Страница 6 из 9
Не знаю точно, где он работал после армии. Но менял место работы он частенько, потому что еще одной его страстью стало пьянство. Всю жизнь его спасало рисование. Знаю, что он, переехав с сестрами в Хвойную, пытался устроиться учителем труда в школу, но не знаю – получилось ли. А в основном он подрабатывал, выстругивая разделочные доски, раскрашивая их и продавая. На бутылку, как правило, хватало. У нас, кстати, над газовой плитой висят три доски с конями, которыми по прямому назначению и пользоваться-то жалко. Это он их еще моим родителям подарил.
– Да, красивые, – подхватила Маша. – Сколько же надо пить, папа, чтобы сначала пропить квартиру, а потом залезть в долги стоимостью с целый дом?
– На самом деле ничего сложного. Думаю, жилье в Хвойной пока не очень дорогое.
– А ты часто бывал в Хвойной?
– Как же, конечно! Я там проводил все свои летние каникулы до последнего класса. Ездил так же, как и ты к своей бабушке.
– А какая она, Хвойная? Как у бабушки в Липецкой области?
– Нет, конечно. Во-первых, она намного больше. Это районный центр, крупная железнодорожная станция. Там много магазинов, помню, было два дома культуры – не знаю, есть ли сейчас, – две больницы, два парка, хлебозавод, пивзавод и много еще всякого. А во-вторых, совсем не похоже на село твоей бабушки. Географию изучаешь? У бабушки – Черноземье: хаты, кругом – поля, вокруг них – посадки. А здесь ты такого не увидишь. Дома все из бревен. А вокруг лес, и не простой, а чистый сосновый бор. Потому и называется станция Хвойной. А грибов…
– Подожди, папа, с грибами. Давай вернемся к дяде Лене. За что же бандиты его убили?
Вот ведь Шерлок Холмс! – подумал я.
– Им надо было, – продолжала Маша, – взять его за шкирку, привести к тете Тамаре и заставить, чтобы он сам уговаривал свою сестру перевести дом на них. Он же должник их, а, значит, помощник.
– Не забывай, что все они там были пьяные и Булыги тоже…
– Кто? – прыснула Маша.
– Булыги. Это фамилия братьев-уголовников.
Маша прыснула еще сильнее, привлекая внимание пассажиров. Вскочил Кузя, мирно спавший на полу.
– Нормальная фамилия – Булыга. Кажется, белорусская. Есть футболист такой. У меня на работе водопроводчик Булыга Анатолий Михайлович. Слово "булыжник" знаешь?
Маша опять залилась хохотом. Детский сад!
Наконец насмеявшись, Маша выдала:
– Булыги искали какие-то документы, а дом им был нужен, как Кузе пятая нога. И знаешь что, папа, сдается мне, они их нашли.
– Почему ты так думаешь?
– В противном случае разве они отпустили бы живой тетю Тамару… или, может быть… – Маша задумалась.
– Или может быть, они подумали, что нашли, – закончил я.
– Правильно, молодец!
Похвала от дочери!
– Так, папочка, теперь давай поразмыслим, что они искали.
– Документы, а какие – неизвестно. О каких-то документах упоминала еще тетя Людмила в своем последнем письме. Помнишь, она приезжала к нам?– Маша потянула и за эту ниточку. Пришлось рассказывать о тете Людмиле, благо времени было, хоть отбавляй. В конце рассказа я достал ее последнее письмо. Письмо очень заинтересовало Машу. Она читала и перечитывала два листика из школьной тетрадки, нюхала края, изучала конверт. В сущности, она еще ребенок, и все это для нее, конечно, игра в любимого книжного персонажа.
– Странное письмо, – меж тем заключила моя сыщица. – Ты обратил внимание, что на конверте нет штампа из места отправления.
– Да, но тут нет ничего странного. Такое частенько бывает – забыли поставить.
– Смотри, папа. Идет текст, продиктованный тетей Людмилой… так… размашистый почерк… заканчивается этот лист, а вместе с этим и тетя Людмила теряет сознание. И потом уже на другом листе эта "добрая душа", которой диктовали письмо, пишет свои слова от себя лично.
– И что тут странного? – не понял я.
– Повторяю: лист заканчивается одновременно с потерей сознания тетей Людмилой.
– Это совпадение.
– А как ты объяснишь, что второй листик, на котором слова уже не тети Людмилы, а незнакомого человека, не совпадает по цвету с первым. Он, судя по разной желтизне, вообще вырван из другой тетрадки. Вот представь: ты пишешь кому-нибудь письмо, вырываешь из тетради лист, он у тебя заканчивается. Ты что же, будешь вырывать лист из другой тетрадки?
– Погоди… Что ты хочешь этим сказать? – но догадка уже и сама озарила меня.
– Что до нас, возможно, дошла не вся информация. Человек, которому тетя Людмила диктовала письмо, оставил у себя второй лист, а нам подсунул другой. Следовательно, нам нужно найти этого человека.
– Как же ты его найдешь?
– Элементарно…
Тут уж прыснул я. Как это моя дочь не добавила к слову "элементарно" фамилию доктора Уотсона. Но Маша не дала мне посмеяться, осадив меня неожиданными выводами:
– Это женщина, молодая, примерно двадцати лет, в больницу попала ненадолго, а работает она на почте.
Наверное, я хлопал глазами от неожиданности, – Маша, посмотрев на меня, улыбнулась:
– Все просто, папа. Хотя бы что это женщина, тебе понятно?
– Почерк?
– Да. И обстановка. Письмо написано в больнице, более того – в женской палате, тетя Людмила ведь не вставала. Дядя Леня к ней ни разу не пришел – он исключается. Из мужчин остаются только родственники больных и врачи. Родственников отметаем. Врачи этого делать не будут, им и без того дел хватает. Поверь мне, я знаю, сама ведь с аппендицитом лежала. Но даже и из женщин никто к твоей тете не приходил, она об этом пишет в письме. Значит, остается только соседка по палате. То, что она молодая, можно сделать вывод по легкому налету духов, сохранившихся оттого, что ты держал письмо в конверте. Плюс психология пожилых женщин: если и просить кого-то, то не ровесницу, а того, кому не трудно будет это сделать.
"Психология пожилых женщин"! Двенадцатилетняя девочка! Я был потрясен. Впрочем, вспомнил: небось, залезла в книги мамы-психолога.
– Почему же ты сказала, что в больнице эта женщина лежала недолго? В письме же написано: "Сама лежала в больнице". Только не говори, что это тоже элементарно.
– Этот пункт самый уязвимый. Тут я вспомнила о другой психологии – лжеца. Если она обманула нас, утаив второй лист письма, почему бы ей, объясняя задержку письма, не приписать, что она сама лежала долго в больнице. А то, что эта женщина работает на почте, я вывожу из-за отсутствия штампа на конверте. Штамп со временем отправления чуть ли не на два месяца позже смерти тети мог вызвать подозрения, как бы долго эта женщина в больнице не лежала. А так часть вины за задержку можно свалить на плохую работу почты.
Тут в голове у меня забрезжила неожиданная догадка.
– Маша, ты говорила, что за это лето перечитывала только "Шерлока Холмса"?
– Да.
– И сколько же раз?
– Четыре…
Четыре! Четыре тома по четыре раза! Штудировала!
Маша быстренько попыталась перевести тему разговора:
– Но это к делу не относится. Значит, сначала мы…
Тут я уже не выдержал:
– Сначала мы должны продать дом! Потом походить по лесу, пособирать грибы…
– Опять грибы!
– … и благополучно живыми и здоровыми вернуться домой. Кому-то скоро в школу!
– Опять школа!
–
И больше никаких расследований, поняла!
Родные пенаты
В Будогощи мы пересели в рабочий поезд, который специально дожидался электричку. Кузя даже успел пометить местные столбы. Билеты купили у проводников. Проблем с провозом собаки не возникло, и так было пройдено последнее препятствие, отделявшее нас от приключения.
Всю оставшуюся дорогу до Хвойной, я пытался объяснить дочери, почему мы не будем влезать в эту историю. Она слушала внимательно, потому что я сразу показал ей свой шрам под сердцем, и Маша узнала, наконец, откуда он появился.
Это было незадолго до ее рождения. Странная история с моей книжкой, только что вышедшей. Персонажи ее ожили, или, вернее, существовали в действительности, хоть я, ее создатель, об этом и не знал. Одни из них – бандиты – гонялись за другим – фотографом. И тут встрял я со своей книжкой, как раз поступившей в продажу. И пришлось мне самому искать этого выдуманного мной фотографа, пока не получил нож в бок. С тех пор мы с Надей зареклись: никаких историй и приключений – испытавшие их в другой раз себе такого не пожелают. И вот теперь ты, Маша, хочешь сбить меня с дороги. А знала бы ты, как переживает сейчас твоя мама!