ганнибал, прадед иль дед? Твое генеалогическое нерусское древо смутно колышется как пальма в кадке…»80
И вновь сошлемся на исследование Б.И. Бурсова: «В словах Пушкина о своей внешности, якобы безобразной, но как раз в силу этого не отдаляющей, а, напротив, приближающей к осуществлению всей своей человеческой природы, заключен тот общий смысл, что всякий человек вправе воплотить себя именно как определенное, единственное в своем роде духовное существо, вопреки всяким неблагоприятным обстоятельствам. Для этого необходим соответствующий темперамент… Но когда у нас пишут о темпераменте Пушкина, то дело чуть ли не сводят к его африканской наследственности. Разумеется, мы не можем сбрасывать со счетов и этого фактора. Однако сама по себе наследственность ничего здесь не объясняет. В данном же случае она имеет значение, поскольку Пушкин и ее сделал темой своей поэзии (курсив мой. – А.Б.). И в своей наследственности Пушкин усматривал элемент, входящий в формулу его гениальности»81.
71
Литературное наследство. Т. 16–18. С. 806. Существует одно интересное пушкинское автобиографическое признание, до сих пор, кажется, почти не замеченное исследователями. В 1830 году, работая над «Детской книжкой», Пушкин в новелле «Ванюша, сын приходского дьячка» слишком подробно для нравоучительного рассказа перечисляет оскорбления, адресуемые мальчиком вослед «порядочному человеку»: «пьяница, урод, развратник, зубоскал, писака, безбожник, нигилист!» (XI, 102).
72
См.: Модзалевский Б.Л. Библиотека Пушкина. СПб., 1910. № 696.
73
Бурсов Б.И. Цит. соч. С. 251.
74
Литературное наследство. Т. 16–18. С. 255. «Ганнибальская стихия – это яростные страсти, жизнелюбие и жажда свободы», – пишет Ю.Дружников в своей книге «Узник России: по следам неизвестного Пушкина» (М.: МПИ, 1993. С. 36).
75
См.: Левкович Я.Л. Биография Пушкина. Итоги и проблемы изучения. 1966. С. 251—302.
76
Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина. 1824–1830. 1967. С. 10.
77
Русский архив, 1911. Кн. I. С. 648.
78
Вересаев В.В. В двух планах. М., 1929. С. 78–79.
79
Пригов Д.А. Звезда пленительная Русской поэзии. В сб.: В.Ерофеев, Д. Пригов, В. Сорокин. ЕПС, М.: Зебра Е, 2002. С. 245–246.
80
Зульфикаров Тимур. Смерть Пушкина // Независимая газета, 05.05.1993.
81
Бурсов Б.И. Цит. соч. С. 280.