Страница 8 из 16
В ходе постсоветской трансформации постепенно утрачивались и потребность в знании русского языка как языка межнационального общения, и понимание культуры других народов, населявших некогда единую страну44. Русскоговорящая часть населения медленно перемещалась в двуязычную категорию (так называемое явление билингвы, когда русский и титульный языки в повседневном общении используются в равной степени). Наибольший рост «билингвы» был отмечен в 2005–2007 гг. в Белоруссии, Казахстане и Азербайджане (на 10–15 п.п.). Снижение показателя наблюдалось только в Армении и Молдавии, что, скорее всего, связано с эмиграцией населения, свободно владеющего русским языком45. За счет «билингвы» удалось компенсировать стремительное сокращение (в ряде случаев вплоть до полного запрета) использования русского языка как единственного. Представителей русскоязычной среды стало меньше на 15% в Узбекистане и на 82% в Таджикистане46. Данные социологических опросов показывают, что россияне наиболее чувствительно (среди всех типов дискриминации русских в бывших республиках СССР) воспринимают именно запрет на использование в постсоветских государствах русского языка47.
За истекшие четверть века в новых независимых государствах выросло целое поколение, которое вместе с теми, кто в момент распада СССР были еще детьми, является носителем менталитета, принципиально отличного от советского. И это каждый пятый (около 60 млн чел. в возрасте от 15 до 29 лет) из более чем 280 млн чел., проживающих в СНГ. В среднем доля молодежи составляет от 18 до 29% всего населения48.
Молодое постсоветское поколение не имеет собственного опыта проживания в большой объединенной стране, восприятие которой строится только на основе внешних интерпретаций. По данным социологических опросов, отношение к СССР существенно дифференцировано в разных возрастных группах (чем моложе, тем отношение хуже или безразличнее). Особенно стремительно размывается «советская идентичность» в странах Центральной Азии, где более половины населения составляет молодежь до 30 лет, получившая среднее образование в рамках национальной школьной системы и не испытавшая непосредственного влияния общих «советских» ценностей. Как отмечают эксперты из Казахстана, «если первые 25 лет независимого развития Центральная Азия находилась в фарватере постсоветской инерции (экономические модели, элиты и их видение мира, образование, социальный уклад и др.), то, по всей вероятности, нарождающиеся в настоящее время глобальные мегатренды и новое, последовательно набирающее силу поколение (со своими взглядами, ценностями, устремлениями и др.) обусловят для нашего региона начало совершенно нового исторического этапа»49.
Таким образом, ностальгия и позитивное отношение к общей истории все в меньшей степени могут служить основой для «новой интеграции», хотя тяга к новому объединению в ряде стран бывшего СССР явно присутствует. При этом отношение к распаду СССР и к возможному новому союзу значимо различается для респондентов с разным уровнем социального самочувствия. Среди неудовлетворенных сегодняшней жизнью более распространено позитивное отношение к интеграции. Так, например, в Армении среди неудовлетворенных своей жизнью 55% поддерживают объединение, среди удовлетворенных эта доля существенно ниже – 39%50.
Желаемое усиление гуманитарной составляющей интеграционных процессов на постсоветском пространстве сталкивается с отсутствием, как это ни парадоксально, весомой поддержки и заинтересованности в более тесной интеграции и со стороны самой России. По данным опросов Левада-Центра, менее 20% россиян поддержали бы более тесное объединение всех республик бывшего СССР, например, по хорошо известному типу Европейского союза51.
Путь независимого развития постсоветских государств оказался в социальном плане более сложным и непредсказуемым, чем ожидалось накануне реформ. Надежды на то, что «…опыт международного сотрудничества государств с различными уровнями развития и социальным устройством дадут возможность сравнительно легко и безболезненно реформировать постсоветское пространство в принципиально иной глобальной среде»52, не оправдались, и по прошествии вот уже почти трех десятилетий социальная ситуация в регионе остается напряженной (см. табл. 2.1). Разрыв в уровне ВВП на душу населения составляет более 8 раз, в уровне безработицы – более 5. При этом некоторые неожиданно выбивающиеся из общего ряда показатели (например, низкий уровень работающих бедных в Туркмении – 2,5% от общей численности занятых) объясняются либо особенностями национальной статистики, либо наличием значительного теневого сектора, трудно поддающегося учету и вследствие этого сильно искажающего истинную картину.
Вместе с тем «сухие» социально-экономические показатели нивелируют существенные различия в интеграционных предпочтениях и, что не менее важно, в представлениях людей о социальной справедливости. На постсоветском пространстве взаимопереплетены три основные модели социальной справедливости: патерналистско-эгалитарная, или уравнительная (наиболее распространенная, унаследованная от социалистического этапа развития); социал-демократическая и либерально-рыночная, которая в чистом виде встречается в СНГ лишь фрагментарно и в отсутствие давних рыночных традиций, скорее всего, не имеет объективной почвы для своего развития. Эта особенность является серьезным препятствием для решения проблемы оптимального сочетания и без того трудносовместимых друг с другом (в силу своеобычия постсоветского менталитета) критериев экономической эффективности и социальной справедливости.
Таблица 2.1. Основные социальные показатели развития постсоветских государств
а 2008 г.; б показатели рассчитаны с использованием национальных шкал эквивалентности, позволяющих оценить эффект совместного проживания в домохозяйстве.
* по методологии МОТ (включая численность ищущих работу самостоятельно – без обращения в службу занятости);
** безработные в возрасте от 15 до 24 лет, в % к численности экономически активного населения / рабочей силы соответствующего возраста; по методологии МОТ;
*** цифры относятся к последнему году за период 2015–2017 гг., по которому имеются данные.
Источники: Мониторинг показателей качества жизни населения в странах Содружества Независимых Государств 2014–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 12; Мониторинг показателей ЦУР в регионе СНГ 2015–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2019. С. 19; Мониторинг состояния национальных рынков труда стран Содружества Независимых Государств 2014–2017. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 44; Содружество Независимых Государств в 2017 году. М.: Межгосударственный статистический комитет СНГ, 2018. С. 146; Анализ развития уровня жизни и благосостояния населения в Республике Узбекистан / Государственный комитет Республики Узбекистан по статистике. С. 5; Россия в цифрах. 2017. М.: Росстат, 2017. С. 129; Human Development Indices and Indicators: 2018 Statistical Update. N.-Y.: United Nations Development Programme, 2018. Pр. 60–62; Human Development Report 2016: Work for Human Development. Washington, D. C.: UNDP, 2016. Pр. 250–252; Human Development Report 2015: Work for Human Development. Washington, D. C.: UNDP, 2015. P. 217; The World Bank (Data Sets). data.worldbank.org/indicator/SI.POV. GINI; data.worldbank.org/indicator/SL.UEM.TOTL.ZS; ; data.worldbank.org/indicator/SI.POV.NAHC/countries.
44
Восприятие молодежью новых независимых государств истории советского и постсоветского периодов // Аналитический отчет по исследовательскому проекту «Евразийский монитор». 2009, август. eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/gffzlsnpxne/file/o9GDpzJR.pdf; Рыбаковский Л.Л. Миграционный потенциал новых независимых государств и условия его привлечения в Россию. Научный доклад. Ecsocman.hse.ru/data/2011/09/02/1267440637/ Rybakovsky.pdf.
45
Динамика использования русского языка в повседневном общении в некоторых странах СНГ // Евразийский монитор. 2011. 5 марта. www.eurasiamonitor.org/uploads/s/g/f/f/ gffzlsnrpxne/file/5ccofuh7.ppt.
46
Трансформация идентичности трудовых мигрантов как одна из составляющих становления гражданского общества в России. М.: Фонд «Наследие Евразии», 2014. С. 42.
47
Общественное мнение – 2014. М.: Левада-Центр, 2015. C. 156.
48
Молодежь в Содружестве Независимых Государств: статистический портрет. М.: Статкомитет СНГ: ЮНФПА, 2018. С. 15.
49
Центральная Азия 2027: меняющийся стратегический ландшафт. Вероятные сценарии на десять лет вперед / Т.Т. Шаймергенов, М.А. Абишева. Астана: Библиотека Первого Президента РК – Елбасы, 2017. С. 26, 76.
50
Общественное мнение о распаде СССР в странах постсоветского мира. 1991–2016 / Проект «Евразийский монитор», 2017. С. 18, 19.
51
Общественное мнение – 2014. С. 158.
52
Зевин Л. З. Указ. соч. С. 16.