Страница 15 из 19
Но, к сожалению, богословские поиски, вспыхнувшие в самых разных направлениях мысли, как мы видели по голландцам или отцу Дюкоку, очень быстро вернулись на старые докризисные позиции, то есть к св. Фоме, воцарившемуся теперь, кажется, еще прочнее, чем раньше. Но ведь святой Фома отнюдь не единственный представитель западной традиции! Увы. При том, что другие богословы, предшествующие св. Фоме, его современники или жившие после него, на мой взгляд, гораздо интереснее его и ближе к евангельскому откровению, будь то: Ришар де Сен-Виктор, Гийом де Сен-Тьерри, Жан де Фекан, Анри де Ган… Другие мыслители, писавшие пусть не столь систематично, как св. Фома, но стоящие выше на духовной шкале, как его современник св. Бонавентура, или многие другие, жившие позже: Майстер Экхарт, Иоганн Таулер, Генрих Сузо… Да и богословы христианского Востока не сразу после разделения церквей исчезли с западного горизонта, но, читая переводы их текстов, стоит внимательно приглядываться, поскольку порой их мысли искажали, пытаясь подогнать, любой ценой, под св. Фому, систематически убирая неподходящие слова и термины: так, например, в неузнаваемом виде вышел у нас Максим Исповедник72. Наконец, есть ведь у нас и наши западные мистики, на которых почему-то вообще не обращает внимания наша теология. Я помню, как когда-то целый семестр слушал курс по вечному блаженству, целиком основанный на Аристотеле. Один из студентов все же осмелился упомянуть св. Иоанна Креста. Отец де Лавалетт тотчас прервал его выступление. Цитирую по памяти: «Да, верно, святой Иоанн Креста говорит скорее о преображающем единении. Но закроем скобки», – добавил он, подкрепив слова жестом, изобразив обеими руками округло закрывающиеся с двух сторон невидимые скобки. Влияние мистиков на богословие вечного блаженства заканчивается здесь!
Такая зацикленность на одном-единственном богослове, только потому, что его порекомендовал один-единственный папа, наконец, даже смешна. Такая несвобода мысли высвечивает папопоклонство. В любом случае, если бы хотя бы ставилась цель доказать, что богословие хранит верность Писанию. Но нет, сегодня нужно доказывать, что оно осталось верным Фоме Аквинскому. А остальных богословов можно уже занести в красную книгу.
Я помню, как некоторые из преподавателей нашего Парижского католического института пытались незаметно этому сопротивляться. Отец Поль Анри, которого я считаю своим настоящим Учителем, подготовил карточки о Троице, чтобы облегчить нам в будущем написание проповедей. И они были созданы на основе богословия Ришара де Сен-Виктора, а не Фомы Аквинского. «Да, услышали мы тогда, он духовно глубже св. Фомы, последний немного суховат». За слово «суховат» я ручаюсь. Отец Конье, еще один настоящий Учитель, крупный специалист по мистике, работы которого признаны во всем мире, после многих описательных выражений и осторожный формулировок в своих лекциях, вдруг признался мне в личной беседе: «Ах, эта схоластика нанесла нам немало вреда!» (А схоластика, это прежде всего Фома Аквинский). Поясним, что сам св. Фома тут ни при чем. Сам он, конечно, ни в коей мере не претендовал на этот смешной культ. Все вышесказанное не отрицает того, что это был великий философ, хотя и плохой богослов, и что его труды обязательно нужно изучать, просто наряду со многими другими. К списку наших профессоров, неуютно чувствовавших себя в схоластике, можно добавить доминиканца отца Дюбарля, нашего преподавателя космологии, ходившего часто вокруг да около и составлявшего длинные обходные фразы, по которым нам нужно было догадываться, что же он думает на самом деле. Или отца Шатийона, профессора средневековой философии, прибегавшего к тем же уловкам. Или отца Верно, репетитора по томизму в Кармельской семинарии, при личном общении признававшегося к концу жизни, как горько ему защищать позиции, для него самого неприемлемые. Когда наши вопросы выявляли несостоятельность некоторых мнений св. Фомы, он поднимал глаза к небу, выдерживал долгу паузу, затем опускал их и произносил: «Что еще?» Мы не осмеливались настаивать, нам был все ясно.
Но во время моей учебы в Католическом институте как раз отец Лаллеман правил бал и следил за соблюдением томистской ортодоксии у своих собратьев-преподавателей. «Когда я думаю о том, что в этих стенах преподают неверно», – говорил он, бледнея от сдерживаемого гнева, по поводу лекций Жана Маритена, которому пришлось уйти из института и уехать в Канаду. Мне вспоминается еще мой друг профессор Реми Шовен, которому предложили прочесть несколько лекций о современной науке студентам Кармельской семинарии. В конце отец Лаллеман ему сказал: «Конечно, сами вы в это не верите, это невозможно!» Стоит уточнить, что еще в 1960 этот глубокий метафизик убеждал нас, что соответствие наших представлений реальности обеспечивается ангелами! Когда мой друг Шовен поставил его перед микроскопом, тот отказался верить своим глазам. Видимо, это не соответствовало тому, что ему показывал до этого ангел! И в Риме, один из ученых собратьев Реми Шовена, но облаченный саном, сделал в одном из папских университетов доклад примерно на ту же тему. К конце доклада, к величайшему изумлению моего друга, этот церковник вдруг перечеркнул все то, что успел сказать до того. Когда Реми Шовен с удивлением спросил об этой странности кого-то из коллег, ему ответили: «Неужели вы не поняли? В первую часть его доклада вошло все то, что он на самом деле думает. А конец – это то, что он вынужден сказать». Тут мы недалеко ушли от дела Лысенко! Если именно к этому нас ведут, то у такой церкви нет будущего! Однако, как мне кажется, вряд ли нас выведет из такого положения и то течение в англо-саксонском богословии, которое именует себя «Радикальной ортодоксией»73. Для меня это просто еще один вариант нео-нео-нео-нео-нео-нео-схоластики!
Когда же церковь прекратит жить во лжи? И вопрос этот стоит не только относительно интеллектуальной, богословской области, но и касательно нравственной, этической проблематики. Взрыв скандалов, связанных со священниками-педофилами, лишь самая заметная ее часть, а сколько там еще и других проблем!
И однако ничто не мешает нам попытаться сделать то, что осуществил св. Фома, с таким же синтетическим подходом, но применив его уже к области современной нам мысли, наподобие того, как он систематизировал и развивал категории, которые казались самыми сильными и верными для того времени. Тогда нужно было бы согласиться проделать столь же объемный труд, предпринять такое же мощное усилие, но уже с учетом форм мысли, характерных для других культур, например, для Индии и Китая. Конечно, эту работу уже в значительной части проделали отец Моншанен74 и дон Анри лё Со, в том, что касается Индии75. Отец Бенуа Вермандер опубликовал сборник очерков разных авторов о Китае76, а также собственное исследование, в котором показаны проблемы, с которыми сталкиваешься, взявшись за такую тему77. Отец Бернар Реролль предпринял такие же труды касательно Японии78. Отец Эномиа Ласалль сделал похожую попытку, но ограничился сравнением дзеновской медитации с христианской молитвой, так и не дойдя, на мой взгляд, до проблемы созерцания79. Здесь нужно следить за тем, чтобы удалось передать самую суть мысли, не деформировав ее, конечно, но нужно также уметь принимать блуждания наощупь, временные и приблизительные выводы, не торопиться сразу осуждать первые подходы и попытки, не навязывать им сразу любой ценой греко-романские категории. Христос пришел ко всем. Не нужно возвращаться к злополучному шельмованию «китайских ритуалов» времен Маттео Риччи80.
72
François Brune. Hélas, Qu’avons-nous fait de son amour? (Le temps présent, 2008, p. 127–158).
73
Adrian Pabst, Olivier Thomas Venard. Radical Orthodoxy, pour une révolution théologique (Éditions Solem, 2004).
74
Jules Monchanin. Écrits spirituels (Éditions du Centurion, 1965).
75
Dom le Saux. Sagesse hindoue, mystique chrétie
76
Benoît Vermander. Le Christ chinois, héritage et espérance (Desclée de Brouwer Bellarmin, 1998).
77
Benoît Vermander. Les mandariniers de la rive Huai, le réveil religieux de la Chine (Desclée de Brouwer Bellarmin, 2002).
78
Bernard Rérolle. Le Japon du silence et la contemplation du Christ (Centurion, 1991).
79
Enomiya Lassalle. Méditation zen et prière chrétie
80
Маттео Риччи (1552–1610) – итальянский миссионер-иезуит, 30 лет проживший в Китае и положивший начало иезуитской миссии в Пекине. – Прим. переводчика.