Страница 8 из 26
На дело Миша-медвежатник приехал на лихаче с двумя парижскими кофрами. И после сразу же отбыл за Московскую заставу, на станцию Цветочная. И дальше – в Клин, где прикупил домик и жил тихо, пока бывшая хозяйка дома не сдала его ГПУ. Там он еще мелькнул пару раз под кличкой Миша-шифер, Миша-килечник и сгинул. При масштабах работы ГПУ такие тонкие и узкие специалисты, как Миша-медвежатник оказались не нужны.
Глава № 6
Исаак Моисеевич Бакман шел домой пешком. Не то чтобы у него не было денег на извозчика, по деньгам он мог разъезжать по всем делам на моторе, но сегодня он шел домой пешком. Потому что именно сегодня идти домой особенно не хотелось. Даже обед в еврейском ресторанчике на Разъезжей у старого знакомого Шлёмы Рубинчика не исправил настроения. И не в еде дело, еда, как всегда у Шлёмы, была отменная. Конечно, на вкус Исаака Моисеевича в форшмаке могло бы быть побольше селедки и поменьше булки. Так он и сказал Шлёме, когда тот высунулся с вопросом – а как тебе форшмак? Что ты высовываешься с вопросом про форшмак, когда у гостя есть о чем подумать? Это современная молодежь! Его папа, Борух Рубинчик, дай ему Бог устроиться в Америке так, как он устраивался везде, никогда бы не полез спрашивать гостя за форшмак, когда тот думает о крупном. Да, представьте, можно размышлять о большом деле, поглядывая, как плывет между столиков подавальщица Роза. Конечно, еще лучше, когда с кухни выглянет ее младшая сестрица, Шейла. У этого Шлёмы губа не дура. Шейлу он не зря называет шельмой. Видно, есть за что. С другой стороны, а как не быть шельмой, когда у тебя такая задница? И титьки прыгают, будто их кто-то подбрасывает? Ясно, кто их подбрасывает и колышет, и волнует, и заставляет до соблазнительной половины показываться из форменного платьица. Ясно, что бес. Но бес – бесом, форшмак – форшмаком, а дело, тем более крупное, – делом. И дело надо обдумать. В старые времена (Боже, Боже, какие же это старые, это буквально вчера было, а уже старые!), так вот, в старые времена было с кем посоветоваться. Где теперь все эти головастые евреи? Они все там, где надо, – при своих деньгах. Потому что умные евреи ни в какую еврейскую революцию не поверили, хоть их и убеждали всякие бундовские посланцы, что революция освободит евреев. Но умные знали: евреев освободят только их деньги. Это так же просто, как то, что в хороший форшмак надо класть хорошую селедку. А не то, что кладет туда этот Шлёма Рубинчик, думая, что если ты смотришь на задницу Шейлы, так ты уже ничего не соображаешь.
А посоветоваться с умным евреем было о чем. У Исаака Моисеевича было свое дело, свой кооператив. Конечно, большое спасибо большевикам, с этими социально близкими они попали в самую точку. Еще если бы фининспектором не сделали бы Изю Шлёнского, который все напрашивался в родственники (избави Бог от таких родственничков!), а как стал фининспектором, задрал нос так, будто жилетку ему сшили из Сарриной юбки! Другие хоть берут по-человечески, а Изя, не тем будь помянут, берет по-родственному, чуть не вдвое. Говорит, что у него двое детей. Так я ему детей не заказывал, почему я должен платить? А если он на двух не остановится? Конечно, грех жаловаться, кооператив кормит. Потому что Исаак Моисеевич – это вам не просто «керосинки чинить, кастрюли лудить, самовары паять». У Исаака Моисеевича контора экспорт-импорт, если вы ничего не имеете против. Кому надо, тот знает, другие обойдутся – у Исаака Моисеевича троюродный племянник осел в Риге. Послушался своего ребе, тот сказал: «Мойше, что тебе делать в столичном городе Петрограде с твоим кривым носом? Не думай, что тебя там ждут. Умный еврей никогда не живет на виду. Умный живет на окраине. В большой империи всегда найдется хорошая окраина для еврея!» И таки нашлась. Мойше приехал в Ригу, удачно женился и вот уже несколько лет поставляет в Петроград кильку, копченую салаку, невкусные латышские сласти, разноцветные мармелады и еще кое-что, о чем в приличном обществе не говорят, но все этим пользуются. Это совсем не то, о чем вы подумали, это всего лишь презервативы. А что же вы хотели? Революции – революциями, а жизнь идет дальше, можно сказать – пока не слышит Чека, – жизнь идет, невзирая на революции.
Так вот, умный Мойше, удачно женившись, стал полным латышом (отдельная выгода!), и теперь он Михаил Бахманис, латышский коммерсант. И этот коммерсант Бахманис предлагает выгодный бизнес: чтобы Исаак Моисеевич занялся сбором и отправкой в Ригу металлолома. И желательно – цветного. Медь, латунь, бронза. Отдельно свинец, отдельно – то, что скажет тебе при встрече посланец из Риги. Транспорт коммерсант Бахманис обеспечит, поскольку существуют договоренности между каким-то «Красным крестом» чуть ли не из Швейцарии (где мы и где эта Швейцария?) о поставках цветного металлолома из России в обмен на лекарства. А Исааку Моисеевичу надо только собрать этот самый цветной металлолом.
Конечно, сидя там, в тихой Риге и будучи латышским коммерсантом Бахманисом, легко рассуждать: тебе, дядя, надо только, представьте себе, только и всего, собрать и отправить в Ригу этот проклятый металлолом. А то, что весь металлолом уже собирают айсоры, на это им, в Риге, наплевать. И уж если идет государственный обмен лекарства – на металлолом, то без Чеки здесь не обойдется. Впрочем, умный Мойше Бахманис на это и сам намекнул. Не впрямую, но дал понять. Как он это всегда умел.
И вот теперь Исаак Моисеевич шел домой пешком, так и не сумев ни обдумать толком, ни посоветоваться с умным человеком по предложению Бахманиса. Не говоря о том, что племянник уже как бы решил все за него: с ним вскоре должен связаться посланник из Риги.
Как вам это нравится? Жил себе Исаак Моисеевич – жил спокойно, и вот – на тебе. Металлолом, посланник из Риги, лекарства из Швейцарии – с ума можно сойти. И ко всему – Ревекка Марковна, Бэба по-домашнему.
История Ревекки Марковны и Исаака Моисеевича проста, как украинский малосольный огурец. Начнем с того, что Ревекка Марковна – из богатой семьи. Ну, не из совсем богатой, скажем, а так… Бывали в Екатеринославе люди и побогаче… Не будем, конечно, про банкира Кирнеса, про хлебных оптовиков и металлургических королей, не наше это дело, но у папы с мамой Ревекки Марковны имелся небольшой капиталец. Не сказать, чтобы совсем небольшой, но если бы не революции, не белые, красные, зеленые, гетманы и батьки всех оттенков, то детям и внукам вполне хватило бы… И даже, слава Богу, можно было бы всех выучить в Берлине и Париже. Конечно, не так выучить, как Бэбу. Тихая, домашняя девочка уехала в Берлин учиться музыке, а вернулась уже с таким животом, что никакая виолончель его спрятать не могла. И даже паршивый Яник, сын булочника, который глаза поднять боялся на Ревеккину маму, сказал как будто бы не ей, но так, чтобы она слышала: «Сдается мне, что она не тот инструмент между ног держала!» Ему, паршивцу, гицелю, видите ли, сдается! Пришлось срочно искать жениха. Хорошо, что всегда на этот случай у евреев найдется свой Исаак Моисеевич. Тогда, конечно, он был никакой не Исаак Моисеевич, а просто Ицик Бакман, которого вытащили из местечка, где он окончил после хедера реальное училище и работал клерком в банке, которым руководил партнер Ревеккиного папы. Ицика Бакмана срочно отправили на стажировку в Берлин. (Хде же смогли познакомиться ваши дети? Исаак, я слышала, из местечка… Хде, хде! У Берлине, конечно же… Так полюбились, шо… сами знаете, шо есть сейчас молодежь… Нам бы с вами… Да мы просто умерли бы шесть раз, прежде чем появиться перед родителями!) Ицика спровадили, быстро же вернули, посадив на должность помощника управляющего в банке, которым руководил опять же все тот же папин партнер. Но! – уже в Екатеринославе. А за помощника управляющего банком уже можно было (с натяжкой, с натяжкой и родительскими слезами) выдавать Ревекку Марковну. Которая тоже еще была не Ревеккой Марковной, а просто Ривкой, хотя игриво называла себя на немецкий манер Бекки и, несмотря на стремительно растущий живот, все еще подавала надежды на гастроли по Германии.