Страница 17 из 19
Когда Апрель пронзает своими сладкими дождями засуху Марта до самого корня (и далее см. первые 16 строк Чосера по тексту. — О. С.)… – тогда, как заметил поэт Джеффри Чосер много лет тому назад, люди устремляются в паломничества. В наши дни, однако, профессионалы называют их конференциями [Lodge, 1985, p. 4].
Сам заголовок романа восходит к восклицанию, приписываемому Христофору Колумбу: It’s a small world! – дословно «Мир маленький!»
Сюжет романа представляет собой нагромождение архетипических мотивов мировой литературы: мотив дороги, поиск ускользающей возлюбленной, мотив двойничества, разоблачение соблазнителя и установление отцовства, разрешение тайны рождения и чудесное обретение детей и т. д. Сам автор так пишет о своем романе:
Поскольку я почти 30 лет занимался преподаванием и одновременно писал художественные произведения, неудивительно, что мои книги становились все более интертекстуальными… Прорыв в этом смысле произошел при написании книги «Мир тесен», когда я рассматривал возможность создания сатирического романа об ученых, мотающихся по всему миру с одной международной конференции на другую, соперничающих между собой профессионально и эротически, на основе сюжета о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, их участия в поисках Грааля, особенно в интерпретации Джесси Л. Уэстона в книге, которую использовал Т. С. Элиот при написании «Бесплодной земли»… Мне бы хотелось подчеркнуть, что интертекстуальность не является или не обязательно является простым украшением текста, но может стать важнейшим элементом его замысла и композиции [Lodge, 1992a, p. 102].
Авантюрный событийный ряд соседствует в романе Д. Лоджа с, казалось бы, несоединимыми с ним элементами – с литературной критикой и теорией, прямо входящими в текст. Поскольку по роду занятий герои романа являются филологами, неудивительно, что проблемы образования, организации научных сообществ, конференций, летних школ и т. д. неоднократно обсуждаются в нем, и это дает автору возможность, которую он использует неожиданно и максимально полно, а именно – вводит в текст панораму современных литературоведческих подходов и школ. Ряд персонажей представляют собой узнаваемые национальные типы, а также представителей различных теоретических направлений литературоведения – марксизма, деконструктивизма, феминизма, традиционного историко‐социологического подхода и даже компьютерного литературоведения. Каждому из них в романе дается возможность высказать свои взгляды в виде доклада, изложения научных статей, дискуссий, наполненных терминами, ссылками, прямыми цитатами и рассуждениями, которые производят впечатление полной аутентичности и которые a priori трудно представить себе в художественном тексте, особенно в тексте комического романа. Отметим, что ряд положений, высказанных одним из героев, американским профессором Морисом Заппом, напрямую соотносится со статьей самого Д. Лоджа, помещенной им в сборник материалов по проблемам анализа текста. Нетрудно предположить, что для «наивного» читателя теоретические построения, высказанные героями Д. Лоджа, становятся своего рода лабиринтом, еще одним подтверждением чудаковатости героев.
«Мир тесен» можно с полным основанием назвать филологическим романом, поскольку это определение включает в себя обе его составляющие, теоретическую и любовно‐авантюрную, прочитываемые сквозь традицию, сквозь призму канона. Одновременно традиция заново воссоздается, переосмысляется, творится. Обратим также внимание на авторское определение жанра произведения, в котором недвусмысленно подчеркивается подобная двойственность: Academic romance. «Прошлое в такой же мере корректируется настоящим, в какой настоящее корректируется прошлым», – утверждал Т. С. Элиот [Элиот, с. 171]. Само творчество Т. С. Элиота обсуждается в романе Д. Лоджа в следующем контексте:
– Но моя диссертация не об этом, – о тветил Пирс. – О на о влиянии Т. С. Элиота на Шекспира.
– Ну, извините, это уж слишком по‐ирландски, – сказал Демси, громко захохотав…
– Нет, мне просто хотелось показать… что, читая Шекспира, мы не можем не воспринимать его сквозь призму поэзии Т. С. Элиота. Я хочу сказать, кто сегодня читает «Гамлета», не думая о «Пруфроке»? Кто может слушать монологи Фердинанда из «Бури», не вспоминая… «Выжженной земли»? [Lodge, 1985, p. 52].
Принципиальная неразделимость культурной традиции и окружающей реальности является для автора и его героев неопровержимым фактом. «В постмодернистской поэтике реальности как таковой нет. Текст не отображает реальность, а творит новую реальность, вернее, даже много реальностей, виртуальную реальность» [Кузьмина, с. 52]. Представляется, что при чтении постмодернистского произведения от читателя не обязательно требуется опознание всех культурных текстовых кодов, как и при рассмотрении коллажа, с которым часто сравнивают постмодернистский текст, не обязательно видеть каждый кусочек в составе мозаики, хотя среди них могут быть реально значимые элементы – и ногда достаточно оценить эффект целого. По‐видимому, это в полной мере можно отнести к произведениям Д. Лоджа: они по‐настоящему популярны у широких читательских масс благодаря своей внешней занимательности и редкому комическому дару автора (среди способов создания комического эффекта находим широкий спектр языкового и ситуационного юмора, столкновение культурных норм и др.), но одновременно автор пользуется признанием и уважением у более подготовленной аудитории как творец интеллектуальной прозы. Отметим, в частности, что известный английский литературовед, профессор Оксфордского университета Кейт Флинт называет его роман «Хорошая работа» образцовым произведением постмодернизма наряду с «Женщиной французского лейтенанта» Дж. Фаулза и «Обладанием» А. С. Байетт.
В «Хорошей работе» соединяются две жанровые формы: университетский и индустриальный роман. В качестве прототекста одной из них выступает викторианский индустриальный роман. Выявлению диалогической модальности текста способствуют эпиграфы, предваряющие каждую из шести глав произведения: по два эпиграфа из романов Э. Гаскелл «Север и Юг» (сюжетная схема которого частично повторяется у Д. Лоджа), «Сибил» Б. Дизраэли и «Ширли» Ш. Бронте. Каждый из героев произведения – п реподаватель университета филолог Робин Пенроуз и исполнительный директор крупной промышленной корпорации Виктор Вилкокс – представляют в тексте «свой» жанр. Кром того, в романе появляются Филипп Своллоу и Мори Запп, достигшие примерно через 20 лет после начала действия первой части трилогии не только академических, но и административных высот.
Викторианский индустриальный роман входит в текст произведения Д. Лоджа различными путями. Выше были упомянуты прямые отсылки к прототипическим текстам. Описания промышленного Раммиджа (художественного воплощения реального и узнаваемого Бирмингема в ряде романов Лоджа) и его заводов, «двух наций», безусловно сопоставимы с картинами, созданными авторами XIX в. Второй путь вхождения – через университетский роман, героиня которого Робин Пенроуз профессионально занимается как раз викторианской университетской прозой. Читателю предоставляется возможность познакомиться с ее феминистской трактовкой английской классики, поскольку в текст произведения включена лекция, которую Робин читает студентам. Таким образом, индустриальный роман присутствует в романе «Хорошая работа» в дважды отраженном виде. Любопытно, что и университетский роман представлен в тексте в своем «производственном» варианте. Нематериальный характер описываемого «производства» придает известную условность самому термину применительно к университетской среде, но описание процесса научной, педагогической и административной работы, отношения преподавателей со студентами и с коллегами – э ти элементы, присутствующие в произведении, напрямую сопоставляются с процессом производства материальных ценностей. «Две нации» Б. Дизраэли получают у Д. Лоджа новое воплощение. Повторяя парадоксы героев Д. Лоджа, рискнем предположить: кто из читателей, познакомившись с романом «Хорошая работа» или посмотрев поставленный на его основе телесериал, в котором писатель выступил автором сценария, сможет интерпретировать индустриальные романы викторианцев, не вспомнив Робин Пенроуз и Вика Вилкокса (отметим также, что английское Vic одинаково возводится и к Victor, и к Victoria)?