В зеркалах воспоминаний

Так я пришёл к моему Пушкину.

Общение с Лихачёвым было для меня большой профессиональной и человеческой школой. Я не раз встречался с ним, брал интервью, много беседовал. Он водил меня на небольшую экскурсию по дому творчества под Москвой, где отдыхал, рассказывал разные смешные и грустные истории. Он был человек какой-то необыкновенной, выдающейся ауры. Я вспоминаю его с нежностью.

Когда я уже работал в Италии, мы ездили с ним к папе римскому Иоанну Павлу II (Войтыле). По дороге он мне рассказал забавный эпизод, связанный с его первой поездкой в Ватикан. Перед отъездом их, группу ленинградской интеллигенции, собрали, как водится, в обкоме партии, в отделе идеологии. Секретарь обкома инструктировал, как нужно себя вести, что можно, а чего нельзя говорить и делать. И Дмитрий Сергеевич, цитируя партийного босса, сказал фразу, которую я теперь повторяю всем своим гостям здесь. Партчиновник сказал так: «Будете в Риме, встретите папу римского, никаких там «батя, пахан, папаша». Только – Папа Римский!».

Войтыла очень тепло встретил русского гостя. Дмитрий Сергеевич подарил ему альбом, посвященный Соловкам, где он отбывал свой срок. И в этом альбоме показал фотографию монастырского корпуса – окна, решетки. Это были камеры, где сидели католические священники. Я никогда не забуду, как эти два старика неспешно листали альбом и плакали.

Вот такой человек привёл меня к Пушкину.

В годы моей самодеятельной пушкинистики полагалось бывать во всех пушкинских музеях и центрах. Это была замечательная традиция. Мы ездили в Михайловское, Пушкинские горы, по пушкинским местам Приволжья, я уж не говорю о Ленинграде и Пушкинском Доме. Это была колоссальная школа.

Каждый год наш журнал давал мне возможность ездить осенью в Болдино, на знаменитые «Болдинские чтения». Помню, мы жили в Доме колхозника, почти как в коммунальной квартире, удобства во дворе. Но всё это ерунда по сравнению с тем наслаждением, которое мы испытывали, говоря о Пушкине в тех местах, где он бывал, которые он любил. И прежде чем что-то публиковать о Пушкине, я выступал с докладом. Как бы прогонял через них, специалистов и знатоков, то, что мне удалось разыскать, получал квалифицированные замечания и советы, к которым внимательно прислушивался. Я никогда не претендовал на какое-то научное присутствие в этом элитном обществе пушкинистов, поэтому все мои книги – у меня четыре пушкинских книги – сопровождал подзаголовком: «записки журналиста». Это меня как-то прикрывало, не вызывало никакой ревности.

Однажды с моим сыном Борей мы приехали в Пушкинские горы по приглашению легендарного директора Пушкинского заповедника Семена Степановича Гейченко. Он жил в усадьбе в старом деревенском доме – говорил, что так слышит дыхание этого места, чувствует изнутри, чем оно живёт. За обедом этот удивительный человек рассказывал массу интересного, и Боря, буквально раскрыв рот, слушал, как Гейченко воевал в этих местах, а после войны поднимал из пепелища родовое гнездо Пушкиных и его окрестности. Такой вот легендарный охранитель пушкинских реликвий.

С этой встречей были связаны два впечатления: из районной администрации пришло распоряжение – почистить территорию, это все-таки музей, а на берегах реки образовались залежи мусора. Разгневанный Гейченко в своей директорской квартире отчитывал кого-то из сотрудников. Мы находились в соседней комнате, и вдруг до нас доносится замечательный, на мой взгляд, каламбур: «Эти туристы нассут, насорят, и всё в Сороть». Боря удивился: такой большой ученый и так говорит…

И второе. У Гейченко был такой обычай: он предлагал своим гостям оставить рисунок на память. Я спрашиваю:

– Это должно быть как-то связано с Пушкиным?

– Лучше, чтобы с Пушкиным.

А я, надо заметить, в этот раз приехал в Пушкиногорье, чтобы поговорить с Гейченко о «ганнибальских местах», о предках Пушкина. Здесь, в Петровском, расположено имение предков Пушкина – Ганнибалов. Здесь в 1827 году он начал роман «Арап Петра Великого». Здесь, в Святогорском Свято-Успенском монастыре, находится некрополь Ганнибалов-Пушкиных. И я тогда удачно сообразил, что в память о Ганнибале, об Африке надо нарисовать… слона. У меня был такой рисунок с детства, я учился рисовать слона, потом учил своих внуков. Слон – вид сзади. Смешной такой рисунок получился. Простой, в три-четыре линии, но выразительный. Я был рад, что сумел нарисовать, сумел хоть какой-то сувенир оставить в этом дорогом для меня месте. Семен Степанович, похоже, был доволен. Он нас отправил на экскурсию, выбрал хорошего экскурсовода, но экскурсовод заболел, и мы с удовольствием побродили сами.

Тяжело пришлось Пушкинскому заповеднику в 1990-е годы. На берега Сороти, на здешнюю красоту посягнули «новые русские». Начались конфликты, тяжбы с дачниками, которые пытались возводить дома на исторической территории. Эта борьба едва не закончилась уголовным делом против нового директора музея. Он не отдавал какой-то заповедный участок под строительство очередной резиденции. В этой критической ситуации он достучался до тогдашнего министра культуры России Александра Авдеева, и Авдеев сумел остановить это дело. Хотя обычно такое редко удается. Теперь музей– заповедник А. С. Пушкина «Михайловское» включен в свод особо ценных памятников культурного наследия народов страны и получил статус «Достопримечательное место, связанное с жизнью и творчеством А. С. Пушкина в селе Михайловском и его окрестностях в Пушкиногорском районе Псковской области».

Неожиданная встреча с Пушкиным произошла у меня в Ватикане. Однажды я был по звонку приглашён на совещание Службы печати Святого Престола. Пришёл епископ и сказал совершенно по-гоголевски: «Я пригласил вас, господа, чтобы передать вам личную просьбу папы Иоанна Павла II. Он хочет поручить вам написание текстов на предстоящий Крестный ход у Колизея». Было предложено вытянуть жребий с выбором темы. Я вытащил листочек со словом «Иуда». И главным моим подсказчиком оказался любимый поэт. У Пушкина есть сонет об Иуде. Причем это подражание итальянскому поэту Франческо Джанни. Пушкин его замечательно переложил по-русски. Он начинается словами: «Как с древа сорвался предатель ученик…». Отталкиваясь от этой фразы, я рассказал о трагедии человеческого предательства, процитировал Пушкина. Послал свой текст – и получил новое свидание с епископом. Он сказал: «Спасибо. Это то, что нужно».

Через несколько дней мы, журналисты, были приглашены к подножию Колизея. Поднялись на холм, там стояла табличка «Места для авторов». Пошла процессия. Четвертая остановка. Я внимательно слушаю текст. Вдруг услышал, как по-итальянски сказали: «Как с древа сорвался…».

И добавили: «Александр Пушкин, русский поэт». Большей пропаганды творчества Пушкина трудно было достигнуть, потому что это передавалось почти на полмира. Я был очень доволен своим скромным вкладом в популяризацию творчества Пушкина. Гонорар мне, конечно, не заплатили, потому что они бедны, как церковные крысы. Но я считаю, что они со мной очень щедро расплатились. Я вошёл в папский пресс-пул, а это – возможность наблюдать римских понтификов, возможность сопровождать их в поездках по земному шару.

Часть вторая

Друзья мои, прекрасен наш союз

Семейные узы

Когда меня спрашивают, были ли в моей жизни знаковые люди, повлиявшие на мою судьбу, я всегда вспоминаю деда Павлонского, отца моей первой жены, Алины.