Страница 24 из 26
– Это все, что удалось сохранить, – они сидели уже в столовой. – Все, что можно было спереть – сперли, сломать – сломали, продать – продали. Я, когда пришел на завод, за голову схватился.
Однако «за голову схватился» Пётр неплохо: создал свой кооператив, с магазином и столовой, наладил поставку от немецких колонистов со Средней Рогатки мяса и овощей в обмен на транспорт. На харчи же выменивал на Обуховском заводе металл, на верфях – краску, сдавал заводские авто в аренду. Словом, завод почти выживал…
Сеславинский принялся рассматривать фотографии на стенах кабинета.
– Это что за гонки, Пётр?
– Десятые гонки. 6 мая 12-го года. Во-он финиш, видишь? Это километрах в полутора от станции Александровская. Буфет, оркестр, к финишу на нанятых таксомоторах гостей подвозили. На специальных площадках больше ста автомобилей стояло! А судьей на финише был как раз Василий Павлович Всеволожский, про которого я рассказывал. А вот стоят Нагель, барон Дидерикс…
– Ты ведь тоже в гонке участвовал?
– Да, там были четыре водителя из первой автомобильной роты. Но не очень удачно выступил. Не было времени на подготовку машин. Ну и скорости у военных машин послабее. Тогда Меллер, вон он стоит, в шлеме, разогнался на сто тридцать три с половиной километра. Я и в одиннадцатых гонках участвовал, – Пётр показал на соседнее фото. – Я вот тут, за каким-то иностранцем. Тогда экипажи из Германии, из Франции, из Австрии участвовали, итальянцы, испанцы, бельгийцы. Даже американцы прибыли. А победил наш – Солдатенков. Между прочим, на «Рено» нашего завода. И с приличной скоростью, под сто сорок километров! А вот гонка, где я победил! – Пётр даже засиял, словно победил только что. – Вот тут уж меня видно, приз вручают. Я тогда на «Руссо-Балте» гонялся. Движок – тридцать сил. А скорость – рекорд для русской машины. Сто двадцать девять и семь километра! Почти сто тридцать!
– Уж говорил бы стазу – сто тридцать, – засмеялся Сеславинский.
– Нет, – серьезно сказал Пётр, разглядывая другое фото. – В рекордах врать нельзя. А вот, видишь, немец – чемпион Франц Хернер, рядом с Римской-Корсаковой? У нее был «Русский рекорд для дам» – сто одиннадцать километров. А у него двести два и одна десятка! Мы его гоночный «Бенц-82-200» чуть ли не на руках несли! Движок – двести сил! Двести сил! – Пётр даже замер, как бы вслушиваясь в божественное сочетание слов «двести сил». А у меня, – повернулся он к Сеславинскому, – тридцатка!
– Неужели всё помнишь: какая скорость, сколько сил?..
– Да меня ночью разбуди, спроси, на какой машине 14 мая 1913 года ехала Римская-Корсакова, я, не открывая глаз, отвечу: «На «Воксхолле!»
– Невероятно!
– Ну да, – не без гордости кивнул Пётр. – Моя жена Надя меня сумасшедшим называет, – он поднял трезвонившую трубку. – Пётр Иванов слушает! – Он послушал голос в трубке и прикрыл ее рукой: – Саша, пошутить можно?
Сеславинский пожал плечами.
– Да-да, – любезно сказал Пётр в трубку, – конечно приезжайте. Только поспешите, у меня как раз Чека работает. Изымают документы и последние машины реквизируют!
Трубка помолчала и отозвалась гудками.
– Не сердись, что я Чеку вспомнил! От звонков покоя нет! – он поманил Сеславинского. – А за это я тебе и вправду машину подарю! – он распахнул дверь, прогремел по металлической балюстраде и свесился через перила вниз. – Во-он стоит в углу, видишь?
В углу был свален какой-то автомобильный хлам, прикрытый рогожами.
– Ты не смотри, что развалина, – Пётр смеялся, очень довольный собой. – Это специальная маскировка, чтобы желающих реквизировать не было. Авто – супер!
Они спустились в цех и подошли к машине. Пётр достал откуда-то кусок ветоши и провел по грязному, запыленному крылу. Сверкнул черный, матовый лак.
– К завтрашнему дню соберем, помоем – век вспоминать меня будешь!
– Ты серьезно, Петя? – растерялся Сеславинский.
– Конечно! Я хотел Всеволожскому подарить, но он отказался. Не желает с этим государством ничего общего иметь. А тем более подарки принимать. Так и сказал.
– А как ты мне машину передашь?
– Да отдам! Я все не знал, куда её пристроить. Хоть объявление пиши: «Отдам котика в хорошие руки!»
– У меня же денег нет, чтобы авто приобретать!
– Ты с ума сошел, что я, другу машину продавать, что ли, буду? – обиделся Пётр.
– А как же?
– Да ты пойми, ее у меня все равно не сегодня-завтра реквизируют. Слышал звонки по телефону? И так каждый день! То из Смольного, то из военного комитета, то вообще черт знает откуда! И все – именем революционного пролетариата!
В конце концов роскошный «Рено», отмытый, вычищенный и сверкающий желтой кожей сидений, достался профессору Бехтереву. Тот на радостях сам выучился у Петра водить автомобиль и поклялся по гроб жизни лечить и Петю, и Сеславинского, и всех их родственников. Молодая жена профессора обожала автомобильные прогулки на Взморье. А профессор не знал, что срок «по гроб жизни» окажется для него не столь уж и большим.
Глава № 18
Первой перемену в жизни Сеславинского почувствовала и объявила о ней Марья Кузьминична Россомахина.
– Поверьте мне, Зизи, – сказала она как-то за воскресным чаем, – когда мужчина начинает так сиять, как Александр, исчезать из дома, придумывая случайные объяснения…
– Почему же случайные, Мари? – обиделась за племянника Татьяна Францевна. – Он же служит в полиции…
– В милиции, Таша, – поправила ее сестра.
– Я чувствую это! – с намеком сказала Марья Кузьминична.
– Он ведь не сидит чиновником в каком-то ведомстве, – Татьяна Францевна не уловила намека и положила гостье малинового варенья. – Попробуйте, Мари. Интересно, что вы скажете.
– А по мне, – продолжила разговор Зинаида Францевна, – лучше бы Александр сидел в каком-нибудь ведомстве чиновником. У него ужасно опасная работа, – пояснила она Марье Кузьминичне, – он даже ходит с револьвером!
Зинаида Францевна произнесла это по-старому: «с револьвером».
Однако проницательная Марья Кузьминична оказалась права. К тому же, к расстройству своему, вскоре получила и подтверждение подозрениям: Сеславинский пришел к ней после продолжительной паузы в свиданиях и едва ли не от двери сообщил, что это будет их последняя встреча.
С Марьей Кузьминичной, признаться, расставались не раз. Уходила она, уходили и от нее, и даже бросали, но редко кто из мужчин находил мужество для прямых слов: без объяснений, без сантиментов, честно. Всякий раз это было ужасно. Уж лучше бы лукавили, хитрили, тянули, оставляя хоть маленькую щелочку для луча надежды. Сеславинский щелочки не оставил.
Что же? Спасли Марью Кузьминичну два обстоятельства: первое – она уже побывала в лаборатории Бехтерева, была принята на службу и, кажется, понравилась профессору. Во всяком случае, его взгляд, медленный взгляд мужчины – от ног до цветочков на шляпке, – говорил о многом. И второе: в этот день она собиралась в Мариинку на «Мефистофеля» Бойто. Пел Шаляпин, и пропустить этот спектакль было невозможно. Не то чтобы Марья Кузьминична была особой поклонницей Шаляпина, нет. На ее вкус он «пел слишком громко», но в театре была назначена встреча с Розочкой Файнберг. Та пела в Мариинке под псевдонимом Горская. А любовник Розы, совершенно обалдевший от страсти дипломат-француз, привозил ей пудру «Coty». Правда, Розочка допускала, что жмот – француз дарит ей не «Coty», а польскую подделку, но пудра была недурна.
Марья Кузьминична подошла к зеркалу, поправила ресницы, припудрила (все-таки «Coty», «Сoty», это чувствуется!) чуть покрасневший носик и отправилась к выходу. К этому времени дворник Адриан уже должен был приготовить коляску.
Огорчения огорчениями, но Марья Кузьминична была благодарна Сеславинскому. Ведь это он спас ее от ужасного Микулича, который пытался втянуть ее в свои грязные дела. Случилось так, что несчастная Марья Кузьминична, заметавшись в поисках управы на пьяницу – домкомбеда, грозившего вселить в ее квартиру семейство дворника-татарина, познакомилась (через Розочку Горскую) с Микуличем. Что оказалось еще хуже: Микулич, выставив домкомбеда, сделал квартиру явкой для чекистов. Марья Кузьминична знала, как надо отходить от отчаяния. Она заглянула в кафе, бывшее «Доменик», где когда-то подавали под водочку дивные кулебяки, выпила какую-то разбавленную и подкрашенную дрянь, добавила, чтобы чувствовать себя уверенно, и, выходя на Невский, почти столкнулась с Сеславинским. Это была удача, потому что Марья Кузьминична, кажется, недооценила крепости подкрашенного напитка. И тут же рассказала ему о своих несчастьях.