Любимый город

Знаешь, эта красивая сказка о том, что мой отец не был убит, и некая счастливая звезда привела его сюда, вместе с массой остальных ссыльных, гонимых обстоятельствами, овладевает мной все больше и больше, и это чувство становится все более отчетливым здесь, именно в этом городе. И вот я все думаю: если бы он оказался в одном из немецких лагерей смерти, если бы он выжил, то обязательно бы вернулся домой после войны. И если он не вернулся – а так и случилось – это может означать, по крайней мере то, что он погиб. Но, если он перебрался в Ленинград, как сообщил нам кто-то, кто видел его, одетого в куртку цвета хаки, прогуливающегося по улицам города – что ж, в это можно поверить, особенно если учесть, что официальные обвинения так никогда и не были ему предъявлены, и он просто исчез для своей семьи, постыдным и тайным образом, – в общем, если он выжил, но не мог вернуться на родину, если он снова женился, если его сослали в Сибирь как «человека удивительной внутренней свободы», и у него не было возможности связаться с нами, то все это вполне реально.

Особенно если учесть, что занавес, черный железный занавес, рухнул всего два года назад. Естественно, маловероятно, что он жив в настоящее время, ведь ему должно было быть больше восьмидесяти лет, но, по крайней мере, я могу разыскать его следы, или, может, каких-нибудь своих единокровных, русских братьев и сестер, его жену, наконец, которая благоговейно хранит его записи… Само собой, как я тебе уже говорила, все это абсолютно безосновательно, это своего рода сказка, которая мне очень нравится, старая военная история, красной нитью пересекающая Время, ведущая из прошлого в настоящее. Если все так, как мне хочется верить, то мне бы стало легче, мои чувства больше не были бы прикованы к ужасному злодеянию, вероятно, скорее всего, почти наверняка случившемуся в скалах Киссавоса11, всего в нескольких километрах от нашего дома и всего несколько часов спустя после его исчезновения.

А могила? Это овеянное страданием и святое для каждого грека место, особенно для грека, покинувшего родину? Есть ли она? Когда-то я собиралась посвятить всю свою жизнь поиску священных для моей семьи и меня лично костей, как некогда христиане искали следы деяний Господа, как некогда Антигона взрастила божественный промысел на плаче о брате. Каждый человек имеет право на свою могилу, а его родственники вправе знать, где она находится, вправе почитать ее. Впоследствии я отказалась от этой мысли, в частности, когда умерла моя мать, и мы похоронили ее на кладбище, совершенно чужом для меня и для нее, на юге Афин. После этого я собиралась как-нибудь перенести ее останки в Амбелакя, чтобы можно было хотя бы иногда поставить свечку в память о ней… но и от этого я со временем отказалась, полагая, что рядом с ней, в этой безличной для меня могиле, покоятся и трое других ее детей, а мой муж, Александр, похоронен на другом кладбище… иными словами, горе, поразившее мою семью, было таким сильным, что значимость могилы совершенно поблекла и стерлась.

Теперь ты, наверное, понимаешь, что сказка под названием «Санкт-Петербург» вспыхнула во мне ярким праведным гневом, в стремлении изгнать первородную гордыню: и вот я здесь, в этом городе. Но насколько умиротворенным кажется Петербург! … ему совершенно не подходит гнев и подобные чувства. Мы пробудем здесь до следующего понедельника. Я тебе еще напишу.

Мурманск, зима 1993 г.

Дорогой Андрей,

Я пробыла в Афинах несколько дней, как раз, как мне кажется, чтобы успеть взять у твоей сестры, Элени, книги, которые ты мне собрал, и чтобы порадоваться выходу твоего нового поэтического сборника. Я возьму его с собой, на север, вместе с чувством легкого разочарования – ведь мы не смогли увидеться. Элени рассказала, что ты неожиданно остановился на какое-то время в Париже, и, что – Господи помилуй! – ей неизвестен твой адрес. Что случилось? С чего эта игра в конспирологию?

Такой же таинственностью окружена и открытка со скульптурой Родена, которую через Элени, я получила вчера в Мурманске. Ты говоришь мне об «искусстве, выраженном одним словом», о слезах, которые ты задолжал мне, даже приглашаешь меня в Париж на Рождество: «давай покидаем камешки в Сену, чтобы провести годы вместе», однако же своего адреса ты мне не даешь.

Так вот и я через Элени отвечаю тебе, а она Бог весть какими способами передает тебе мои письма – что я думаю о твоих стихах, таких насыщенных, уравновешенных, рассудительных, невинных, односложных и увы – неизвестных… я отправила бы их прямо в журнал «Вода на Солнце», и, надеюсь, это издание попадет тебе в руки – в общем, я рассказываю тебе о своей жизни, чтобы дать тебе последний отчет.

Во-первых, на Рождество я буду на Родосе со своими детьми, и значит, у меня не получится покидать с тобой камешки в Сену, а уж тем более, в городе без адреса или «источника недавнего разочарования». После этого я возвращаюсь сюда, в Мурманск, надеюсь, что до Пасхи. А потом, как пчеловод, следующий за своими пчелами на запах цветов, я окажусь примерно в начале лета вместе с Борисом, моим проводником в цветочный мир, в Санкт-Петербурге, скорее всего, в Александро-Невской Лавре, которая сейчас активно восстанавливается. Надеюсь, что я смогу устроиться преподавателем древнегреческого языка, чтобы обучать других «первопоследователей». Борис уже подключил свои связи. К тому же, в Петербурге у него живут родственники, которые нас ждут. И, наверное, мне не хочется знать, что уготовала мне судьба, я буду монотонно плыть к извечной тайне, как спокойная кровь.

А что до нас, где-то между Мурманском и Парижем, да еще и без адреса!, то пора бы нам отбросить эту «односложную нежность».

Санкт-Петербург, июнь 1993 г.

Андрей,

Ты помнишь, как много лет назад ты прочитал мне, когда мы были на веранде, то стихотворение Анны Ахматовой? В переводе Ариса Александру12, если не ошибаюсь. Оно произвело на меня невероятное впечатление, но вот само стихотворение у меня не сохранилось. Однако в библиотеке Алины Никаноровны, двоюродной сестры Бориса, мне попался томик стихов. Она сама выбрала и перевела мне на французский такое вот стихотворение (привожу его тебе в своем неуклюжем переводе на греческий):

Смоленской Богоматери образ на руках мы несли высоко, и на серебряном скорбном ложе наше солнце, наше белого лебедя, многострадального нашего Александра13

Сегодня с этими стихами на устах я начала открывать в ликах города эту незнакомую мне еще поэтессу. Конечно, она давно умерла, но Борис сказал мне, что где-то сохранился ее дом, недалеко от центра, и, что ее потомки бережно хранят ее духовное наследие в одной-двух комнатах. Не знаю, что на меня нашло, но я стала искать этот дом с неистовством, будто бы я приехала в Петербург только ради того, чтобы почтить ее память. Я прошла по дворам-колодцам, воспетым Достоевским, касалась обветшалых оконных рам, видела, как дети бегают друг за другом играя, вымокла под дождем, пока не оказалась в тенистом парке. Не хочу вдаваться в подробности: с большим трудом, но я все-таки нашла дом Анны Ахматовой.

Обшарпанная дверь, старая темная лестница. Я думала, что кто-нибудь покажет мне, куда идти, но зря. Наконец, я попала в анфиладу из двух залов, где на скамьях самым будничным образом были разложены рукописи. Я не знала ни чьи они, ни о чем в них говорится. Я с досадой покачала головой, и ко мне с первого этажа подошел охранник, который сказал: «Вот Анна Ахматова!» и указал на фотографию. Мне показалось, предо мной предстала даже не женщина, а дикая лань с пронзительными серыми глазами. И, увидев мое изумление, охранник довольно засмеялся и снова повторил: «Вот Анна Ахматова!», указывая уже на другую фотографию: и женщина на ней вновь показалась мне редкой красоты лесным зверем, дикой кошкой.

11

Киссавос – горная цепь в греческом регионе Фессалии, отделённая от горы Олимп узкой долиной реки Пиниос. Живописнейший вид открывается на Киссавос из деревни Амбелакя.

12

Арис Александру (греч. Άρης Αλεξάνδρου, 1922–1978) – поэт, прозаик и переводчик, главным образом, русской литературы на греческий язык. Считается одним из значительных послевоенных писателей Греции.

13

А. Ахматова, посвящение на смерть А. Блока (1921 г.):